- Успеешь еще! Ты лучше скажи, как тебе мой подарок? – явно переводя разговор в другое русло, обратился он к другу. - Определил хоть, что это такое?
Стас неопределенно пожал плечами, взглянул на монету, еще раз пробежал глазами по надписи и… мигом забыл о том, что хотел узнать от Лены.
- Василе… Басиле?.. Эврика! Базилевс!!! – воскликнул он и обвел Ваню с Леной восторженным взглядом. Все мысли о кладе, все обиды на Ваню были мгновенно забыты им. - Ребята, вы можете не поверить, но в вашей Покровке произошло нечто из ряда вон выходящее!..
- Что?! – в один голос – Ваня с ужасом, а Лена с надеждой – ахнули брат и сестра.
Стас выдержал таинственную паузу и ответил:
- Я, кажется, сделал сейчас открытие века!
- Какое еще открытие? – снова в один голос отозвались его друзья, только теперь Ваня с облегчением, а Лена – разочарованно.
- Научное! Вот смотрите!
Стас показал кружок:
- Видите слово внизу? Так вот оно читается, не как Василий, а как базилевс, то есть, значит – царь!
- Ну и что? – недоуменно взглянула на Стаса Лена.
- И какая же это монета, если она из свинца? – добавил, с явным сомнением, Ваня.
- В том-то и вся суть открытия! – многозначительно поднял палец Стас. – Вы про медный бунт когда-нибудь слышали?
Ваня, припоминая, наморщил лоб:
- Был такой. Это мы, кажется, даже в школе проходили!
- Правильно, при царе Алексее Михайловиче. – уточнил Стас. – Во время его царствования стали выпускать вместо серебряных - медные монетки, из-за чего в народе поднялось страшное возмущение. При Николае Первом тоже на правах серебряных выпускали медные монеты, на которых прямо так и писали: «Две копейки серебром»…
- При нем еще и платиновые монеты были! – заметил Ваня и, спохватившись, что сболтнул лишнее, приложился к банке с компотом.
Лена красноречиво показала на него глазами: мол, видел?
Стас в ответ только головой покачал: неужели и платиновые монеты были в кладе?
«Целых три!» - показала на пальцах Лена.
Ваня, оглянувшись, заметил это, но Лена тут же нашлась:
- Я говорю – и три копейки серебром тоже писали!
- А-а… - тут же успокоился Ваня.
- Так вот, - продолжал между тем Стас. – Наша история знает про замены серебряных денег медными, но в ней нет ни слова, что такое было и со свинцом! Может, и бунты даже из-за этого были! Только об этом пока никому неизвестно!
- Ой, Стасик, - прижала ладошки к щекам Лена, - тебе, наверное, теперь кандидата наук дадут! А то и профессора!..
- Ага, кислых щей! – усмехнулся Ваня и, перехватив рассерженный взгляд друга, пояснил: - Ты, наверное, из-за своей истории химию плохо учил! Это ведь что? – презрительно щелкнул он по кружку. - Свинец!
- Ну и что? – защищая, накрыл его ладонью Стас.
- А то, - обращаясь поочередно то к нему, то к сестре, заявил Ваня, - что наша история точно знает все, что у нас было в последние сто-двести лет. И каждый бунт, и каждую монету! А дольше свинец в земле не лежит! Я вон кастет из него, с которым на дискотеку в Круги ходил, обронил осенью в мазутную лужу, весной нашел – одна труха!
- Но если условия хранения были идеальными, сам говоришь, не в мазуте, а под камнем ее нашел, почему ей не сохраниться? – возразил Стас и возмутился. - Да что мы зря спорить будем? Сейчас же передам Владимиру Всеволодовичу факс с прорисью этой монеты с вашей почты! – он зажал непонятную монету в кулаке и решительно шагнул к двери.
- Стой! Куда?! – роняя за собой стул, закричал Ваня.
Он готов уже был закрыть собой выход. Но Стаса неожиданно остановила… Лена.
- А у нас, Стасик, и почты тоже нет! – почему-то со вздохом предупредила она.
- Ничего, у меня телефон есть! – махнув рукой, мол, что теперь взять с вашей Покровки, заявил Стас и подрагивающим от волнения пальцем набрал нужный номер.
К счастью, бесконечно далекий от техники Владимир Всеволодович оказался рядом с телефоном, отдыхал от работы, иначе бы просто отключил его и вообще нашел с первого раза нужную кнопку.
Стас быстро выпалил суть своего открытия и, по просьбе академика, стал описывать каждый из найденных Ваней предметов.
- Это он так информацию собирает, чтобы дать точный ответ! – шепнул он друзьям и после описания очередного предмета говорил:
- Так… так… понял… как вы сказали – писало?
Предметы, наконец, закончились. Стас в счастливом ожидании плотнее прижал телефон к уху, и вдруг улыбка сползла с его лица:
- Как это не монета? - жалобно пролепетал он.
- Ха! А я что тебе говорил? – торжествуя, затеребил его за руку Ваня.
Но Стас отмахнулся и замолчал, продолжая еще более внимательно слушать академика.
- Ой, как жалко! И Стасика, и вообще… - прошептала Лена. – Вот тебе и открытие века…
- Не открытие, а - закрытие! – довольный тем, что именно он оказался прав, радостно объявил Ваня.
Минут пять, не меньше, выслушивал Стас академика. Наконец, отключил телефон и, загадочно улыбаясь, сказал:
- Значит, так! Почти все это – древнерусские вещи домонгольского периода. Это – бляшка от конской сбруи, это накладка от рукоятки плети знатного половца, может быть, даже хана. Это – обломок нашей, русской стрелы. Это часть засапожного ножа. Это рыболовное грузило. Это, тут Ваня действительно прав, не гвоздь, а писало, то есть то, чем наши предки писали на навощенных табличках и бересте. Это ключ от двери. А это… - торжествуя, поднял над собой красноватый кружок. – Свинцовая печать самого великого князя Владимира Мономаха!
- Свинчать? Мономаха?! – ахнула Лена. – Того самого, что – «тяжела ты, шапка Мономаха»?!!
- Легковата что-то шапка получается! – язвительно посмотрел на нее Ваня и с усмешкой напомнил Стасу: - Ты же ведь сам только что говорил, что тут написано «базилевс»!
- Да, говорил, – невозмутимо кивнул тот. - Но - ошибся. Даже великим ученым свойственно ошибаться! Я думал, что это титул, а оказалось – и правда, имя. Не базилевс, а Василий. И вся эта надпись по-древнегречески читается «Кирие тосодуло Василие!», то есть, по-русски: «Господи, помоги Василию!»
- Ну, а при чем тогда Мономах? Ведь он же – Владимир! – не отступал Ваня.
- Правильно, - опять согласился Стас. - Владимир Всеволодович и это мне объяснил. В те времена у каждого человека было два имени – одно языческое, а второе - данное ему при крещении. Владимир Мономах во святом крещении был назван Василием, в честь святого Василия Великого, чей лик мы и видим на этой печати. Возможно, она скрепляла какой-нибудь важный государственный документ, может, висела на дарственной, хотя бы на вашу Покровку, но, скорее всего, была на грамоте Мономаха, которую куда-нибудь вез его гонец!
- Ну, дела… - покачал головой Ваня, обходя Стаса так же ошеломленно, как тот недавно вокруг Лены с коляской. – И… сколько ж… она… может… стоить?
- Как тебе не стыдно! Она же бесценна! – возмутилась Лена.
- Почему, всему на свете есть цена! Я сам каталоги видел! – убежденно заявил Ваня.
- Не спорьте! – остановил их Стас. – Ленка права - этой реликвии действительно нет цены. А твоя, Ванька, правда в том, что у коллекционеров действительно все покупается и продается! Что же касается этой печати… - на миг задумался он, - Владимир Всеволодович говорит, что, судя по описанию, это - неизвестный науке экземпляр, то есть единственный в мире. И если редкие монеты стоят недешево, то думаю, такая печать, да еще в такой сохранности, стоит не меньше тысячи долларов!
- Тысячи? Долларов?! – на Ваню больно стало смотреть.
Глаза его выпучились, губы скривились. Казалось, он вот-вот заплачет.
- Так что же, выходит, она одна стоит больше всего того, что я получил?.. Что мне дали?.. - прошептал он и в поисках сочувствия посмотрел на сестру.
Но та и не подумала утешать его.
- Так тебе и надо! – без тени жалости сказала она и, подойдя к Стасу, спросила:
- А можно мне тоже хоть немножечко подержать ее?
- Конечно! – охотно согласился Стас. – Только, смотри, осторожно.
Лена бережно – как только могла – взяла нагретую в его руках печать, склонилась над ней и прошептала:
- Надо ж… Века на ладошке…
- И целая тысяча долларов!.. – никак не мог успокоиться Ваня.
- Надо ж… Века на ладошке…
- И целая тысяча долларов!.. – никак не мог успокоиться Ваня.
За окном раздался яростный собачий лай.
Ваня тут же пришел в себя и побледнел:
- Что это – Шарик? Ленка, дома беда…
- С чего это ты взял? – попытался успокоить его Стас, но Ваня только отмахнулся:
- Да ты что! Шарик, знаешь, какой умный пес? Он бы ни за что зря с цепи не сорвался и тем более не прибежал бы сюда! Наверняка отец снова буянит… Ленка, бежим!
- Ой, скорее, скорее, Ванечка! – засуетилась его сестра.
- А я? – напомнил о себе Стас. - Можно хоть в автолавку сходить, карточку на телефон взять?
Он ожидал, что Ваня снова попросит его подождать, скажет, что сам принесет эту карточку, но тот в ответ только рукой махнул - мол, делай, что хочешь! – и выбежал из дома. Лена – следом за ним.
Оставшись один, Стас отнес на кухню посуду, дал смс-сообщение родителям – на звонок уже не осталось денег – что доехал он хорошо, что отдыхает и что вообще все в порядке. Зачем их зря беспокоить?..
И, не выпуская из руки печать Мономаха, лег на кровать…
«Странно, - подумал он. – Еще вчера за окном была Москва, а теперь вот – Покровка. Интересно, а что же в ней все-таки произошло? Почему больше тут нет магазина, медпункта, школы… Даже почты, и той нет! Что бы все это могло значить?..»
Стас принялся искать подходящий ответ. Но мысли о печати Мономаха вскоре отвлекли его, и он стал смотреть в окно, и думать, что когда-то здесь были совсем другие времена, когда еще вообще не было ни почты, ни школ, ни медпунктов, ни магазинов, как и на всей Руси, за исключением разве что главных городов, - тяжелые, страшные времена…И словно бы настоящая книга стала вставать перед его мысленным взором.
Глава вторая
Иду на вы!
Давно это было. Так давно, что самые старые дороги уже не были новыми. Год за годом терзали русскую землю княжеские междоусобицы и заклятый ее враг – половец. А в тот год еще и знамения были небесные: сначала на луне, а потом на солнце появились дуги, обращенные хребтами внутрь. Великие знамения. Страшные.
Что они значили? Что сулили? Вот и гадали повсеместно люди, к добру бы то было, или к чему худому. Но тех, кто считал, что к добру, и этот год станет благоприятным для Руси, было больше.
Оно и понятно. Слишком много зла перенесла Русская земля за последние годы, чтобы ждать еще нового, ибо не было больше уже у людей сил, дабы перетерпеть и его…
1
Славко решительно встал и направился к соседней проруби…
Третий день посылал дед Завид Славку проверять верши на реке, и третий день тот возвращался с пустыми руками. На четвертый дед не выдержал и сказал:
- Без рыбы не возвращайся!
А как с ней возвратишься, если ее нет?
На дно ли она залегла, чувствуя смену погоды, или устала, как и люди, от зимы, а может, просто задохнулась у себя подо льдом - нет ни одной, и все тут!
Хорошо, если дед Завид пошутил, когда сказал это. У него никогда не понять, шутит он или говорит серьезно.
А ну, как нет? Что тогда? Как это – не возвращаться?
Конечно, не Киев или Новагород его крошечная Осиновка, но и не черный лес или синее поле, а родное селение – весь… А в веси – свой дом. Хоть пустой, вымерзший и даже не дом, а землянка, больше похожая на могилу – да все жилье.
Станет совсем холодно да одиноко, к Милуше, которая заменила ему мать, можно зайти. У нее муж - кузнец, от него так и пышет жаром. Все теплее! А то – всем народом у деда Завида вкруг лучины собраться. И вовсе тепло! А уж интересно…
Славко[1] подошёл к очередной проруби. В одном нагольном овчинном полушубке, латаных-перелатаных портах да обмотанных портянками лаптях, хорошо думать о тепле. Но тут – тсс-с! Он разыскал спрятанную под снегом веревку и, весь обратившись в слух, немного подержал ее в руке - не оживет ли она? Потом подтянул сплетенную из ивовых ветвей вершу и, заглянув под крышку, в сердцах бросил ее на самое дно. И тут пусто…
…Дед в молодости несколько раз ходил на войну. Сначала простым пешцем, которые, как издревле водится, кто с чем шли в бой. А когда, после одного удачного похода, обзавелся конем и мечом, то и всадником у самого деда нынешнего князя Владимира Мономаха – Ярослава Мудрого! Однажды Великий князь даже послал его куда-то, как своего гонца. Что было в грамоте, и кому он ее вез, дед давно уж не помнил. Но Славко, в сто сотый раз слушая обраставший с каждым разом всё новыми подробностями рассказ, забывал даже дышать… И казалось ему тогда, что нет ничего на свете более интересного и важного, чем быть княжеским гонцом!
Славко деловито обстучал топориком лед, наросший вкруг проруби, и опустил руки в темную воду, отогревая их…
«Быть бы мне и в дружине князя, - каждый раз убежденно заключал дед, гася лучину черной, истресканной ладонью. - Да оставил я в битве на Нежатиной Ниве руку, а без нее - кому я теперь нужен?..»
Славко решительно встал и направился к соседней проруби, благо она была всего в двух десятках шагов.
Как это, кому нужен дед Завид? Хоть и одна у него рука, а десятка пар стоит! Все стога, что вдоль дороги стоят – им накошены. Все отстроенные после очередного набега половцев дома - тоже его рук, точней, руки – дело. Есть, правда, в веси еще один мужчина, Милушин муж. Да его, как кузнеца, княжеский тиун вечно забирает отрабатывать недоимки за всю Осиновку. Вот и сейчас он в Переяславле, а дед Завид пытается свести концы с концами до начала весны.
Нет, нужен, нужен дед Завид!
Только вот пошутил он на этот раз или… нет?
«А хоть бы и да!» - вдруг пришла неожиданная мысль, от которой Славко едва не выпустил из рук мокрую, всю в ледяных колтунах, веревку. Как самому-то ему с пустыми руками возвращаться? Ведь, не принеси он сегодня ничего – есть в веси совсем нечего! Небось, уже чан поставили, воду греют и хоть на самую жидкую ушицу надеются, его дожидаючись…
До самого вечера бродил Славко по покрытому тяжелым снегом льду. Сам разве что в верши не лез, чтобы найти там хоть одну рыбешку. Но ни в одной из них, кроме приманок из старых конских копыт, не было ничего. Прямо хоть самому в рыбу превращайся!
Давно отрозовела вечерняя заря за дальним лесом. Над ближней дубравой откружило, каркая и бранясь, устраиваясь на ночлег, воронье. Все краски смешались, потемнели и уже почти не отличались друг от друга.
Все верши проверил Славко. Оставалась одна – самая дальняя.
За мостом, у самого берега, где летом глубокая заводь, а зимой - прорубь, в которой проезжий люд поит коней. До нее почти полверсты ходу. Ох, не хотелось идти туда Славке! Но, для очистки совести, отправился он и к ней...
2
- Эге-ге-ей! – радостно закричал он.
Когда Славко добрел до последней проруби, окончательно наступила ночь. Промозглая, стылая, какие бывают только в начале марта: еще по-зимнему морозная, но уже влажная, как ранней весной. Самое пропащее время для того, чтобы задержаться и заночевать где-то в пути.
Над самым лесом появилась круглая луна. Она не столько осветила округу, сколько сделала ее призрачно-непонятной и на каждом шагу, точно отмороженный палец, грозила ему с неба.
Где-то вдалеке послышался топот копыт небольшого отряда всадников. Человек десять-пятнадцать, не больше.
Половцы?
Но Славко даже край заячьего треуха поднимать не стал, чтобы прислушаться: откуда сейчас им тут взяться? Время набегов прошло. Половцы давно в своих кочевых домах-вежах. Сидят в теплых шатрах, подсчитывают доходы от продажи русских пленных, примеривают чужие сапоги и шубы да ждут новой зимы, чтобы на откормленных за лето быстрых конях новым набегом обжечь Русь.
Скорее всего, несколько дружинников едут выполнять поручение своего князя. Да только почему-то не очень торопятся…
Славко свернул к берегу, нашел колышек, от которого змеилась веревка и, отдирая ее ото льда, направился к проруби.
Половцы… Жестокий, дикий народ! Совсем только недавно перестали сырое мясо есть. Ничего святого для них нет. Понаставили в Степи каменных баб и молятся им. Всё бы им резать, губить, жечь…
Дед Завид говорил, правда, что есть среди них и свои – христиане. Но таких Славко не видел ни разу. Встречал злых и не очень, умных, как княжеский тиун, и глупых, которых проще простого обвести вокруг пальца, бешеных и равнодушных, но таких, чтоб с крестом на груди и которые молились бы истинному Богу…
Правда, он и сам уж забыл, когда последний раз по-настоящему молился Христу. Нет, не вместе со всеми, каждый день, повторяя вслед за дедом Завидом слова знакомых молитв. А - сам, горячо, веря, что Бог слышит и обязательно поможет ему! После того, как Бог не спас отца, которого прямо на его глазах зарубил хан Белдуз, и не вернулась из половецкого плена мать, кажется, ни разу… Его сердце словно закаменело от всего, что пришлось пережить ему за свои тринадцать лет. Он перестал ждать хоть какой-нибудь помощи от Бога и надеялся теперь только на самого себя. И это была его тайна, о которой в другой раз он боялся бы думать даже один, здесь, посреди ночи.