Приехав в Тбилиси, Берия уволил своего ближайшего соратника, первого секретаря ЦК компартии Грузии Чарквиани. По приказу Сталина его сменил Мгеладзе, давний враг Берии. Опасаясь обвинений в «мингрельском национализме», Берия вынужден был закрыть мингрельские газеты. Начались аресты. Об их масштабах можно судить из воспоминаний Хрущёва. Стопроцентно доверять им нельзя, но, зная, как добросовестно абсолютно все члены Политбюро выполняли указания Сталина, не жалея даже ближайших друзей, на этот раз приходится с ним согласиться.
«Тогда много было произведено арестов, но Берия ловко вывернулся: влез в это дело как „нож Сталина" и сам начал расправу с мингрелами. Бедные люди. Тащили их тогда на плаху, как баранов»[187].
Осенью 1951 года Сталин находился на лечении в Сочи. Он поручил Берии выступить на торжественном заседании партийного и государственного актива, посвященном празднованию 34-й годовщины Октябрьской революции. Для тех, кто не знал Сталина, это был знак: Берия нынче в фаворе. Игнатьев, новый министр госбезопасности, владел иной информацией.
В эти же дни по секретному распоряжению Сталина первый заместитель министра госбезопасности СССР Огольцов направил в Тбилиси новую группу следователей, которые должны были выбить из арестованных признания, порочащие Берию и его жену. По согласованию со Сталиным был утверждён план оперативной разработки родственников и ближайшего окружения Берии.
В квартире матери Берии, проживающей в Грузии, установили подслушивающие устройства. Сталин знал, что сын Берии – специалист по радиоразведке. Он участвовал в этом качестве в Тегеранской и Ялтинской конференциях и контролировал свои разговоры. Но мать Берии, находясь вдали от сына, может не сдержаться и выразить сочувствие арестованным. Дополнительный конфликт, разработанный опытным режиссёром: Берия – мингрел, а мингрелы не ладят с гурийцами, которым доверял Сталин. Само собой разумеется, в частных беседах она станет обвинять Сталина в страданиях мингрелов…
Мингрелы держались стойко. Московские следователи докладывали Рухадзе, что они уже почти установили связь между семьёй Берии и арестованными националистами, и топтались на месте – мингрелы не признавались.
…Одновременно с «мингрельским делом» в Москве продолжалось следствие над ЕАК. Сталин требовал ускорить подготовку процесса, который, по его мнению, развивался медленно и не в том направлении. Весной 1951 года Суханов, помощник Маленкова, принял в своём кабинете следователя по особо важным делам Министерства государственной безопасности подполковника Рюмина. По его указанию Рюмин написал донос на своего начальника, Абакумова, обвинив его в том, что он саботирует расследование деятельности вражеской агентуры[188].
В июле Абакумов был арестован. На его место был назначен Игнатьев. Рюмин стал начальником Следственной части по особо важным делам. Через три месяца, 20 октября, он был назначен заместителем министра госбезопасности по следственной работе.
Скромный подполковник, взлетевший на министерское кресло, чувствовал, что поймал птицу Феникс. Вдохновлённый доверием Сталина, Рюмин быстро очертил контуры разветвлённого, тщательно законспирированного заговора еврейских буржуазных националистов. В его воображении появились три группы заговорщиков.
Одна, обезглавленная процессом ЕАК, почти полностью состояла из деятелей науки и культуры. Другая группа, куда входили кремлёвские врачи, профессора, планировала злодейское умерщвление руководителей партии и правительства. А третья, – писал Судоплатов, – по замыслу Рюмина «самая опасная, включала в себя генералов и старших офицеров госбезопасности из евреев по крови и духу (сюда Рюмин отнёс и тех, кто был женат на еврейках), должна была захватить власть, сместить товарища Сталина и установить диктатуру Абакумова»[189].
Чтобы «всемирный сионистский заговор» выглядел масштабнее и впечатляюще, Игнатьев и Рюмин решили назначить Берию одним из его руководителей и объединить «дело ЕАК», аресты руководящих работников МВД и «мингрельское дело». Они поддержали обвинения Рухадзе, что Берия скрыл от партии своё еврейское происхождение и в Грузии готовил заговор против Сталина. К «всемирному сионистскому заговору» планировалось привлечь всех опальных членов Политбюро.
Из-за отсутствия доказательств Рухадзе планировал похитить в Париже лидеров грузинских меньшевиков, родственников жены Берии, привести их в Грузию и на месте выбить из них нужные показания. Операция не состоялась по одной лишь причине. Судоплатов, которому Игнатьев приказал выехать в Тбилиси для оценки возможностей грузинской разведслужбы провести операцию и при необходимости помочь им подготовить похищение, возвратившись в Москву, доложил об их неспособности квалифицированно работать за рубежом. Игнатьев ответил, что инициатива исходила от Рухадзе и Сталин лично её одобрил. Но на этом план похищения застопорился[190].
В марте 1952 года Игнатьев направил текст обвинительного заключения по ЕАК Сталину. «Мингрельское дело» все ещё топталось на месте – обвинение в заговоре не подкреплялось убедительными доказательствами и свидетельствами арестованных.
Сталин, недовольный Рюминым и Рухадзе, обвинил Рухадзе в обмане партии и правительства. В июле он приказал арестовать его и посадить в Лефортово. Рюмин отделался снятием с должности заместителя министра госбезопасности. В ноябре 1952 года он был уволен из органов. Новый виток «мингрельское дело» получить не успело – Сталин умер.
17 марта 1953 года по приказу Берии Рюмин был арестован. Чувство реальности им было утрачено. Из Лефортово он писал письма Маленкову и призывал его к бдительности перед лицом международного еврейского заговора. Освобождать его не решились даже после ареста Берии – слишком одиозной оказалась его персона. Правительственное сообщение от 7 июля 1954 года гласило: «Учитывая особую опасность его деятельности и тяжесть последствий совершенных им преступлений, Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Рюмина к высшей мере наказания – расстрелу».
Судьба Рухадзе оказалась трагикомичной – в 1955 году его расстреляли в Тбилиси вместе со своими бывшими жертвами. После смерти Сталина они были освобождены Берией, а затем вновь арестованы – за связь с Берией. Рухадзе, на свою беду, сидя в тюрьме, закидал Берию письмами с просьбой об освобождении, обращаясь к нему как к «Великому Человеку». Три месяца спустя, когда Берия был арестован, эти письма сослужили ему дурную службу. Рухадзе расстреляли как члена разветвлённой бериевской банды.
«Мингрельское дело» и «дело врачей» было закрыты Берией сразу же после смерти Сталина. Точку в «мингрельском деле» поставил Хрущёв, оформив закрытие специальным решением ЦК КПСС.
Поэтому после ареста Берии, когда им могли бы воспользоваться, о нем даже не вспоминали.
Все члены Политбюро знали – об этом говорил Микоян на июльском пленуме (1953), – что существовал план Сталина по устранению Берии. Естественно, он радовался, узнав о смертельной болезни своего будущего палача. Ему было невдомёк, что в расстрельном списке Хрущёва он тоже значился первым. Маленков, близкий друг Берии, предав его, продлил пребывание в Кремле на четыре года, пока вместе с Молотовым и Кагановичем не был отправлен Хрущёвым в политическое небытие.
«Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата»
Коммунистическая мораль конца XIX – начала XX века супружескую измену и беспорядочные половые связи преступлением не считала. Основоположники коммунизма называли институт брака отрыжкой буржуазной морали. В 1930 году Малая советская энциклопедия опубликовала статью председателя Верховного суда РСФСР Петра Стучки, утверждавшего, что «семья является первичной формой рабства», которой суждено отмереть, наравне с государством и частной собственностью[191].
Совершив Октябрьский переворот, большевики начали построение тоталитарного общества. Изнасилования и сексуальные надругательства над представительницами враждебных классов преступлением не считались – сексуальная свобода декларировалась победителями как одно из завоеваний пролетариата. Так издревле поступала почти любая армия-победительница, психологически подавляя побеждённых, и в 1945 году в Германии Красная Армия повторила то, что когда-то с Россией сделали татаро-монголы.
«Социально близких» женщин «пролетарии» не насиловали, с помощью лидеров феминистского движения их старались перевоспитать. Барышень-комсомолок, не желавших удовлетворять физиологические потребности товарищей по партии, называли мещанками, недостойными быть членами союза коммунистической молодёжи.
Активными пропагандистками свободной любви были Инесса Арманд, с молчаливого согласия Крупской ставшая любовницей Ленина, и Елена Стасова, секретарь (только ли?) Ленина и Сталина. Их обеих перещеголяла Коллонтай, будущий посол СССР в Норвегии и Швеции. В 1917 она бурно агитировала революционных солдат и матросов раскрепоститься и дать волю физическим наслаждениям.
«Социально близких» женщин «пролетарии» не насиловали, с помощью лидеров феминистского движения их старались перевоспитать. Барышень-комсомолок, не желавших удовлетворять физиологические потребности товарищей по партии, называли мещанками, недостойными быть членами союза коммунистической молодёжи.
Активными пропагандистками свободной любви были Инесса Арманд, с молчаливого согласия Крупской ставшая любовницей Ленина, и Елена Стасова, секретарь (только ли?) Ленина и Сталина. Их обеих перещеголяла Коллонтай, будущий посол СССР в Норвегии и Швеции. В 1917 она бурно агитировала революционных солдат и матросов раскрепоститься и дать волю физическим наслаждениям.
Ошибается тот, кто думает, что кронштадтские моряки захватывали для большевиков власть, воодушевлённые лозунгом: «Мир народам – земля крестьянам!» В 1917 Коллонтай срывала матросов с кубриков более понятным лозунгом: «Дорогу крылатому Эросу!» В доказательство искренности своих слов генеральская дочь, сорокапятилетняя светская дама, скинула одежды и ринулась в постель к двадцативосьмилетнему председателю Центробалта Павлу Дыбенко.
Балтийский флот не смог устоять против такой жертвы. Ради крылатого Эроса он готов был штурмовать Зимний дворец и женские гимназии Санкт-Петербуга.
В 1923 году Коллонтай, председатель первой Международной конференции женщин-коммунисток, призвала их «не сдерживать своих сексуальных устремлений, раскрепостить инстинкты и дать простор любовным наслаждениям!»
О том, как восприняла уроки коммунистически воспитанная молодёжь, свидетельствует эпизод из биографии комсомольского поэта Эдуарда Багрицкого. Он приведён в книге Моники Спивак «Посмертная диагностика гениальности» со ссылкой на воспоминания Олеши, Катаева, Бабеля и ещё десяти очевидцев, присутствовавших на вечеринке в одесском литературном салоне[192].
«Однажды на одной вечеринке заключил пари, что может во время любовного акта при всех присутствующих читать вслух стихи Пушкина и что голос у него при этом не дрогнет. И тут же с одной девушкой привёл в исполнение то, о чём говорил…»
В апреле 1919 года генерал Деникин подписал положение о создании «Особой Комиссии по расследованию злодеяний большевиков». Один из опубликованных ею документов назывался «Акт расследования о социализации девушек и женщин в городе Екатеринодаре по мандатам Советской власти».
Будучи в здравом уме, понять словосочетание «социализация девушек» невозможно. Большевистский декрет, изданный весной 1918 года, разъяснял, что все девицы Екатеринодара в возрасте от 16 до 25 лет подлежат «социализации». Любой обладатель мандата – ими были как красноармейцы, так и начальствующие представители советской власти – имел законное право на «социализацию» десяти барышень. По данным комиссии, по этим мандатам за короткий срок изнасилованы были шестьдесят учениц, в основном барышни из буржуазных семей. А пятиклассница одной из екатеринодарских гимназий в течение двенадцати суток подвергалась истязанию целой группой красноармейцев, которые затем расстреляли её и сожгли[193].
Побесчинствовав, большевики решили упорядочить физиологические инстинкты. В брошюре «Революция и молодёжь», изданной в 1924 году, они сформулировали «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата».
Девятая заповедь Евангелия от большевиков гласила: «Половой подбор должен строиться по линии классовой революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально-полового завоевания». Сексуальное инакомыслие пресекалось.
Двенадцатая заповедь обосновала право коммунистов вмешиваться в личную жизнь пролетария: «Класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов: половое во всем должно подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая».
«Пролетариат имеет все основания для того, чтобы вмешаться в хаотическое развёртывание половой жизни современного человека». «Половое влечение к классово враждебному, морально противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу, к орангутангу»[194].
Впору обвинять Оруэлла в плагиате, ему не пришлось выдумывать «Скотный двор» («AnimalFarm») и «1984».
Такие уроки нравственности получил Берия, встретивший Февральскую революцию на пороге восемнадцатилетия. Обвиняя его после 1953 года в сексуальной распущенности, надо помнить, кто был его учителями, и не забывать, в какой атмосфере выросло его поколение.
Отрезвление пришло достаточно быстро. Коммунисты, в первые годы своего правления активно проповедующие свободную любовь, неожиданно стали блюстителями морали. Страну захлестнули венерические болезни. Армия перестала быть боеспособной. В 1927 году доктор Голомб в брошюре «Половая жизнь. Нормальная и ненормальная» привёл страшные цифры.
«42 % наших бурят и 36 % жителей Дагестана больны сифилисом. По статистике Федоровского около 20 % населения Украины одержимы венерическими болезнями (Выделено мной. – Р. Г.). Борьба с последними немыслима без фактического уничтожения проституции, ибо это две сестры, гнездящиеся в одном источнике»[195].
Оставим в стороне литературный язык (местами он вызывает судорожный смех) – сделаем скидку на то, что брошюра была образовательным пособием наших прадедушек и прабабушек и печаталась многотысячными тиражами (тиражу 5-го издания, 70 000 экземпляров, позавидуют многие нынешние писатели). Ещё одна цитата, характеризующая эпоху.
«На втором всесоюзном съезде по борьбе с венеризмом московский профессор Фронштейн, рисуя современную половую распущенность, заявил следующее: „Половое воздержание совершенно безвредно; уменьшая половую деятельность, мы одновременно повышаем физические и духовные силы организма". Нашим кружкам по физкультуре суждено, по-видимому, сыграть ценную роль трансформаторов половой энергии»[196].
Коммунистических вождей нравоучения Фронштейна не беспокоили. «Дедушка Калинин» охотился за молоденькими балеринами Большого театра, «любимец партии» Киров побил все мыслимые и немыслимые рекорды обольщения (за это, кстати, и поплатился); каждый вождь (медленно спускаемся по номенклатурной лестнице), в кого ни ткни пальцем, по прямому назначению тратил «половую энергию».
Но времена изменились. Борьба с венерическими болезнями, захлестнувшими страну, и ухудшение демографической ситуации заставили припрятать прежние лозунги. То, что публично поощрялось, стало осуждаться. За изнасилование могли приговорить к смертной казни, идеализировалась «советская семья образцовая» – припоминается песня Галича о «гражданке Парамоновой», в которой, как в зеркале, отразилась эпоха. На прегрешения номенклатурных работников смотрели сквозь пальцы. Однако если впавшего в немилость чиновника следовало наказать или припугнуть, и иных обвинений не было, вытаскивалось обвинение в сексуальном разврате и устраивалось показательное судилище.
Новые веяния описывает Судоплатов, рассказывая о письме сотрудников украинского НКВД, полученном Хрущёвым и Берией осенью 1939 года, обвинявших Серова, наркома внутренних дел Украины, в том, что под видом выполнения оперативных обязанностей он заводит любовные интрижки. Судоплатов находился в кабинете Берии, когда нарком предложил Серову объяснить свои действия и ответить на обвинения в его адрес.
Оправдываясь, Серов сказал, что роман с Бандровска-Турска вызван оперативными требованиями и разрешение он получил от Хрущёва. Берия тут же предложил ему позвонить из своего кабинета Хрущёву, но тот, услышав, откуда Серов звонит, начал ругаться:
«– Ты, сукин сын, – кричал он в трубку, – захотел втянуть меня в свои любовные делишки, чтобы отмазаться? Передай трубку товарищу Берии!
Мне было слышно, как Хрущёв обратился к Берии со словами:
– Лаврентий Павлович! Делайте всё, что хотите с этим желторотым птенцом, только что выпорхнувшим из военной академии. У него нет никакого опыта в серьёзных делах. Если сочтёте возможным, оставляйте его на прежней работе. Нет – наказывайте, как положено. Только не впутывайте меня в это дело и в ваши игры с украинскими эмигрантами.
Берия начал ругать Серова почём зря, грозясь уволить из органов с позором, называя мелким бабником, всячески оскорбляя и унижая. Честно говоря, мне было крайне неловко находиться в кабинете во время этой гневной тирады. Затем Берия неожиданно предложил Серову обсудить со мной, как можно выпутаться из этой неприятной истории»[197].