– И это все, что вы помните?
– Это были самые обыкновенные именины, – сухо сказал Мокроусов. – И вечер у Ольги тоже был обыкновенный. Никто не размахивал кинжалом и не кричал, что убьет кого-то, если вы об этом.
– До кинжала мы еще дойдем, – сказала Амалия. – Давайте теперь поговорим о том, что произошло тогда в башне. Вы условились встретиться там с Надеждой?
– Да, в семь часов. Но она всегда опаздывала, и так получилось, что я пришел позже. Я полагал, что мне все равно придется ее ждать…
– На сколько позже вы пришли?
– Минут на пять, может быть, на десять.
– Продолжайте.
– Я поднялся по лестнице…
– А входная дверь? Она была заперта?
– Нет. Я решил, что Надежда уже наверху, хотя это было не в ее духе, такая точность… Но она действительно была там. – Лицо Сергея Петровича перекосила гримаса боли. – Я не сразу понял, что происходит, и только через несколько мгновений осознал, что вижу Луизу, которая лежит посреди комнаты в луже крови… А Надежда вытаскивает из нее кинжал. Я видел это своими глазами, понимаете?
– Вы видели, как Надежда Кочубей вытаскивает кинжал из убитой женщины? – мрачно спросила Амалия. – Вы не могли ошибиться?
– Как я мог? Ее рука была на рукоятке, на лице, на руках и вот здесь, – он показал на шею, – были пятна крови, и она тянула кинжал из раны…
– Что было дальше?
Сергей Петрович усмехнулся.
– Вы не поверите, госпожа баронесса… Вы никогда не поверите, что Надежда сказала, увидев меня. Она сказала: «Ой».
– Продолжайте, – велела Амалия.
– Я оцепенел. Я хотел кричать, но обнаружил, что на несколько секунд лишился голоса. Я бросился к Луизе, стал трогать ее руки, ее шею, пытаясь нащупать пульс… Но она была мертва. Тут голос вернулся ко мне, я стал кричать, топать ногами… Хорошенько не помню, что я делал. Помню, как я метался по комнате, что я говорил этой женщине ужасные вещи… А она рыдала, ползала на коленях, хваталась за мои руки, выла, что она ни при чем, что она не убивала Луизу… Я заорал, чтобы она убиралась, я вызову полицию, что я желаю ей сдохнуть в Сибири… Тут она стала голосить еще пуще, стала кричать, что она ждет ребенка, я не посмею так с ней поступить… И тут я понял, да, все понял… Она все рассчитала, понимаете? Она заманила Луизу в башню и убила ее, чтобы заполучить меня. Эта женщина знала, что я не донесу на нее, когда она в таком положении… Я хотел ее убить, – быстро продолжал Сергей Петрович, сжимая и разжимая свои исхудавшие кулаки. – Я был готов убить ее прямо тут, на месте… Я попытался схватить ее, но она вывернулась, опять стала выть, голосить, умолять меня пощадить ее… Ее рыжие волосы растрепались, на лице была кровь, она была омерзительна и жалка одновременно… Я смотрел на нее и не понимал, как я мог… как я мог польститься на это чудовище… Она же была просто уродливая баба, с рыжими кудрями, которые вились мелким бесом, широкой скуластой физиономией, веснушками… По сравнению с Луизой – просто чучело, понимаете? Из-за дурацкой прихоти… оскорбленного самолюбия я связался с Надеждой, и из-за этого женщина, которую я любил, была мертва…
Он замолчал.
– Я не люблю вспоминать о том, что было потом, – признался Мокроусов, помедлив. – Здравый смысл требовал, чтобы тело Луизы убрали оттуда, где она нашла свою смерть. Надежда стала вытирать кровь с лица, я же переложил тело на кровать, взял какие-то тряпки, стал оттирать кровь с пола… Она не оттиралась, а эта женщина все говорила что-то, говорила… Она заискивала передо мной, несла какой-то вздор, уверяла, что нас никто не заподозрит и что все будет хорошо… Я… у меня даже не осталось сил ненавидеть ее. Я хотел, чтобы она замолчала, но она говорила, говорила… Потом она посмотрелась в зеркало, убедилась, что осталось только небольшое пятно на блузке, сказала, что закроет его цветами, и ушла. А я отправился в усадьбу, за повозкой. Потом я вернулся с повозкой, оставил ее внизу, поднялся по лестнице… Кинжал, который Надежда успела вытащить из раны, лежал на полу. Ничего особенного, небольшой кавказский кинжал, какие тамошние умельцы производят тысячами… Я видел коллекцию холодного оружия у Кочубеев, но этот кинжал я не помню. Впрочем, Надежда была достаточно умна, чтобы достать его где-то на стороне…
– Вы говорили с ней о кинжале? – не удержалась Амалия.
Мокроусов покачал головой.
– После того вечера я не виделся с ней, не говорил и не отвечал на письма. Мне это было слишком тяжело, простите…
– Вам известно, что Луиза тайком сделала себе ключ от башни?
Сергей Петрович явно удивился.
– Вот как? Что ж, это вполне в ее духе… Вероятно, она рассчитывала застать меня с Надеждой…
– Вы видели где-нибудь в башне этот ключ? Я спрашиваю, потому что он исчез. Может быть, вы сами куда-нибудь дели его?
– Я не видел никакого ключа, – покачал головой Мокроусов. – Боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос. Может быть, его забрала Надежда? Хотя зачем он ей…
– Хорошо, тогда вернемся к кинжалу. Вы уверены, что нигде не встречали его раньше?
– Нет. Он был, знаете ли, вполне заурядного вида, небольшой такой… Скорее походил на недорогой сувенир, чем на серьезное оружие.
Амалия впилась взглядом в лицо Мокроусова. Нет, он не лгал. Он действительно не знал, что кинжал, который он держал в руках, принадлежал ее отцу.
И в самом деле, откуда ему знать? Если Казимир сказал правду и кинжал валялся в ящике среди других вещей – все-таки Сергей Петрович не походил на человека, который станет шарить по ящикам в чужом доме.
«Но ему чуть не повезло… Если бы кинжал нашли, такой дотошный следователь, как Курсин, наверняка узнал бы, откуда он, и это неминуемо навлекло бы на нашу семью серьезнейшие подозрения. Однако тут ангел-хранитель Сергея Петровича наткнулся на ангела-хранителя моего дядюшки… и удача Мокроусова тотчас же закончилась. Конечно, все это вздор… метафора, если угодно. Дядя в своей жизни натворил немало глупостей, но даже среди глупостей порой попадается хоть одно хорошее дело…»
– Что было дальше? – спросила Амалия вслух.
– Я сунул кинжал в карман, завернул тело Луизы в одеяло и перенес его на повозку. Было уже довольно темно. Помню свое потаенное желание, чтобы меня задержали, чтобы я никуда не доехал, но по дороге мне вообще никто не попался… Я стал размышлять, где можно оставить тело. Ни на моей земле, ни на земле Кочубеев его оставлять было нельзя. Я решил оставить его прямо на дороге, но тут я представил себе, как ночью Луизу переедет какая-нибудь повозка… нет, она не заслуживала этого. Потом я вспомнил о том, что рядом с болотом, где будто бы обитает попелюха, есть большой овраг и он принадлежит вашему дедушке. Тут, каюсь, мной завладела злобная мысль хоть немного поквитаться за ту дуэль, где я промахнулся, а ваш отец показал себя великодушным рыцарем… И я отвез Луизу туда. Но так как я не хотел, чтобы она там долго лежала, я снял шаль, которая была на ней, и повесил на ветке рядом с дорогой. Я рассчитывал на то, что кто-нибудь обязательно обратит на шаль внимание и найдет тело…
– А кинжал? – спросила Амалия.
– Я оставил его рядом с Луизой. Я… я надеялся, что, может быть, следователь сумеет установить, откуда Надежда взяла его… И арестует ее без моей помощи. Но то ли Курсин оказался не слишком хорош, то ли в овраге кто-то побывал ночью… Одним словом, кинжал исчез.
– Что вы сделали потом?
– Я поехал домой, где сжег одеяло и свою окровавленную одежду. Потом потребовал у Елены Кирилловны ковер и вернулся в башню. Глупо, конечно, – по моим действиям даже младенец понял бы, что тут что-то нечисто… Я закрыл кровавое пятно ковром, запер башню на ключ, вернулся домой… и вы не поверите, но я заснул мертвым сном. Я был уверен, что не засну, но как только закрыл глаза, провалился в сон… Днем ко мне пришли и сказали, что в овраге нашли убитую Луизу. Я поспешил к Кочубеям, куда отвезли ее тело… Я… я был счастлив, что ее нашли, и в то же время испытывал чудовищное раскаяние из-за того, что вынужден был оставить ее там… И тут я увидел, как она лежит во дворе, под дождем… который смыл кровь с ее одежды, так что Луиза теперь была почти такой, как в жизни… Я обнял ее тело и плакал так, как не плакал никогда в жизни. Я хотел умереть там, рядом с ней… Но я не умер. Я тысячу раз хотел умереть потом, когда меня арестовали, когда все отвернулись от меня, когда начали травить меня и моих близких… Я не верил, что человек в состоянии стерпеть такое. Однако я все стерпел.
– Вы добились того, чтобы честного следователя заменили на взяточника, и за деньги нашли козла отпущения, – холодно промолвила Амалия. – Как вы это объясните, милостивый государь?
– Как? Очень просто: я был невиновен, но не мог доказать этого. Надежда сбежала за границу… Даже моя собственная мать не поверила мне, когда я рассказал ей правду. После этого я понял, что у меня нет другого выхода, кроме как найти того, кто пойдет за меня в Сибирь. Многим я обязан Ольге, которая также хотела потушить скандал, как и я. С ее помощью я добился того, что Курсина отстранили, а потом Фиалковский сделал все, чтобы отработать свои сребреники. И, поверьте, Егор Домолежанка тоже не остался внакладе… – Он увидел, как сверкнули глаза Амалии, и быстро добавил: – Вы вправе осуждать меня, но вы понятия не имеете, что такое быть невиновным и видеть, что никто тебе не верит, ни одна живая душа. Можно совершить убийство и остаться безнаказанным – это не новость; но никто обычно не упоминает, что можно быть невиновным и не иметь ни малейшей возможности доказать это…
– Правда ли, что из-за процесса, непомерных аппетитов господина Фиалковского и прочих расходов вы потеряли значительную часть состояния? – спросила Амалия.
– Да. Конечно, я не был нищим… Но тем не менее мне пришлось нелегко, тем более что мать вычеркнула меня из своего завещания перед тем, как умереть.
– Я слышала, что ни одна из ваших жен не прожила дольше, чем Луиза Леман, – сказала Амалия, – а ведь они были молодые еще женщины. Можете ли вы это как-нибудь объяснить?
– Не могу, но можете поверить, я их не убивал, – усмехнулся Мокроусов. – Клотильда казалась очень рассудительной до того, как я на ней женился, но потом… Она теряла голову из-за всего, что было связано с Луизой, и устраивала мне бесконечные скандалы. Евдокия была мягче и покладистее, но она тоже не хотела меня понимать. Они обе хотели, чтобы я забыл Луизу, чтобы я перечеркнул все, что было с ней связано… А я не мог. Даже когда я нашел эти чертовы записки от Виктора и усомнился в том, что маленькая Луиза – моя дочь…
– Вы не подозревали, что мадемуазель Леман изменяет вам?
Сергей Петрович поморщился.
– Возможно, я был слишком самонадеян, но я видел, что она не променяла бы меня ни на кого другого, – промолвил он после паузы. – Нет, я ничего не подозревал. И даже если бы я узнал что-то такое, поверьте, я не стал бы ее убивать. У меня не было ни малейшей причины желать ей зла.
– Вряд ли я поверю, что вы так покладисты, как хотите казаться, – усмехнулась Амалия. – Простите меня, но я думаю, что вы нашли записки Виктора к Луизе и нарочно сказали ему, что убийца – его жена. Вы рассчитывали, что он выйдет из себя и, может быть, убьет Надежду, не так ли? И тогда вам удастся отомстить им обоим.
– Я сказал ему правду, потому что он спросил, – с раздражением промолвил Мокроусов. – Никого бы он никогда не убил, не тот это характер. Вы делаете неверные выводы, потому что понятия не имеете о людях, о которых идет речь. И вы постоянно приписываете мне самые дурные намерения, что не делает вам чести. В этом вы похожи на господина Курсина. Правда, у него была особая причина ненавидеть меня – его отец был из крепостных, а я совсем другого поля ягода. В его глазах я олицетворял все то, что отравляло жизнь его предкам, и когда представилась возможность отомстить в моем лице всем, кого он презирал и кому втайне завидовал, он, не задумываясь, воспользовался ею.
– Завидовал?
– Разумеется, госпожа баронесса. Нет ничего хуже плебея, облеченного властью, и если вы думаете, что он был честным из одной добродетели, то заблуждаетесь. Просто его так называемая честность позволяла ему сильнее притеснять тех, кто ему не нравился.
– Давайте все-таки говорить не о господине Курсине, а о вас, – сказала Амалия. – Почему вы распорядились снести башню?
– Думаете, я должен был оставить в покое место, которое стало свидетелем ее предсмертных мучений? – резко спросил Мокроусов. – Чтобы туда приезжали всякие ротозеи, для которых трагедия моей жизни стала бы развлечением? Ни за что!
– Скажите, зачем вам понадобилась мадемуазель Делорм? Раз вы даже не уверены в своем отцовстве…
– По-моему, это очевидно, – пожал печами ее собеседник. – В какой-то момент я решил, что мне нужна семья, такая же, как у всех. Ради этого я дважды женился, но оба раза неудачно. У меня нет детей. Родственники есть, но я не общаюсь со своими сестрами и не желаю, чтобы они получили мои деньги. Пусть лучше все отойдет дочери Луизы, чем им. – Он замолчал, всматриваясь в лицо Амалии. – Вы поговорите с ней? Пожалуйста, скажите ей, что я не убивал ее мать. Согласен, в жизни я совершил много ошибок, но на моих руках нет ее крови.
– Я ничего не могу обещать, – сказала Амалия, поднимаясь с места. – Но вы можете быть спокойны: я передам ей то, что вы мне рассказали. Однако окончательное решение будет зависеть только от нее.
– Я все время думал о том, куда пропал кинжал, – сказал Мокроусов ей вслед. – Одно время мне казалось, что он похож на кавказские кинжалы, которые водились в вашем доме. Тогда становилось понятно, куда он пропал: его просто забрал ваш отец, который нашел тело. Но потом я понял, что такой поступок был бы совершенно не в духе вашего батюшки. Он был такой… Раздражающе честный человек, если позволительно так выразиться. Меня он выводил из себя, но теперь, вероятно, я бы дорого дал, чтобы с ним подружиться…
«Беда в том, что мой отец никогда не стал бы дружить с таким, как вы», – подумала Амалия. И так как у нее была веская причина, чтобы не обсуждать исчезновение кинжала, она быстро попрощалась со своим собеседником и ушла.
Глава 25. Телеграмма
– Скажите, – спросила Луиза, – вы верите ему?
Несколько часов спустя Амалия фон Корф и Луиза Делорм сидели в номере баронессы, где моя героиня пересказала своей спутнице то, что ей удалось узнать от Сергея Мокроусова.
– Не знаю, – протянула Амалия, – не знаю… Но он казался вполне… вполне убедительным.
– Значит, он вас убедил? – допытывалась Луиза.
Амалия вздохнула.
– Меня убедило выражение его лица, когда он говорил о Надежде, стоящей над телом убитой, – сказала она. – И интонация, с которой он произносил фразу «эта женщина», опять-таки о Надежде. Трудно ошибиться, когда видишь и слышишь такое отвращение…
– Но он мог лгать, – пробормотала Луиза, стиснув сумочку. Амалию уже стала раздражать эта ее привычка. – Притворяться… Почему бы и нет? Тем более что…
Она осеклась, не закончив фразу.
– Что? – спросила Амалия, от которой не ускользнуло выражение лица девушки в коричневом платье. – Вам что-то известно, мадемуазель Делорм?
– Я даже не знаю, как вам объяснить… – пробормотала Луиза, пряча глаза. Она еще ожесточеннее стала мять ручку, которая и так за последние недели совершенно потеряла первоначальный вид. – Мне очень… неловко… поверьте… Но я приехала в Россию, зная, что он виновен, – выпалила она.
Тут Амалия, по правде говоря, растерялась.
– Мадемуазель Делорм, я ничего не понимаю… Что значит – виновен? Откуда вам это известно? И почему вы не сказали мне об этом раньше?
– Я думала, что вы можете быть каким-то образом заинтересованы в том, чтобы скрыть правду… – лепетала Луиза, краснея. – Я… я не доверяла вам до конца. Ведь тело моей матери обнаружили в вашем овраге… Я подумала… мало ли что… Вдруг вы пожелаете ввести меня в заблуждение… И я…
Амалия не слишком хорошо знала свою родословную, но в эти мгновения она буквально физически ощутила, как кровь ее предков – русских военных, участвовавших во всех войнах империи, польских шляхтичей с их гонором и удалью, рассудительных немцев, которым здравый смысл вовсе не мешал время от времени терять голову, пылких французов и даже одного рыцаря Тевтонского ордена – вскипела в ее венах. Эти люди, давно ушедшие в мир иной, продолжали какой-то своей частью существовать в ее генах; ее оскорбленная гордость была их оскорбленной гордостью, ее возмущение было их возмущением, и очень многим из них была знакома обуявшая ее ярость, от которой перехватывает дыхание и темнеет в глазах.
Нет, вы поймите: проникнуться искренним сочувствием к человеку, помогать ему, тратить свое время, проехать тысячи верст, потратить, между прочим, немалое количество денег, ломать голову над проблемой, которая кажется неразрешимой… и вдруг узнать, что все это было бесполезно и что решение было известно с самого начала, потому что Сергей Петрович Мокроусов – убийца и его дочь, если она его дочь, никогда в этом даже не сомневалась. Было от чего вспылить в самом деле!
Амалию охватила досада. Вот вам и дядюшка Казимир, никчемная личность паразитического толка, неудачник и ловелас, – ничегошеньки он не знал о Луизе, но сразу же понял, что она – дрянь, лгунья и ей нельзя доверять. И ведь предупреждал он племянницу, а она его не послушалась.
– Простите, мадемуазель, – сказала Амалия холодно, – но я по-прежнему ничего не понимаю. Вы знали, что ваш отец убийца, вы не доверяли мне… Зачем же вы приехали в Россию? Для чего?
Луиза озадаченно сморгнула. Она привыкла к дружелюбию баронессы фон Корф, а тут перед ней словно оказалась совершенно другая женщина, высокомерная, полная леденящего достоинства и – будем справедливы – крайне неприятная.
– Я все же не была до конца уверена… – пробормотала девушка. – Я… я приехала, потому что надеялась найти доказательства его невиновности… Но то, что вы узнали о его женах, привело меня в ужас…
«Ну да, папенька, положим, убийца, но денег-то все равно хочется, а так как совесть не молчит, надо бросить ей какую-нибудь подачку. Чертов дядюшка, опять он оказался совершенно прав!»
– Откуда вам известно, что Сергей Петрович – убийца? – все тем же невыносимо холодным тоном спросила баронесса фон Корф.
– От мадам Белланже.
Амалия была так раздражена, что даже не сразу сообразила, что мадам Белланже и Надежда Кочубей – одно и то же лицо.