- Вот видишь, половцы то, ей-Богу, половцы! – первым приходя в себя, вскричал Славко. - И вовсе не хан Боняк!
- А кто же? – упавшим голосом спросил дед Завид.
- Белдуз!
- Как! Хан Ласка?
На деда Завида стало страшно смотреть. Лицо его вдруг исказилось, смертельно побледнело. И он, вцепившись в плечо Славки, затряс его:
- Быстро выводи людей из домов! Да смотри, чтобы никого не осталось! И Тиуна привяжи! Только не крепко! Так, чтобы, если от нас никого не останется, сам смог к утру развязаться! А я – за конем!
Глава третья
Лисий ход
1
Милуша внимательно посмотрела на Славку…
Поднять людей, привыкших жить в постоянной тревоге, Славке не составило особого труда. Узнав о набеге, они сами принялись передавать друг другу эту страшную весть и, захватывая самое ценное, выскакивать из землянок.
Три старухи, две женщины… десяток малышей от трех до семи лет.
С иконами, узелками…
Пока Славко возился с Тиуном, изо всех сил мешавшим привязать его так, чтобы ему же, глупому, самому удобнее было потом сорваться с ремня, к ним прибавилось еще несколько человек. И тоже с котомками, образами…
Не было только Милуши.
То ли все были уверены, что он первой предупредил ее, как свою вторую мать, то ли забыли о ней в суматохе.
Но, как ни крути, а звать Милушу должен был Славко.
Легко сказать – звать.
Проще было привязать Тиуна, чем идти к ней…
И даже уже не идти – бежать!
Дед Завид, судя по старческому покашливанию, спрятав в ближайшей роще коня, уже возвращался обратно.
Славко обвел глазами собравшихся людей и строго, на правах второго по старшинству, после деда Завида, человека, предупредив никому никуда не отходить, направился к знакомой землянке…
Милуша встретила его, как обычно, торопливым шепотом:
- Скорей заходи, а то все тепло выйдет!
Славко вздохнул и послушно затворил за собой маленькую плотную дверь.
С болью огляделся: как будто теперь это что-то изменит!
Жилище у кузнеца с Милушей – всей Осиновке на зависть.
Снаружи, вроде, землянка, а внутри – настоящий дом! Да что дом – терем! Полы не земляные, как у всех, а – деревянные. Печь не глинобитная, а из камня. Стены в волчьих и пардовых шкурах. Шкафчик-посудник, разукрашенный по бокам затейливой резьбой, весь заставлен посудой – сверху мелкой, а внизу – большой. А еще - стол на четырех коротких толстых ножках с подстольем; сделанная по городской моде перекидная скамья, которую легко превратить в кровать для гостя, хозяйские полати с подушкой, пуховиком, одеялом! И мало этого, на полу - огромная медвежья шкура!
Сидя на скамье, Милуша убаюкивала в люльке плачущего сына.
- Спи, сыночек, мама тут, - тихо напевала она. – А то половцы придут!
- Уже пришли…- чуть слышно прошептал Славко и осторожно окликнул: - Слышь, Милуша!
- Спи, мой милый, мама здесь, - не буди родную весь!.. – не отзываясь, продолжала та.
- Да ты что, сама уснула, что ли? – уже громко позвал Славко.
- Что? – вздрогнув, обернулась она, и столько тепла и мира было в ее огромных глазах, что не повернулся язык у Славки сказать ей сразу всю правду.
- Это… не принес я рыбу-то! - только и смог пробормотать он.
- Ничего, в другой раз принесешь! – певучим голосом отозвалась молодая женщина и с ласковым упреком обратилась к сыну: - Да что ж мне с тобой делать! Хочешь, одолень-траву дам?
Милуша сняла со стены висевший на гвоздике маленький кожаный мешочек и повесила на шею сына.
Малыш взял его в ручонки и, заигравшись, замолчал.
- Ну вот, слава Богу! – с облегчением вздохнула Милуша и перекрестилась на стоявшую в красном углу перед горящим глиняным светильником икону. – Ты только смотри, деду Завиду ничего не говори! Меня так прабабка учила, а она еще до крещения Руси жила!
- Да не скажу я! Милуш… - снова начал Славко.
- Да?
- Уходить надо скорей… собирайся!
- Куда?
Милуша внимательно посмотрела на Славку и сама прочла у него в глазах то, о чем он боялся сказать ей.
- Что - половцы?!
- Они… - словно был виноват в этом, опустил голову Славко.
- Неужто опять?!
- Да…
- Но ведь дед Завид сказал, что до осени их больше не будет!..
- Что он тебе, главный половецкий хан, чтобы знать все их планы?
- О, Господи! И что же нам теперь делать?
- Собираться! – помогая Милуше как можно теплее одеть сына, заторопил Славко. – И скорее, скорей! Наши, небось, уже все ушли. Это ведь… не обычный набег!
- А… какой? – испуганно взглянула на него Милуша.
Но у Славки уже не было времени объяснять ей всего. Он только помог Милуше собрать все необходимое в узелок, положить на верх икону и вместе с сыном, которого она крепко прижала к груди, чуть ли не вытолкнул из дома…
2
- Стой, ты куда? – только и успела крикнуть вслед Славке Милуша.
Они успели как раз вовремя.
Жители Осиновки уже потянулись вереницей к полю, за которым находился не раз и не два спасавший их лес.
Обычно они шли туда с надеждой, переждав беду, вскоре пойти обратно в свои разоренные дома.
Но сейчас уходили так, словно не чаяли вернуться живыми.
Милуша смотрела на них и ничего не могла понять.
Люди низко кланялись друг другу и прощались, словно и, правда, шли на верную смерть.
Две женщины громко отпускали друг другу прежние обиды и старые долги:
- Ту меру зерна, что ты у меня в долг по осени взяла, я тебе, так уж и быть, прощаю! – великодушно говорила одна, высокая, статная.
- И я тебе корзину брюквы, которую дала летом! – всхлипывая, отвечала болезненная и худая.
- А за то, что я тебе волосы, бывало, драла, прости!
- А ты меня – что я тебе однажды глаза чуть не выцарапала!
- Ох, и глупые мы были с тобой!
- Ох, глупые!
Милуша со страхом и удивлением послушала их и подалась ближе к деду Завиду.
Тот, замыкая шествие, рассказывал идущим рядом детям о самом злобном на свете звере - ласке. Он видывал его в Ростове Северском, откуда и пришел в эти места вместе с войском молодого тогда еще князя Владимира Мономаха.
- Сама – чуть поболе ладони, если не считать хвоста! Много ли ей для прокорма надо? – даже плюнув от негодования на землю, говорил он. - А как попадет в курятник, то не успокоится, покуда всем курам до единой головы не прокусит! Ничего живого после себя не оставляет! И откуда в ней только такая злость?
Заметив Славку, дед Завид оставил его быть замыкающим, а сам направился в голову вереницы - показывать путь.
- При чем тут ласка? Почему все прощаются? – недоумевая, спросила женщин Милуша. – И вообще, что случилось?
Худая, болезненная, с жалостью осмотрела ее, ребенка и сказала:
- Ой, милая! На нас ведь сейчас сам хан Белдуз идет!
- Ну и что? - продолжала недоумевать Милуша.
- А то, что после себя он в живых никого не оставляет! Ни старого, ни малого! Поэтому и прозвали его в народе ханом Лаской! – пояснила высокая, статная.
- Вот горе-то… - послышалось с другой стороны. – Последний раз сюда он лет семь назад, как наведывался! Тогда только те и спаслись, что в отлучке были. Да еще вон – Славко!
- Его матушка в печке спрятала! – шепнула Милуше худая женщина, и та крепче прижала к себе сына. - Если б их дом подожгли, и его бы, считай, не было!
- А матушка-то его - первой красавицей в округе была! – принялась причитать статная.
- И батюшка как за нее вступился! Один, с охотничьим ножом, на половца за нее пошел! На части ведь изрубили его, окаянные! Да еще и копьями искололи!..
- А матушку – босую, по снегу – в полон увели…
- Ну, нет…
Славко внезапно сжал кулаки и бросился назад к веси.
- Стой, ты куда? – только и успела крикнуть ему вслед Милуша.
- Я только туда и обратно! – обернувшись, успокоил ее Славко, но издали, из-за снежной пелены метели, донеслось его затихающее:
- Проща-а-ай!..
- Вот оглашенный! – покачала головой статная женщина. - Весь в отца! Тот ведь перед смертью все-таки успел ножом до лица хана дотянуться. С тех пор, говорят, тот серебряную маску на лице носит да шепелявит – словно змея шипит!
- Но мы же ведь прятаться – в лес идем! – простонала, цепляясь за последнюю надежду, Милуша.
- Э-э, милая! Хан Белдуз, если захочет, и на дне моря разыщет, так что прощайся лучше со своим сыночком и… меня прости! – поклонилась худая женщина.
- И меня! – вслед за ней попросила высокая. – Я ведь тебе все время завидовала!
Несколько минут Милуша шла, пытаясь постигнуть, если не сердцем, то хотя бы умом услышанное, с каждым шагом все крепче и крепче прижимая к себе сына. Вдруг она увидела темневшую справа от протоптанной тропы лисью нору и метнулась к ней.
- Гав! Гав! Гав! – опускаясь на колени, по-собачьи залаяла она и по самое плечо засунула в нору руку.
- Что это с ней?
- В уме повредилась девка? - забеспокоились женщины.
Но Милуша, судя по всему, прекрасно соображала, что делает.
- Пустая! – с облегчением выдохнула она, и, поцеловав крепко спящего сына, бережно вложила его в лисью нору, стараясь засунуть как можно глубже.
Затем широко перекрестила темное отверстие и, разогнувшись, умоляюще крикнула:
- Родимые! Если кто останется жив, запомните это место! Спасите его!
- Что она делает?! – в ужасе вскричала худая женщина.
Но статная остановила ее.
- Не мешай, может, хоть так да спасет сына!
Женщины подхватили рыдающую Милушу под руки, и она, беспрестанно оглядываясь, побрела вместе с ними к совсем уже близкому лесу…
3
Славко встал за дверь и с готовностью выставил перед собой нож.
Бормоча: «Отца – саблями, а потом - копьями… мамку – босиком по снегу…» - Славко ворвался в свою землянку и, не зажигая лучины, наощупь принялся рыться по всем углам.
- Да куда же он запропастился? Милуша что ли его нашла? – только и слышался отовсюду его едва не плачущий от нетерпеливой досады голос.
Убогое Славкино жилище никак не походило на землянку, в которой жила семья кузнеца. Печь, в которой его когда-то спрятала от половцев родная мать, давно пришла в негодность, и он топил здесь по-черному – просто разводя костер на полу, а потом выветривая дым и плотно закрывая дверь. Полы были земляные. Впрочем, лежанка с наброшенной на нее овчиной, стол и скамья – тоже! Из всей посуды были только две-три потресканные глиняные миски, старая кружка, да обгрызанная по краям ложка, которую еще отец сделал из липовой баклуши. Много ли ему одному надо?
С тех пор, как Милуша первый раз зашла к нему за чем-то и увидела в какой грязи и нищете живет он один, без родителей, она, как могла, стала помогать ему. Протапливала землянку, пока его не было. Кормила, за что ее вскоре стали звать его второй матерью. Убиралась тут…
Вот этих ее приборок он сейчас как раз и боялся.
Искал-то ведь он не какую-нибудь детскую забаву – а настоящий охотничий нож. Тот самый – отцовский! Найди его однажды Милуша, конечно, сразу бы отдала мужу, с просьбой сохранить, покуда он вырастет.
Вот Славко и перепрятывал его раз за разом. Каждый раз в новое место. И теперь, как назло, в самый нужный момент никак не мог найти его!..
Неужто Милуша и впрямь нашла?
Да нет!
- Вот он!
Славко достал, наконец, из напольной щели полуразвалившейся глинобитной печи нож. Он ощупал его костяную, сделанную под крепкую мужскую ладонь рукоять, погладил широкое лезвие с желобом для стока крови и, с облегчением, опустился на скамью.
Длинная была эта скамья. Видать, отец с матерью, строя землянку, желали, чтобы много у них было детей.
Да всему помешали половцы.
Вон - на ноже – несколько глубоких зарубин, не иначе следы от тех самых, их сабель…
- Ну, всё, хан Белдуз! – клятвенно прижимая к груди нож, прошептал Славко. – Жив не буду - убью!
Половина дела была сделана. Нож был у него в руках. Теперь оставалось только придумать, как дотянуться им до самого сердца Белдуза. Нож длинный – три раза достать хватит!
«Нет! – вдруг покачал головой, вспоминая крепкие доспехи осторожного хана, Славко. - В грудь его не ударишь. Зато горло… горло у него приоткрыто - вот куда надо метить!»
Славко, тренируясь, машинально дотронулся до себя ножом, и только тут обнаружил, что его шея до сих пор обвязана ханской плеткой, а рукоятка ее болтается где-то на спине!
Примечающий все на свете дед Завид, наверное, не успел разглядеть ее в темноте и спешке, а самому ему просто было не до этого!
Славко оглядел костяную, сделанную искусным мастером в виде змеи рукоять, длинную полоску сыромятной кожи. Хотел бросить на пол плеть ненавистного хана, да еще и плюнуть на нее. Но, поразмыслив, передумал и обвязал ею полушубок вместо потерянного вместе с налимом пояса. Какой никакой, а трофей. У степняков, как он слышал, потерять плетку – это пусть не такой большой, как потерять саблю или коня – но все же позор!
Так как же убить ему хана?
А вот как! Когда он въедет с отрядом в весь, неожиданно выскочить из землянки, броситься на него и воткнуть ему нож в горло: вот так! так! так!
Славко несколько раз яростно ударил ножом в печь и обессиленно опустил руку.
Нет, не пойдет!
Во-первых, как он дотянется до горла сидящего на коне хана?
Во-вторых, тот, что стрелял в него с налимом, и двух шагов сделать не даст – насквозь проткнет своей каленой стрелой.
И, наконец, это уж точно будет последним, остальные не дадут ему добежать до хана, не то, чтобы дотянуться до его горла ножом… Отцу, уж на что, говорят, сильный был, и то не позволили этого сделать…
Как же тогда быть?..
Может, не выбегать никуда, а встретить его прямо тут? А что? Начнут ведь они обыскивать дома. Он спрячется за дверь – вот так…
Славко встал за дверь и с готовностью выставил перед собой нож.
… и как только половец войдет, р-раз ему в спину, дв-ва! А дальше надеть его шапку, халат, вскочить на коня и – кто там в полутьме разберет – броситься к хану! А там – будь, что будет!
- Нет, тоже не пойдет… - с сожалением покачал головой Славко.
Половец – народ осторожный, русскими печальному опыту хорошо обучен! Он сначала саблей или копьем раз десять проверит, нет ли кого за дверью и, только убедившись, что там никого нет, войдет в землянку. Они разве что только убитых не трогают…
«Хм-мм… гм-мм… убитых?»
Славко мгновение подумал и стукнул себя кулаком по лбу:
- Вот что делать надо! Притвориться убитым!
Он картинно лег на пол и, рукоятью кверху, всунул себе под мышку отцовский нож.
- Эх, крови для убедительности не хватает. И зачем я только от ханской отмылся? – вслух пожалел он и ахнул. – А чем клюква не кровь?!
Славко мигом вскочил на ноги и, выскочив из своей землянки, бросился в дом Милуши. Без нее и малыша здесь было так непривычно и пусто, что он чуть не заплакал. Конечно, опытный дед Завид, спрятав людей в сугробах под снегом, сделает все, чтобы им было там даже теплее, чем в землянках, но…
Но времени долго думать об этом у Славки не было.
Он ощупью разыскал в шкафчике под столешницей кринку с клюквой, которую Милуша строго берегла на случай простуды сына, и, отсыпав себе целую пригоршню, а затем, подумав, и другую – последнюю, мысленно попросил у нее прощения за такое воровство…
Надо было спешить.
Половцы могли появиться в любой момент.
И Славко, по привычке плотно закрыв за собой дверь, бегом вернулся в свою землянку. Здесь он быстро растер у себя по груди раздавленные ягоды и, еще более убедительно изображая из себя убитого человека, разлегся на полу.
Однако время шло, а половцев все не было.
Славко стал мерзнуть.
Тогда, решив, что всегда успеет распахнуть полушубок, он только покрепче запахнул его. Потом, подумав еще, потянул с лежанки и подстелил под себя овчинную шкуру.
Наконец, лег, задумался, сам не зная о чем. И даже не заметил, как провалился в глубокий, омутный сон…
4
- Фу, ты, Славко! Слава Богу, живой! – послышался сверху знакомый бас.
Очнулся Славко от звука конского топота.
И – будто не спал.
Одинокий всадник ехал по веси.
Вот он приостановился. Послышался скрип шагов. Тишина.
И - снова топот коня, на этот раз явно к его землянке.
Мысль работала быстро и ясно.
Полулесная, полузвериная жизнь с малолетства приучила его самого, как лесного зверя, в любой момент быть готовым принять решение, отразить внезапный наскок, отстоять свою жизнь.
Вот и теперь он весь напрягся, готовый к броску. Зверек, чистый зверек! Только сердце оставалось человеческим. Не столько страшно, как обидно было умирать Славке. Тринадцать лет, да вот четырнадцатую зиму прожил, а что хорошего видел в жизни? И главное – чего хорошего сделал в ней?..
Дверь открылась, и в землянке стало немного светлей. Неужели он проспал почти до рассвета?
Потоптавшись на пороге, вошедший человек стал осторожно спускаться по ступенькам вниз.
«Почему он один? – лихорадочно соображал Славко. - Половецкий разведчик?»
Хорошо если бы это был тот, с глупым лицом.