Вспоминая Маяковского в те далекие петроградские годы, ЛЮ писала: «Совсем он был тогда еще щенок, да и внешностью ужасно походил на щенка: огромные лапы и голова — и по улицам носился, задрав хвост, и лаял зря, на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинится. Мы его так и прозвали — Щеном». Он и в письмах к ней, и в телеграммах подписывался Щеном, и подобранного им щеночка назвал Щен.
В 1918 году они расстались почти на пять месяцев — он уехал по делам в Москву, и письма его были полны желанием скорее увидеться и жалобами на одиночество. Лиля собралась приехать к нему в Москву, но повредила колено. Он ревновал даже к письмам, которые она писала матери, Эльзе или другу семьи Леве Гринкругу. Она же хотела быть независимой, и ее угнетало и сердило, что он так болезненно реагирует на ее письма другим. Она писала по настроению, если особых дел не было, но ему хотелось получать от нее весточки каждый день.
Вот они, сохраненные им в конвертах, запечатанных ее личной печаткой, на которой изображена киска.
Апрель 1918-го. «Милый Щененок, я не забыла тебя. Ужасно скучаю по тебе и хочу тебя видеть. Я больна: каждый день 38 температура; — легкие испортились. Очень хорошая погода, и я много гуляю…
У меня есть новые, очень красивые вещи. Свою комнату оклеила обоями — черными с золотом; на двери красная штофная портьера. Звучит все это роскошно, да и в действительности очень красиво.
Настроение из-за здоровья отвратительное. Для веселья купила красных чулок и надеваю их, когда никто не видит — очень весело!.. Если будешь здоров и будет желание — приезжай погостить. Жить будешь у нас.
Ужасно люблю получать от тебя письма и ужасно люблю тебя. Кольца твоего не снимаю и фотографию повесила в рамке.
Пиши мне и приезжай…
Обнимаю тебя, Володенька, детонька моя, и целую. Лиля».
Маяковский:
«Пиши же, Лиленок…Мне в достаточной степени отвратительно. Скучаю. Болею. Злюсь.
Целую и обнимаю тебя и Оську. Твой Володя. Пиши, детенок!»
И опять: «Больше всего на свете хочется к тебе. Если уедешь куда, не видясь со мной, — будешь плохая.
Пиши, детонька.
Будь здоров, милый мой Лучик. Целую тебя, милый, добрый, хороший. Твой Володя».
Из Питера она пишет: «Милый мой, милый Щененок! Целую тебя за книжки. «Человека» я уже помню наизусть. Оська тоже читает его с утра до вечера.
Ты мне сегодня всю ночь снился: что ты живешь с какой-то женщиной, что она тебя ужасно ревнует и ты поишься ей про меня рассказать. Как тебе не стыдно, Нолоденька?
Я все время больна, у меня жар; хочу даже доктора шать.
Как твое здоровье? Отчего ты не пишешь мне? Напиши и дай Леве — он отправит через артель.
Изданы книжки удивительно хорошо…
Я очень по тебе скучаю. Не забывай меня. Лиля».
В Москве Маяковский снова сблизился с Бурлюком, он и издали «Футуристическую газету» (вышел один номер), выступал он и на поэтических вечерах в Политехническом, в «Питтореске» — кафе поэтов. Он пытался издать на деньги, занятые у друзей, «Облако» без цензурных изъятий и поэму «Человек». Затея удалась, и Маяковский гут же послал книжки Лиле.
Он увлекся кинематографом.
«На лето хотелось бы сняться с тобой в кино. Сделал бы для тебя сценарий, — писал он. — Этот план я разопью по приезде. Почему-то уверен в твоем согласии. Не болей. Пиши. Люблю тебя, солнышко мое милое и теплое. Целую Оську. Обнимаю тебя до хруста костей. Твой Володя».
«Милый Володенька, пожалуйста, детка, напиши сценарий для нас с тобой и постарайся устроить так, чтобы через неделю или две можно было его разыграть. <Вот это темпы!> Ужасно хочется сняться с тобой в одной картине. Ужасно мне тебя жалко, что ты болен. Мое здоровье сейчас лучше — прибавилась на пять фунтов. Хочу тебя видеть. Целую. Твоя Лиля».
В мае она приехала в Москву, и они снялись в картине «Закованная фильмой» фирмы «Гомон». На экране оживала история художника, который ищет настоящей любви. Он видит сердца женщин — в одном деньги, в другом — наряды, в третьем — кастрюльки. Наконец он влюбляется в балерину из фильма «Сердце экрана». Он так неистово аплодирует ей, что она сходит к нему в зал. (Художника играл Маяковский, балерину — Лиля Брик.)
Но балерина скучает без экрана, и после разных приключений звезды кино — Чаплин, Мэри Пикфорд, Аста Нильсен — завлекают ее из реального мира снова на пленку. В уголке плаката художник с трудом разбирает название фантастической киностраны, где живет та, которую он потерял, — «Любландия». Художник бросается на поиски киностраны…
Поиски должны были сниматься во второй серии, но она не состоялась. Да и первая — «Закованная фильмой» — вскоре сгорела, от нее остались лишь фотографии и большой плакат, где нарисована тоскующая Лиля, опутанная пленкой… К счастью, Маяковский, возвращаясь со студии, приносил Лиле Юрьевне срезки от монтажа, чтобы показать ей, что и как получилось. Обычно эти срезки безжалостно выкидывают, но ЛЮ их сохранила — она с первых дней знакомства с ним понимала, с кем имеет дело. Из них удалось смонтировать один-два эпизода картины, минуту-другую.
К работе в кинематографе ЛЮ обращалась неоднократно — то как актриса, то как сценарист, то как режиссер. Тут интересна одна история, связанная с литератором Алексеем Крученых.
Один из первых русских футуристов Алексей Крученых всю жизнь до смерти в шестьдесят восьмом году был поносим советской властью и умер в нищете. ЛЮ знала его очень давно и всегда признавала, всегда любила этого талантливого чудака, этого «героя практических никчемностей». Ей импонировало стремление Крученых к царству «чистых», освобожденных от предметности, звуков. Она видела в них параллели с супрематизмом Малевича и поисками Ильязда, особенно в его «Рассказах», где целые страницы были подобны рассыпанному типографскому набору. В день своего рождения Крученых всегда бывал приглашен в семью московских литераторов Либединских в Лаврушенский переулок, а ЛЮ устраивала праздничный обед в его честь на другой день и торжественно его потчевала. Крученых читал стихи, все разговаривали, вспоминали… Однажды он рассказал:
«Вот вышла книжка Ашукина «Живое слово». Там только два советских поэта использованы — я и Михалков. У меня взято живое слово «заумь». У Михалкова афоризм: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Правда, у меня интереснее?»
Они часто говорили по телефону и время от времени встречались, но ни он, ни она не дожили до «крученыховского бума» в литературоведении, до выхода бесчисленных статей и фундаментальных исследований о нем.
Так вот, увидев в шестидесятых годах смонтированный из обрезков эпизод «Закованной фильмой» и вспомнив то далекое время и ЛЮ на экране, он написал стихотворение. Историки литературы, внимание:
Лилическое отступление
…Волшебница кукол, повелительница вздохов, Чаровательница взоров, врагам анчарная Лилиада, Лейся, лелеемая песня, сквозь камни,
Упорно, подземно, глухо, до удушья…
В судорогах наворочены глыбы кинодрам,
Руины романов, пласты сновидений…
Ваше Лиличество, сердце экрана!
Взгляни на крепчайшей дружбы пирамиду.
Я задрожу и вспомню до косточки Золотоногую приму-балерину В криках плакатов, в цветах аншлагов — Великолепного идола!
Итак, вернувшись в 1918 году весной обратно в Питер после съемок «Закованной фильмой», они сняли за городом, в Левашове, три комнаты. Приехав туда, Елена Юльевна, мать Лили, все поняла. Поняла, что добропорядочный брак дочери распался, что она связала свою жизнь с Маяковским, который недавно еще ухаживал за ее младшей дочерью и которого она гнала от нее как человека чуждого им круга. А как ведет себя в таком случае Брик? Он спокоен. Она же была в шоке. Через несколько дней, сопровождая двадцатидвухлетнюю Эльзу во Францию к ее мужу офицеру Триоле, Елена Юльевна была в таком состоянии, что не захотела ни с кем из них попрощаться.
Когда Лиля Юрьевна при Брике сошлась с Маяковским, родные Владимира Владимировича тяжело переживали ситуацию, которую не в состоянии были ни понять, ни принять. Но время сделало свое дело — семейные отношения наладились и, в общем, продолжались еще лет десять после смерти поэта. Затем его мать и сестры отринули от себя Лилю Юрьевну. А старшая сестра Людмила Владимировна до конца своих дней была злейшим ее врагом.
Родные же Брика всегда очень любили ЛЮ, дружили с ней и все дальнейшие ее отношения с их сыном приняли как данность. Она обожала мать Осипа Максимовича, всех его родных и помогала им до конца их дней.
«Я помню морковь драгоценную эту… >>Осенью 1918 года все трое переехали в Москву и поначалу жили в коммуналке в Полуэктовом переулке. Из — за холода снесли все теплые вещи в одну комнату: ее было легче отопить — одну.
Но в Петрограде остались незаконченные дела в типографиях, и Маяковскому пришлось туда вернуться. От поездки сохранились дневниковые строки в записной книжке под названием «Дневник для Личика». Скорый поезд плелся в то время сутки! Первая запись в дневнике сделана во втором часу дня, вскоре после отъезда.
Но в Петрограде остались незаконченные дела в типографиях, и Маяковскому пришлось туда вернуться. От поездки сохранились дневниковые строки в записной книжке под названием «Дневник для Личика». Скорый поезд плелся в то время сутки! Первая запись в дневнике сделана во втором часу дня, вскоре после отъезда.
ДНЕВНИК ДЛЯ ЛИЧИКА
1 час 28 минут. Думаю только о Лилике. Все время слышу «глазки болят». Люблю страшно. Скучаю. Вернулся б с удовольствием. Оти «глазки болят» — результат голода. Через восемь лет в поэме «Хорошо» он напишет: «Карие глазища сжала голода опухоль».>
3 часа 9 м. Детка, еду, целую, люблю. Раз десять хотелось вернуться, но почему-то казалось глупым. Если б не надо заработать, не уехал бы ни за что.
3 ч. 21 м. «Глазки болят». Милая.
3 ч. 50 м. Пью чай и люблю.
4 ч. 30 м. Тоскую без Личика.
5 ч. 40 м. Думаю только о Киське.
6 ч. 30 м. Кисик, люблю.
6 ч. 36 м. Лилек, люблю тебя, люблю нежно, думаю о тебе все время, а пишу о тебе только тогда, когда тоска о тебе страшная, пишу для того, что если бы ты захотела, то убедилась бы, что и в отсутствии твоем у меня нет никого, кроме тебя, любимой.
7 ч. 5 м. Детка, тоскую о тебе.
7 ч. 25 м. Темно, боюсь, нельзя будет писать, думаю только о Кисе.
9 ч. 45 м. Люблю при фонарике Лику. Спокойной. Сплю.
< Следующий день. Поезд подходит к Петрограду.>
7 ч. 45 м. Доброе утро. Люблю Кису. Продрал глаза.
9 ч. 6 м. Думаю только о Кисе.
9 ч. 40 м. Люблю детку Лику.
10 ч. 40 м. Дорогой Кисит.
11 ч. 45 м. Лилек, думаю только о тебе и люблю ужасно.
12 ч. Лисик.
12 ч. 30 м. Подъезжаю с тоской по Кисе, рвусь к тебе, любящий Кисю Щенок.
<Первая запись в Петрограде.>
1 ч. 10 м. На извозчике люблю только Кисю.
3 ч. Люблю Кисю в отделе. < Отдел изобразительных искусств Народного комиссариата просвещения, где последнее время работал Маяковский.>
4 ч. 50 м. В столовой тоже только Кися.
5 ч. 45 м. После обеда на сладкое тоже Кися.
6 ч. 35 м. Пришел домой. Грустно без Киси страшно.
7 ч. 15 м. Сижу дома и хочу к Кисе.
10 ч. 15 м. У Стани думаю о Кисе. <Станислав Гурвиц — инженер, художник, приятель Маяковского.>
11 ч. 30 м. Ложусь. Покойночи, детик.
<Следующий день, 9-е число.>
9 ч. 30 м. Доброе утро, Лиска.
10 ч. 35 м. Люблю Кисю до чая.
12 ч. Люблю Лисика.
12 ч. 45 м. Люблю Кисю у Шкловика. < Виктор Шкловский — литературовед, друг Маяковского и Бриков. >
2 ч. Люблю Кисю на Исаакиевской площади.
6 ч. 30 м. Кися.
7 ч. 15 м. «Глазки болят».
7 ч. 17 м. Играю на биллиарде, чтоб Кисе шоколад.
9 ч. 35 м. Люблю Кисю.
10 ч. 30 м. Люблю.
12 ч. 20 м. Люблю.
<Следующий день, 10-е. Возвращение в Москву.>
8 ч. 10 м. Доброе утро, детик любимый.
10 ч. 45 м. Люблю Лику в международном <вагоне>.
1 ч. Люблю Кисю в обществе комиссара.
Люблю Кисю в 3 ч. 45 минут.
8 ч. Еду к тебе. Рад ужасно. Детка.
10 ч. Скоро Кися.
<Последние записи 11-гочисла.>
7 ч. 35 м. Кисик.
9 ч. 35 м. Поезд подходит к Кисе, или, как говорит спутник, к Москве.
Да, для него был один свет в окошке и один человек, который олицетворял Москву. Если не весь мир…
Лиля Юрьевна и Владимир Владимирович уже не скрывали своей связи, и всем было ясно, как он ее боготворил и как она верховодила. Она не хотела иметь детей ни раньше от Брика, ни теперь от него. Позднее она говорила: «Обрекать человека на те мучения, которые мы постоянно испытываем? Ведь если бы у меня был сын, то он наверняка загремел бы в 37-м, а если бы уцелел, то его убили бы на войне». Но вообще она чужих детей любила, была с ними ласкова и щедра. Правда, лишь после того, как их вынимали из колыбели и они были сухими и улыбались, перестав мочить пеленки и пускать слюни.
Жизнь была трудна, и хотя Маяковский и Брик работали интенсивно и Лиля служила в «Окнах РОСТА», раскрашивая по трафарету агитплакаты, денег из-за дороговизны не хватало. Не было овощей, фруктов, Лиля заболела авитаминозом и начала опухать. Маяковский выбивался из сил и страдал. Примитивные овощи стали сокровищем:
Телефон
взбесился шалый,
в ухо
грянул обухом:
карие
глазища
сжала
голода
опухоль.
Врач наболтал — чтоб глаза глазели, нужна теплота, нужна зелень.
Не домой,
не на суп, а к любимой
в гости,
две
морковинки
несу
за зеленый хвостик.
Я
много дарил
конфект да букетов,
но
больше
всех
дорогих даров
я помню
морковь драгоценную эту
и полполена
березовых дров.
С одеждой тоже была проблема — Лиля сшила себе платье из узбекской набойки с пуговицами из ракушек, а пальто из портьеры с бахромой, и выглядела в них элегантно.
В 1921 году им удалось получить две комнаты в общей квартире в Водопьяном переулке, возле почтамта. В одной, столовой, стояла кровать Лили за ширмой, и надпись гласила: «На кровать никому садиться не разрешается». Во второй комнате, кабинете, жил Осип Максимович. У Маяковского была комната тоже в коммуналке, неподалеку, на Лубянке. Там он работал.
Кстати, путешествуя вместе, Лиля Юрьевна и Владимир Владимирович занимали разные комнаты и никогда не ночевали в одной постели. Она говорила: «Володя такой большой, что удобнее индивидуальный гроб, чем двуспальная кровать». Гадать о том, что было и чего не было в их спальне, — дело неблагородное и малопристойное. И он и она были не склонны обсуждать с посторонними свою интимную жизнь. Следует уважать их чувства и нам.
Жить стало немного легче. Маяковского много печатали, мужчины неплохо зарабатывали, и можно было покупать необходимую еду. В связи с этим Лиля завела медицинские весы, чтобы не толстеть и сохранять фигуру, — она всю жизнь следила за своим весом. Мама присылала ей красивые мелочи из Лондона, где она работала в АРКОСе (All Russian Cooperative Society Ltd.), — сумку, перчатки, духи.
Отношения с Маяковским были ровными, он не был так ревнив и категоричен, и их жизнь на даче в Пушкине 1920–1921 годов ЛЮ вспоминала как самую спокойную и мирную. По воскресеньям приезжало много гостей. Аннушка всегда готовила котлеты. Если гостей было мало, давали две котлеты, если много — по одной. Маяковский и Лиля много гуляли, собирали грибы. Грибов в те годы было много, и они составляли большое подспорье в еде. Во время прогулок поэт был неразговорчив, думая о своем или сочиняя. Лиля сначала обижалась, потом поняла его. Он часто ездил в Москву по делам, и не было случая, чтобы он вернулся без цветов для нее. Если он уезжал, когда она еще спала, всегда оставлял записки с рисунком щеночка.
Осенью 1921 года ЛЮ была в Риге, куда она поехала но делам издания футуристических книг. У Маяковского были бесконечные трудности с изданием его поэм в Госиздате, и главной заботой ЛЮ было разыскать издателей, которые взялись бы напечатать книги поэта для экспорта в Россию. В те годы такие вещи практиковались.
ЛЮ делала все, что было в ее силах, связавшись с латвийскими издателями и типографиями (о чем свидетельствуют ее письма в Москву), дело уже было «на мази», но в последний момент сорвалось — то ли издатель передумал, то ли возникли трудности с пересылкой. Кроме того, закончив дела, она хотела съездить в Лондон, повидать мать. Между РСФСР и Великобританией дипломатических отношений еще не было, а в Латвии ЛЮ надеялась получить визу в Лондон. Но и здесь ничего не вышло.
Письма ЛЮ и Маяковского Рига — Москва полны не только деловых хлопот:
«Волосеночек мой! Спасибо за ласковое письмецо и за то, что думал обо мне в день моего рождения.
Напиши честно — тебе не легче живется иногда без меня? Ты никогда не бываешь рад, что я уехала? — Никто не мучает! Не капризничает! Не треплет твои и без того трепатые нервочки!
Люблю тебя, Щенит!! Ты мой? Тебе больше никто не нужен?
Я совсем твоя, родной мой детик! Всего целую.
Лиля».
«Дорогой ослепительный и милый лисеныш!
<…>
«Честно» тебе сообщаю, что ни на одну секунду не чувствовал я себя без тебя лучше чем с тобой.
Ни одной секунды я не радовался что ты уехала а ежедневно ужаснейше горюю об этом.
К сожалению никто не капризничает. Ради христа приезжай поскорее и покапризничай.
Нервочки у меня трепатые только от того что наши паршивые кисы разъехались.
Я твой весь.
Мне никто, никто, никто кроме тебя не нужен.
Целую тебя всю, весь твой <Щен> Целую Целую Целую Целую Целую».
Иногда в разлуке Маяковский вел себя не так, как хотелось бы Лиле (ему же не было и тридцати!), но Лиля воспринимала эти мимолетные влюбленности как плохое поведение маленького мальчика.
Напишет же он вскоре в поэме «Люблю»:
Пришла — деловито за рыком, за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Она так была в себе уверена, что не принимала его вольности всерьез. Про свои небольшие флирты он рассказывал ей, когда они кончались. Но даже если он и не говорил о них, она всегда все знала! «Мне известны со всеми подробностями все твои лирические делишки», — написала она ему однажды. Так было и на сей раз в Риге: