— Но это нормально для англичанина, — отозвался Адам.
— Ну да… Как он вообще, твой брат… Я имею в виду, как у него с чувством юмора? А говорить он может? Думаешь, у него получится выглядеть убедительно?
— О… well,[15] да… видишь ли… — В голосе Адама послышалась неуверенность.
— Что? Только не говори мне, что твой брат эмигрировал в Южную Америку.
— Нет-нет! Мой брат вообще никогда не ступал на борт самолета. — Тут Адам снова сделал паузу, однако на этот раз в его молчании чувствовалась напряженность.
— И? — наседал я.
— Well… — наконец ответил он. — Есть одна маленькая проблема…
Я застонал. Уж не приказал ли наш английский лжеавтор долго жить?
— Он ничего не знает о книге, — спокойно закончил Адам.
— Что?! — закричал я, и перед глазами у меня поплыли гигантские буквы. — Ты так ему ничего и не сказал? Или это шутка?! — Внутри у меня все клокотало.
— Нет, не шутка, — сухо ответил Адам.
— Но ты ведь говорил мне, что он нашел твою затею забавной. «How very funny» — разве это не его слова?
— Ну, если честно, то мои… — виновато пробурчал мой друг. — Тогда незачем было посвящать его в нашу тайну: ведь книга никогда не издавалась в Англии. И потом, мой брат все равно ничего не читает. В лучшем случае специальную литературу о технических новинках по установке зубных имплантатов…
— Боже мой, Адам, — оборвал его я, — у тебя вообще есть нервы? Как насчет снимка? Я имею в виду, ведь это все-таки его фото.
— Ах, это! Видишь ли, Сэм носит сейчас бороду, и его вряд ли кто-нибудь узнает на этом снимке.
Адам снова успокоился. Я — нет.
— Ну, прекрасно! How very funny! — передразнил я. — И что теперь? Сбреет ли он бороду? Если вообще согласится играть в эту игру, после того как ты ему ни о чем не сказал. Что ты за человек! Невероятно! Ну все, с меня хватит. Я начинаю паковать вещи…
Я бросил взгляд на книжные полки, забитые рукописями, которые мне еще предстояло посмотреть. На огромный рекламный плакат последней выставки Боннара в Гран-Пале, на котором был изображен идиллический пейзаж французского юга. На бронзовую статуэтку, привезенную мной из Галереи Боргезе в Риме и изображавшую убегающую от Аполлона Дафну в момент ее превращения в дерево.
Я тоже представил себя убегающим, только не от бога, а от впавшего в ярость Жана Поля Монсиньяка. Отчего я не могу стать деревом?
«У вас хорошие глаза, — сказал он мне, когда принимал на работу. — Открытые, честные. Мне нравятся люди, которые смотрят прямо в глаза».
Я меланхолично перевел взгляд на симпатичное белое окошко с двойными рамами, из которого виднелись крыши соседних домов, шпиль церкви Сен-Жермен, а в погожие дни — кусочек голубого неба, и глубоко вздохнул.
— Не трусь, Андре, — раздался голос с другого конца провода, — мы все уладим.
«Мы все уладим» — таков, очевидно, был его девиз. Но не мой. По крайней мере, не тогда.
— Сэм мне кое-чем обязан, — продолжал Адам, не обращая внимания на мое молчание. — Он действительно славный парень и, конечно, не откажет, если я его попрошу, поверь. Я позвоню ему сегодня вечером, а потом свяжусь с тобой, о'кей? — (Я обернул телефонный провод вокруг пальца.) — И когда он должен приехать? — спросил Адам.
— В начале декабря, — ответил я, глядя на свой палец.
— Да? Ну так у нас в запасе еще две недели! — обрадованно воскликнул Адам.
Мне оставалось только удивляться.
В отношении меня время было неумолимо. А он, похоже, умел с ним договариваться.
— Я позвоню, как только поговорю с братом. Нет никаких причин сходить с ума, — подбадривал меня Адам. И закончил разговор сакраментальной фразой: — Don't worry.[16] Мы все уладим.
День завершился скучно. Я пытался разобрать кучу бумаг на столе, но не слишком в этом преуспел.
Ко мне заглянула Габриэль Мерсье, для того чтобы уведомить, что месье Монсиньяк, по ознакомлении с романом никому не известного владельца кафе, не видит никакой возможности сделать из его автора «Донну Леон в мужском обличье». «Владелец кафе-мороженого пишет романы! Это само по себе привлекает внимание, так ведь? — презрительно заметил Монсиньяк. — Между тем это вполне средняя проза. Даже читать неинтересно! Просто наглость требовать за нее такие деньги. Они с ума посходили, эти американцы!»
Мадам Мерсье с ним согласилась. Она вообще ни разу не возразила шефу за двадцать пять лет совместной работы. Итак, рукопись отвергли.
В половине шестого мадам Пети принесла договоры на подпись и какую-то корреспонденцию. Она любезно пожелала мне доброго вечера и намекнула, что сегодняшняя почта осталась в кабинете секретаря.
— Да-да, — покорно закивал я.
В лучшие дни мадам Пети лично клала на мой стол адресованные мне письма. При этом, как правило, даже спрашивала, не желаю ли я кофе («Как насчет чашечки кофе, месье Шабане?»). Но сегодня она злилась, поэтому, само собой, лишила меня этой привилегии. Мадам Пети была не просто видной секретаршей с неимоверно большим по парижским меркам бюстом. У нее имелись принципы.
Обычно я находился в издательстве с десяти утра до половины восьмого вечера. Перерыв иногда затягивался часов до трех, особенно если приходилось обедать с автором. «Месье Шабане на рандеву», — деловито отвечала мадам Пети, если кто-нибудь в это время меня спрашивал. После пяти в издательстве наступало затишье, и тогда, собственно, начиналась работа. Время летело, и, если у меня было много дел, я мог задержаться почти до девяти. Но сегодня я решил уйти пораньше. Слишком утомил меня этот день.
Я выключил стоявший под окном старый радиатор, упаковал рукопись мадемуазель Мирабо в портфель и погасил свет, дернув металлическую цепочку цвета меди над настольной лампой.
— Ну, на сегодня все, — пробормотал я, открывая дверь кабинета.
Однако Провидение распорядилось иначе.
— Простите, — раздался рядом голос, который сегодня в обед хорошо потрепал мне нервы. — Где я могу найти месье Шабане?
Она словно из-под земли выросла. Вовсе не восьмидесятипятилетняя сумасшедшая старуха, надоедавшая мне своим потерянным письмом. Обладательницей голоса оказалась стройная молодая женщина в темно-коричневом пальто, сапогах из замши и небрежно намотанном вокруг шеи шарфе. В полумраке коридора ее волосы ниже плеч отливали золотом.
Она шагнула мне навстречу, ее темно-зеленые глаза смотрели вопросительно.
Был четверг, почти половина седьмого вечера. Мне показалось, что я видел ее раньше, но так и не смог вспомнить где.
Я замер, уставившись на фигуру с русыми волосами, как на привидение.
— Я ищу месье Шабане, — серьезно повторила она и вдруг улыбнулась. Словно солнечный луч заиграл на стенах темного коридора. — Вы не в курсе, он еще здесь?
Боже мой, я узнал эту улыбку! Я уже видел ее года полтора назад. Это была та самая обворожительная улыбка, с которой начинается вся история в моей книге.
С романами не все так просто. Откуда берутся их герои? Может, они выжидают где-нибудь в авторском подсознании, а при определенных обстоятельствах выходят наружу? Или витают в воздухе? Являются ли их прототипами реальные люди?
Что здесь правда, а что вымысел? Что происходило на самом деле, а чего никогда не было? Влияет ли действительная жизнь на фантазию или наоборот?
Иллюстратор и карикатурист Дэвид Шригли сказал как-то раз: «Когда люди спрашивают, откуда я беру свои идеи, я отвечаю, что не знаю. Это глупый вопрос. Если бы я знал, откуда пришла ко мне идея, она больше не была бы моей. Она принадлежала бы другому, а я оказался бы в роли плагиатора. Идеи берутся ниоткуда, просто возникают в голове. Не исключено, что их посылает Господь Бог, Темные Силы или еще кто-нибудь».
У меня есть на этот счет своя теория.
Всех пишущих можно разделить на три группы.
Одни пишут только о себе, и среди них встречаются великие литераторы.
Другие обладают завидным талантом придумывать истории. Вот они сидят в поезде, смотрят в окно — гоп! — и сюжет готов!
Но есть еще третьи, своего рода импрессионисты среди литераторов. Им дано отыскивать истории. Они ходят по земле с широко раскрытыми глазами и собирают ситуации, голоса, сцены, словно вишни обрывают с дерева. Жесты, улыбки, чья-то манера приглаживать волосы или завязывать ботинки. Каждая история такого романиста — это моментальный снимок. Картина, развернувшаяся в сюжет.
Наблюдая сонным вечером за парочкой в Булонском лесу, он представляет себе дальнейшую жизнь этих двоих. В кафе его внимание привлекают о чем-то оживленно спорящие подруги. Он еще не знает, что скоро одна из них уведет у другой любовника. А в метро он задается вопросом: куда, собственно, едет эта женщина с грустными глазами, прислонившаяся головой к стеклу?
Наблюдая сонным вечером за парочкой в Булонском лесу, он представляет себе дальнейшую жизнь этих двоих. В кафе его внимание привлекают о чем-то оживленно спорящие подруги. Он еще не знает, что скоро одна из них уведет у другой любовника. А в метро он задается вопросом: куда, собственно, едет эта женщина с грустными глазами, прислонившаяся головой к стеклу?
Вот он стоит у кассы кинотеатра и слышит, как некая пожилая пара спрашивает у кассирши, предусмотрены ли скидки для студентов. Прекрасная находка!
Вот он любуется отражением луны в ночной Сене, похожим на серебряную лужу, и сердце его вдруг переполняют слова.
Вероятно, с моей стороны будет слишком самонадеянно называть себя писателем. Я всего лишь автор одного небольшого романа. Но на основании того, что со мной происходило во время работы над ним, я смело могу причислить себя к последней категории. Я отыскиваю свои истории.
Я точно помню, как прогуливался по бульвару Сен-Жермен тем погожим вечером. Люди уже сидели за столиками возле ресторанов и кафе. Я свернул на улицу Принцессы. Моя тогдашняя подруга захотела на день рождения цепочку и направила меня в небольшую ювелирную лавку израильского дизайнера Михаля Негрина, расположенную на этой маленькой улочке, куда я редко заглядываю. Я нашел магазин и через некоторое время покинул его с ярким пакетиком в руках.
И уже потом — совершенно не готовый к такой встрече — я увидел ее!
Она стояла, спиной к улице, в небольшом обеденном зале ресторана и разговаривала с посетителем, который сидел за деревянным столиком, накрытым скатертью в красно-белую клетку. Ее длинные, разделенные пробором волосы блестели в мягком желтоватом свете ламп и при малейшем повороте головы разлетались в разные стороны; именно они в первую очередь и бросились мне в глаза.
Я смотрел на нее, стараясь не упустить ни одной детали. Длинное скромное платье зеленого цвета из нежного шелка, которое она носила с достоинством античной богини весны, оставляло ее руки и плечи обнаженными. Она жестикулировала изящными пальцами. Потом вдруг принялась играть крошечными молочно-белыми жемчужинами ожерелья с большой старинной геммой, которое висело у нее на шее. Потом неожиданно подняла глаза и улыбнулась.
И именно эта улыбка, предназначенная другому, очаровала и обрадовала меня. Я стоял и смотрел в зал ресторана, словно вуайерист, не смея дохнуть, — таким совершенством было исполнено для меня это мгновение. Потом дверь открылась, и люди, смеясь, двинулись на улицу. Девушка повернулась и исчезла в глубине ресторана. Все кончилось, и я пошел дальше.
Ни до, ни после я не бывал в этом маленьком, уютном ресторане. Его название — «Время вишен» — показалось мне таким поэтичным, что я решил завершить действие своего романа именно здесь.
Моя подруга все-таки получила в подарок цепочку из ювелирного магазина. Вскоре она меня покинула.
А мне осталась вдохновившая меня улыбка незнакомки. Я назвал ее Софи, придумал ей жизнь и втянул в выдуманные мною авантюрные истории.
И сейчас, когда она внезапно возникла передо мной, героиня романа, ставшая человеком из плоти и крови, я спрашивал себя: неужели такое возможно?
— Месье? — еще раз окликнула она меня.
После чего развернулась и пошла в другой конец коридора, оставив меня стоять перед запертой дверью собственного кабинета.
— Простите, мадемуазель, — ответил я, стараясь взять себя в руки. — Я задумался. Что вы сказали?
— Я хотела бы побеседовать с месье Шабане, если такое возможно.
— Ну… вы уже говорите с ним.
Судя по выражению ее лица, она иначе представляла себе человека, несколько часов назад не слишком приветливо разговаривавшего с ней по телефону.
— О! — удивилась она, и ее тонкие брови поднялись. — Так это вы? — Улыбка исчезла.
— Да, это я, — повторил я с глуповатым, как мне показалось, видом.
— Тогда мы с вами уже беседовали сегодня. Я Орели Бреден, вы помните? Звонила насчет письма одному вашему автору… месье Миллеру. — Ее темно-зеленые глаза смотрели осуждающе.
— Да, припоминаю…
Чертовски обворожительный взгляд!
— Вы, конечно, не ожидали увидеть меня здесь…
Что я мог на это возразить? Степень моего удивления в тысячи и тысячи раз превосходила ту, которую она, вероятно, могла себе представить. Софи, героиня моего романа, внезапно появилась передо мной и задает вопросы! Это граничило с чудом. И она оказалась той женщиной, которая хотела узнать адрес несуществовавшего автора книги — моей книги! — которая якобы спасла ей жизнь. Чем я мог объяснить все это? Я сам ничего не понимал, и у меня было чувство, что в следующую секунду из-за угла выпрыгнет некто с торжествующей телевизионной улыбкой на лице и утрированно бодро воскликнет: «Вас снимает скрытая камера!.. Ха-ха-ха!»
Я просто смотрел на нее и ждал, когда мои мысли придут в относительный порядок.
— Ну… — Она прокашлялась. — Поскольку вы были так… — она сделала театральную паузу, — нетерпеливы и так нервничали, я подумала, будет лучше заглянуть к вам лично и осведомиться о письме.
Эти слова сразу пробудили меня от кататонического оцепенения. Она всего пять минут как находилась здесь, а говорила уже почти как моя мать!
— Послушайте, мадемуазель, — ответил я, — на меня сегодня столько всего свалилось… Но я не был нетерпелив и не нервничал!
— Это так, — кивнула она, задумчиво посмотрев на меня. — По правде говоря, вы просто были не очень приветливы. И я спрашивала себя, все ли редакторы таковы или это ваша особенность, месье Шабане?
— Ни в коем случае! — усмехнулся я. — Мы здесь всего лишь пытаемся делать свою работу, а нам, к сожалению, иногда мешают, мадемуазель…
— Бреден. Орели Бреден. — Она протянула мне руку и снова улыбнулась.
Я схватил ее ладонь, лихорадочно соображая, что такого должен сделать, чтобы не отпускать ее (а может, и не только ее) как можно дольше.
Наконец я разжал пальцы:
— Очень рад, мадемуазель Бреден, лично познакомиться с вами. Не каждый день встречаешь таких увлеченных читательниц.
— Так вы нашли мое письмо?
— О да, конечно! — солгал я. — Оно благополучно ждало меня на дне почтового ящика.
Чем я, собственно, рисковал? Письмо или уже лежало там, или должно было там появиться со дня на день. И даже если оно так никогда и не отыщется, результат все равно будет один и тот же. Этому замечательному читательскому посланию никогда не суждено дойти до адресата, в лучшем случае оно будет покоиться в моем заваленном бумагами стальном шкафу.
Я довольно улыбался.
— Тогда вы передадите его Роберту Миллеру? — спросила она.
— Разумеется, мадемуазель Бреден, не волнуйтесь, — успокоил я гостью. — Считайте, что ваше письмо уже в руках автора. В любом случае…
— В любом случае? — тревожно переспросила она.
— В любом случае я не стал бы на вашем месте ждать слишком многого, — продолжал я. — Роберт Миллер — очень замкнутый, если не сказать тяжелый человек. С тех пор как жена покинула его, он уединенно живет в маленьком коттедже, отдавая всю свою любовь собачке по имени… Роки.
— О, как это печально, — вздохнула она.
— Это действительно печально. Роберт всегда был человеком со странностями, но теперь… — Я испустил глубокий театральный вздох. — Мы пытаемся вытащить его в Париж по просьбе газеты «Фигаро», однако надежды все меньше.
— Странно, никогда бы не подумала, — задумчиво проговорила она. — Его роман такой… жизнерадостный и написан с юмором. А вы знаете месье Миллера лично?
Тут она впервые взглянула на меня с интересом.
— Ну… — Я многозначительно прокашлялся. — Думаю, я один из немногих, кто действительно знает Роберта Миллера. Я много с ним работал над его книгой, и он ценит меня.
Это произвело на нее впечатление.
— Роман получился замечательный. — На мгновение она задумалась. — Ах, как я хотела бы познакомиться с этим Робертом Миллером! Вы полагаете, у меня совсем нет шансов?
— Что вам ответить, мадемуазель Бреден? — пожал я плечами. — Я полагаю, но я не Господь Бог.
Она замолчала, играя бахромой своего шарфа.
— Видите ли, месье Шабане, — наконец сказала она, — это не обычное читательское письмо. Долго объяснять, и к вам это не имеет ни малейшего отношения, но… месье Миллер очень помог мне, и я хотела бы выразить ему свою признательность. Вы понимаете меня?
Я кивнул, сгорая от нетерпения заглянуть в свой ящик для корреспонденции и прочитать, что же такое написала мадемуазель Бреден Роберту Миллеру.
— Что ж, подождем, — по-соломоновски рассудил я. — Как там говорят англичане? Будем ждать, попивая чай.
Мадемуазель Бреден изобразила притворное отчаяние:
— Я так не люблю ждать!
— А кому это нравится? — спросил я покровительственным тоном.