Семейный конфликт, начавшийся со дня рождения Светланы, 28 февраля 1943 года, длился до 28 февраля 1953 года (об этом удивительном совпадении мы будем ещё говорить). Много факторов способствовало инсульту «отца народов». Нельзя сводить всё только к конфликту в семье и говорить только о фрейдистских корнях, но, несомненно, «дело Каплера» и замужество Светланы повлияли на отношение Сталина к евреям.
Рюмин – непредумышленный убийца Сталина
В то время как в Москве и в Праге проходили кровавые процессы, в Грузии разыгрывалась трагедия, которая не вписывалась в сценарий двух предыдущих. Роль главного героя, которого в последнем акте следовало казнить, предварительно подвергнув мученическим страданиям, была отведена Берии. Он курировал работу служб безопасности в «освобождённых» странах Восточной Европы и «сознательно» проглядел «заговоры сионистов».
Летом 1952 года для Берии появились хорошие новости – арестовали министра государственной безопасности Грузии Рухадзе, которого за медленное развитие «мингрельского дела» и отсутствие доказательств вины Берии Сталин засадил в Лефортово.
В ноябре подошла очередь заместителя министра госбезопасности СССР Рюмина, также не оправдавшего доверия Сталина.
Совершив головокружительную карьеру – за считанные месяцы Рюмин проделал путь от подполковника МГБ до заместителя министра по следственной части, – он разработал схему разветвлённого, тщательно законспирированного заговора еврейских буржуазных националистов, полностью подпадавшего под аналогичные умозаключения Сталина.
Одна группа заговорщиков, по версии Рюмина, состояла из деятелей науки и культуры и была обезглавлена после разгрома ЕАК.
Вторая группа состояла из генералов и старших офицеров госбезопасности, евреев по крови и духу (к ним Рюмин отнёс тех, кто был женат на еврейках).
Были арестованы: заместитель начальника Специального бюро по разведке и диверсиям за рубежом генерал-майор Эйтингон, бывший руководителем советской нелегальной разведки в Испании; заместитель начальника 2-го контрразведывательного управления генерал Райхман; сын бывшего главы советского государства полковник Свердлов; заместители министра госбезопасности генерал-лейтенанты Питовранов и Селивановский[85]. Рюмин выбивал из них показания на Абакумова и требовал компрометирующих материалов на Берию, с которым некоторые из арестованных работали в годы войны.
Третья группа заговорщиков состояла из профессоров Лечсану-пра Кремля. Она, как утверждал Рюмин, планировала злодейское умерщвление руководителей партии и правительства. Эта концепция соответствовала взглядам Сталина. Он поверил Рюмину, отказался от услуг лечащих его врачей и дал санкцию на их арест.
4 ноября был арестован личный врач Сталина профессор Виноградов. Через неделю арестованы профессора кремлёвской больницы Вовси и Нусинов. Теперь недоверие выражено всем врачам-евреям.
Тем, кто ищет убийцу Сталина, я называю имя – подполковник Рюмин. Человек, лишивший Сталина квалифицированной медицинской помощи и в ноябре 1952 года с позором уволенный из МГБ.
Отказавшись от услуг врачей, Сталин занялся самолечением. Он, переживший два микроинсульта и продолжавший страдать от гипертонии, зациклился на маниакальной идее «еврейского заговора» и отказался от прописанных врачами лекарств. Везде ему мерещились заговорщики, и он требовал одного: ускорить их разоблачение. Это была уже явная паранойя, которую когда-то диагностировал Бехтерев.
После снятия Рюмина, непреднамеренно способствовавшего тому, что в окружении Сталина не осталось врачей, Игнатьев лично возглавил следствие. Косвенно оно работало против Сталина.
Политбюро в ожидании «смены поколений»
Именно Политбюро, по версии Глебова и некоторым версиям Авторханова, выпала особая роль. Не Сталин, а Политбюро должно было взять на себя ответственность за начало массовых репрессий против еврейского населения СССР.
Мемуары члена сталинского Политбюро Анастаса Микояна «Так было» не могут быть искренними. Тот, кто привёз президенту Чехословацкой Республики Клементу Готвальду письма, сфабрикованные НКВД, доказывающие предательство Сланского и подготовку им бегства на Запад, умалчивает не только об этой поездке. О болезни и смерти Сталина он пишет скупо, несколько строк – почти ничего.
Зато Микояна беспокоит другое – собственная персона, желание оправдаться перед потомками. Значительная часть мемуаров, относящихся к пятидесятым годам, посвящена описанию событий вокруг XIX съезда партии и тревогам, охватившим членов Политбюро.
Микоян вспоминает, как за год до съезда Сталин повздорил вдруг с ним за ужином и кинул в запальчивости: «Вы состарились, я вас всех заменю!»
«Все присутствовавшие были настолько поражены, что никто слова не сказал в ответ. Нельзя было превращать это в шутку, так как было сказано серьёзно, и нельзя было серьёзно об этом говорить: ведь мы же были гораздо моложе самого Сталина. Мы подумали, что это случайно сказанные им слова, а не обдуманная и серьёзная идея, и вскоре о них забыли»[86].
«Случайно сказанные им слова… и вскоре о них забыли» – детская непосредственность Микояна умиляет. По привычке, появившейся во времена «большого террора», когда по всей стране одураченные толпы скандировали «Смерть убийцам!», он решил, что читатель поверит в любые сказанные им слова, уверует в наивность одного из старейших членов Политбюро, с 1926 года участвовавшего в сталинских чистках. А если не поверит, то сделает вид, что поверил. Он ведь поступал так же. Вовремя промолчал и впоследствии утверждал, что он верил Сталину, подписывая смертные приговоры своим друзьям…
Микоян испугался. Он понимал, что если Сталин объявит его американским шпионом, НИКТО из членов Политбюро за него не заступится. Он ведь тоже никого не щадил. Недрогнувшей рукой подписал смертный приговор отцу своей невестки, Алексею Кузнецову, секретарю ЦК. Его дочь была замужем за Серго, который редактировал последнюю версию мемуаров Анастаса Микояна.
«А вот когда такой большой Президиум был создан, мы невольно подумали, что возможно Сталин имел в виду необходимость замены старых членов Политбюро молодыми, которые вырастут за это время, и он легче сможет заменить того, кого захочет убрать»[87].
После тщательно подобранных слов «невольно подумали» (Серго долго старался, редактируя мемуары отца?) перехватило дыхание: неужели у Анастаса Микояна память отшибло, и он забыл о расправе над Каменевым и Зиновьевым, Рыковым и Бухариным? Он настолько наивен и беспомощен в этих строках – ангел белокрылый, случайно залетевший в Политбюро, – что всякий может его обидеть.
Бедненький Микоян, безропотная жертва пьяных коллег! Он не замечает подложенный на стул помидор, попадается на глупый розыгрыш Сталина и к радости собутыльников пачкает брюки. Такое с ним случалось не раз. Участники застолий, зная его характер, склонный к прогибам, избрали его предметом своих насмешек. Об этих невинных шалостях взрослых мальчиков на сталинских застольях в Сочи и в Кунцево в книге «Только один год» рассказала очевидец, Светлана Аллилуева[88].
Она не поняла Микояна. Девчушка ведь. Если товарищам смешно и Сталину весело, почему бы не плюхнуться на помидор? Шутка ведь. Весёлая шутка. Зря Микоян не рассказал о ней в своих мемуарах. Все вместе повеселились бы.
Зато всем вождям преданный Микоян рассказывает, как 21 декабря 1952 года, несмотря на жёсткую критику на пленуме и угрозу физической расправы, вместе с опальным Молотовым он приехал на день рождения Сталина и что произошло вместо ожидаемого примирения. Не забудем, когда происходила попытка трогательного братания. У Молотова жена четвёртый год находится в заточении, у Микояна два несовершеннолетних сына сидят в тюрьме. Оба экс-друга понижены в должности, подвергнуты порке на пленуме и почти объявлены шпионами. Несмотря на унижения, Микоян напрашивается на день рождения (заискивающе спрашивает позволения у других членов Политбюро) и едет с товарищескими поздравлениями на мальчишник. Как мило. По-товарищески. Хотел по традиции ещё на Новый год приехать – ко двору не пустили.
Обида до сих пор звучит в его голосе:
«Но через день или два то ли Хрущёв, то ли Маленков сказал: „Знаешь что, Анастас, после 21 декабря, когда все мы были у Сталина, он очень сердился и возмущался тем, что вы с Молотовым пришли к нему в день рождения. Он стал нас обвинять, что мы хотим примирить его с вами, и строго предупредил, что из этого ничего не выйдет: он вам больше не товарищ и не хочет, чтобы вы к нему приходили".
За месяц или полтора до смерти Сталина Хрущёв или Маленков мне рассказывал, что в беседах с ним Сталин, говоря о Молотове и обо мне, высказывался в том плане, что якобы мы чуть ли не американские или английские шпионы.
Сначала я не придал этому значения, понимая, что Сталин хорошо меня знает, что никаких данных для того, чтобы думать обо мне так, у него нет: ведь в течение 30 лет мы работали вместе. Но я вспомнил, что через два-три года после самоубийства Орджоникидзе, чтобы скомпрометировать его, Сталин хотел объявить его английским шпионом. Это тогда не вышло, потому что никто его не поддержал. Однако такое воспоминание вызвало у меня тревогу, что Сталин готовит что-то коварное. Я вспомнил также об истреблении в 1936–1938 гг. в качестве „врагов народа" многих людей, долго работавших со Сталиным в Политбюро.
За две-три недели до смерти Сталина один из товарищей рассказал, что Сталин, продолжая нападки на Молотова и на меня, поговаривает о скором созыве пленума ЦК, где намерен провести решение о выводе нас из состава Президиума ЦК и из членов ЦК.
По практике прошлого стало ясно, что Сталин хочет расправиться с нами и речь идёт не только о политическом, но и о физическом уничтожении»[89].
Выдержки из длинного объяснения Микояна (многое я пропустил, желающие выслушать его стоны могут обратиться к книге) описывают панический страх, охвативший всех членов Политбюро. Руки и ноги дрожат, но никто не решается на мужской поступок. Отдали дракону жён, детей и всё равно спешат засвидетельствовать личную преданность. Уже стало ясно, что речь идёт об их физическом истреблении. И что? Способен ли кто-нибудь на мужской поступок? У Молотова, Андреева – жёны-еврейки в тюрьме. У Микояна – два сына. У члена Политбюро и председателя Президиума Верховного Совета СССР Калинина (умер в июне 1946) – жена с 1938 года в заточении. У Поскребышева, в течение 25 лет являвшегося помощником Сталина, жена-еврейка, мать его дочерей, семилетней Гали и годовалой Наташи, арестована в 1939 и расстреляна в 1941. У полного георгиевского кавалера, лихого конника, маршала Будённого – жена, Ольга Михайлова, певица Большого театра, в тюрьме с 1937 года (освобождена лишь в 1956).
Мужчины, где вы?! В Политбюро и в ЦК их нет, сплошные товарищи. Жёны декабристов, добровольно отправившиеся в ссылку за своими мужьями, оказались мужественнее мужей-коммунистов.
Единственный, кто сумел отстоять жену-еврейку был Ворошилов. Рассказывают, что когда пришли её арестовывать, он несколько раз предупредительно выстрелил из револьвера в потолок. Запросили Сталина: «Что делать?» – Вождь смилостивился: «Чёрт с ним».
Было ли это в действительности или это очередная легенда, коих присутствует множество, – подтверждающих документов нет. Известно лишь, что Климент Ефремович жену от тюрьмы уберёг, а в пятидесятые годы, вплоть до смерти Сталина, был в немилости у вождя. Как и Молотова, его не приглашали на кунцевские посиделки.
Хрущёв вспоминает, что после съезда испуганные Микоян и Молотов назойливо и безуспешно искали встречи со Сталиным, пытаясь вернуть его расположение.
«Они узнавали, что Сталин в Кремле, и приходили. А если он уезжал за город, то тоже приезжали к нему. Их пропускали…Но однажды Сталин впрямую сказал: «Я не хочу, чтобы они приезжали». Не знаю, что конкретно он сделал, но, видимо, приказал никому не сообщать, когда он приезжает в Кремль, и не говорить, где он находится, если звонят Микоян или Молотов и справляются о нём. Они разыскивали Сталина потому, что хотели тем самым сохранить себя не только как руководителей и как членов партии, а и как живых людей. (Выделено мной. – Р. Г.) Добивались, чтобы Сталин вернул своё доверие. Я это понимал, сочувствовал им и всемерно был на их стороне»[90].
Такая вот странная атмосфера была среди лидеров государства. Вчерашним друзьям сочувствовали, но никто и пальцем не шевельнул, чтобы попытаться в частной беседе со Сталиным за них заступиться. Их уже предали, и очередные жертвы отнеслись к этому с пониманием, никогда не высказав никому обиды. Они ведь поступили бы так же…
Возвращаемся к воспоминаниям Микояна. Несмотря на то что к ним, так же как и к воспоминаниям Хрущёва, следует отнестись осмотрительно, они – единственные члены сталинского Политбюро, оставившие обширные мемуары.
Информация о смерти Сталина у многословного Микояна уместилась в двух коротких абзацах.
«В начале марта 1953 г. у него произошёл инсульт, и он оказался прикованным к постели, причём его мозг был уже парализован. Агония продолжалась двое суток».
Инсульт произошёл в ночь с 28 февраля на 1 марта. Умер Сталин через пять дней, 5 марта в 9 часов 50 минут вечера. Мелочи, конечно, но если в таких мелочах Микоян неточен, то где же он точен? Продолжим чтение:
«У постели Сталина было организовано круглосуточное дежурство членов Политбюро. Дежурили попарно: Хрущёв с Булганиным, Каганович с Ворошиловым, Маленков с Берия. Мне этого дежурства не предложили. Наоборот, товарищи посоветовали, пока они дежурят, заниматься в Совете министров СССР, заменять их в какой-то мере»[91].
О причинах инсульта ни слова. Как он случился – неведомо. Умиляет трогательное обращение «товарищи» по отношению к соратникам, готовым кому угодно, в том числе Микояну, подмахнуть смертный приговор.
А если бы «товарищи» предложили Микояну подежурить у постели больного? Стал бы он выхаживать того, кто готовил ему расстрел? Кормил бы он с ложечки тюремщика своих детей? Странный вопрос. Безусловно, кормил бы! С телячьей преданностью, с которой он заискивал перед ним и искал встречи.
Не сказано в мемуарах Микояна ни о существовании некоего заговора с целью убийства сатрапа, ни о возникшей в Политбюро оппозиции, ни о микроинсультах. Причина не в том, что Микоян прославился умением юлить, всем прислуживать и ни с кем не конфликтовать. Не было заговора, не было оппозиции в Политбюро. Не было! Каждый дрожал за свою шкуру и готов был «съесть» соседа, лишь бы сохранить должность и звания. Берия, вступившийся за Молотова, оказался среди них белой вороной. Об этом мы будем говорить позже, ссылаясь на Микояна и Хрущёва, которые как провокацию восприняли его попытки защитить Молотова.
Все молча выслушали обвинения против Молотова и Микояна, зная, что в любой момент они также будут «съедены» коллегами по Политбюро. Они отстранились друг от друга, оправдывая беспринципность защитным щитом – «партийная дисциплина». Таковой была атмосфера в Политбюро – как волки, все готовы были уничтожить друг друга.
Покушения на Сталина, аналогичного тому, что было произведено на Гитлера 20 июля 1944 года, в советской истории не было. Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг оказался решительнее товарищей из Политбюро. Заговорщиков среди них не было и быть не могло. Дрессировка «товарищей-коммунистов» сродни выучке «Верного Руслана» – преданного пса из владимовской «истории караульной собаки». Его легче убить, чем заставить забыть караульную службу.
Заключительный акт, январь – февраль 1953
После октябрьского пленума перед Молотовым, Микояном и Берией замаячили подвалы Лубянки.
Наверняка, до Берии дошли слова, через четыре дня после завершения пленума сказанные Сталиным начальнику следственной части МГБ Коняхину: «Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей»[92]. Наверняка, Берия знал об указаниях Игнатьеву и Рухадзе – «искать большого мингрела».
Разговорами Сталин не ограничился. Паранойя прогрессировала, и, одержимый бредовой идеей «сионистского заговора», он распространил его на своё ближайшее окружение, дав согласие на аресты: в декабре 1952 – начальника личной охраны генерал-лейтенанта Власика и личного секретаря Поскрёбышева (вспомнил, что его жена-еврейка была расстреляна в 1941), а в январе – коменданта Кремля генерала Косынкина.
Многие документы уничтожены наследниками Сталина[93] сразу же после его смерти, многие до сих пор засекречены. Можно лишь рассуждать: КТО и КАКИМ ОБРАЗОМ выкрал секретные материалы из сейфа Поскрёбышева и подставил Власика и Косынкина под гнев Сталина.
Стало привычным спихивать на Берию тайные злодеяния. Однако с таким же успехом можно заподозрить Хрущёва и Маленкова.
Ошибкой Власика явилась небрежность, проявленная им в 1948 году, когда после сталинской резолюции: «В архив», – он переправил письмо Тимашук начальнику Лечсанупра Кремля, генерал-майору медицинской службы Егорову, на которого жаловалась Тимашук. Тот решил от нее избавиться и перевёл в менее престижную поликлинику. Осенью 1952 года Егорова арестовали по «делу врачей». В его документах обнаружилось письмо Тимашук с резолюцией Власика. Об этом доложено было Сталину. Трудно сказать, сам ли он, одержимый идеей «сионистского заговора», заподозрил предательство и приказал арестовать Власика или воспользовался намёком Маленкова, куратора Рюмина, в ноябре снятого с должности. Маленков, рекомендовавший Рюмина на должность руководителя следствия, хотел отвести от себя удар и принёс в жертву Власика.