– Так куда вы направляетесь?
– Возвращаемся домой из Гервиша.
– Что понадобилось в Гервише?
Эрлих чуть помедлил с ответом. Офицер спрашивает неспроста. Если ездили торговать, а телега пустая – значит, и деньги при себе остались… Нельзя, никак нельзя, чтобы он догадался про серебро. Нельзя себя выдать.
– Хотели потолковать с тамошним старостой, – ответил он наконец. – И, если повезет, взять несколько мешков муки в долг. Нужно как-то прожить до следующего урожая.
Офицер объехал вокруг телеги, все ощупывая своим цепким взглядом. Плавные, неторопливые движения, уверенная, спокойная сила.
– В долг… – задумчиво протянул он. – В нынешние времена хлеб тяжело достать и за деньги, не то что в долг.
Остальные всадники переглянулись между собой.
– Мне незачем лгать, – с достоинством ответил Эрлих. – А гервишский староста – мой давний знакомец, мы с ним и не такие сделки заключали в прежние годы. На него последняя надежда была.
Офицер насмешливо кивнул. Подъехал к Эрлиху почти вплотную, чуть наклонился вперед:
– Деньги зашиты у тебя в поясе, верно? И сколько там? Полсотни монет? Или больше?
Эрлих смотрел ему прямо в глаза. Рука стиснула рукоять пистолета, палец лег на спусковой крючок. Кони всхрапывали и перебирали копытами, еле слышно звякала сбруя. Вильгельм Крёнер стоял у борта телеги, крепко сжимая ружейный ствол.
– Монеты у тебя в поясе, – повторил офицер, не сводя взгляда с цехового старшины. – Ведь так?
Его лицо было всего в нескольких дюймах от лица Эрлиха. Спокойное, обветренное лицо человека, привыкшего убивать.
Цеховой старшина выдержал его взгляд.
– У нас ничего нет, – упрямо повторил он. – Мы – мирные бюргеры. Возвращаемся к себе домой.
Белая лошадь фыркала и била хвостом по бокам. По виску Маркуса медленно стекала прозрачная капля пота. Почему отец медлит?
Один из всадников наклонился к офицеру и что-то прошептал ему на ухо. Тот вопросительно посмотрел на него, а после кивнул.
– Что ж, – сказал он, – нет времени разбираться. Отправляйтесь куда хотите. Но впредь не отъезжайте от своего города далеко, будьте поближе к дому – тогда родные смогут похоронить вас по-христиански.
Окончив эту странную речь и махнув рукой своим людям, он тронулся с места. Другие всадники последовали за ним, засовывая в кобуры пистолеты. Шляпы с красными лентами, пики и стальные шлемы растаяли в пыльном облаке.
Поравнявшись с цеховым старшиной, солдат, которого звали Филиппом, вдруг натянул поводья, остановился.
– На твоем лице печать смерти, старик, – сказал он. – Ты скоро умрешь.
И зло пришпорил белую лошадь.
* * *Петля осады с каждым днем сдавливала Магдебург все сильней и сильней. Никто в Кленхейме не мог знать о событиях в столице ничего определенного – приближаться к окруженному императорской армией городу по-прежнему опасались. Но звуки пушечной стрельбы день ото дня делались все громче и яростней, и уже только по одному этому обстоятельству можно было догадаться, что шведский король все еще находится далеко от стен Эльбского города, тогда как католики готовят решающий штурм.
Между тем в Кленхейме ждали нового появления солдат. Дозорные на башнях целыми днями высматривали, не покажется ли на дороге имперское знамя, стражники по первому сигналу были готовы зажечь фитили аркебуз. На этот раз горожане решили не повторять прежней ошибки и были намерены встречать солдат не уговорами, а арбалетными стрелами и залпом из ружей. Не зря говорят: не читай волку Святого Писания…
Через несколько дней после возвращения из Гервиша Якоб Эрлих, подозвав к себе сына, сказал:
– Отправишься в Рамельгау. Возьми с собой двоих-троих парней, кому доверяешь.
– Думаешь, в Рамельгау удастся что-то купить?
– Купить – вряд ли. Но, может, узнаете, что в нашей округе теперь происходит. Нельзя все время сидеть в Кленхейме, как в норе.
– Когда?
– Завтра же.
Отец приказал – значит, надо собираться в дорогу. Что нужно? Мешок за плечи, длинный охотничий нож к поясу. В мешок – запас хлеба, несколько луковиц, пиво в кожаной фляге. Перебрав в уме своих приятелей и знакомых, Маркус решил взять провожатыми Петера Штальбе и Альфреда Эшера.
Из Кленхейма вышли, едва рассвело. Над землей плыл белесый туман, капли росы дрожали на тонких цветочных стеблях.
– Вот что ни говори, а не нравится мне народ в Рамельгау, – сказал Петер, когда дорога нырнула под свод высоких деревьев.
– Почему? – спросил Маркус.
– Ушлые они. Смотрят вроде приветливо, а по глазам видно: за дурака тебя держат.
– Тебе не все равно, за кого тебя держат? Нам от них рыба нужна, а не любезности.
– Твоя правда, – зевнув, согласился Петер. – Да только разве достанешь у них теперь этой рыбы? К ним в Рамельгау, как зима кончилась, многие приезжали, но возвращались все с пустыми руками. Матушка говорила…
– Черт с ней, с рыбой, – оборвал Маркус. – Не это главное. Узнать бы, что в Магдебурге происходит.
– Так вроде успокоилось все, – сказал Альфред Эшер. – Уже, почитай, два дня как стрельба затихла.
– Посмотрим, – нахмурившись, ответил Маркус.
Они шли вперед, настороженно вглядываясь в клубящийся над дорогой туман, прислушиваясь к каждому шороху. Кто знает, откуда может появиться солдатский патруль… Но все было спокойно. Не слышно было топота конских копыт, не звенело за поворотом железо, не разносились в воздухе злые, лающие голоса. Дорога покорно и тихо стелилась между деревьями и некоторое время спустя скользнула со склона холма вниз, выводя на открытое место. Перед ними была река, плетеные ограды и тростниковые крыши рыбачьих домов. Не услышав и не увидев ничего подозрительного, Маркус махнул рукой: пошли.
Рамельгау была пуста. Двери в домах были распахнуты и хлопали на ветру, на овощных грядках вместо лука, капусты и тыкв пробивались из земли сорняки. Чуть дальше, ближе к речному берегу, валялось несколько перевернутых лодок с проломленными днищами.
Они зашли в несколько домов, покричали, вызывая хозяев, – никто не ответил.
– Что за чертовщина такая? – пробормотал Маркус. – Куда они все подевались?
Ветер усилился, и теперь в воздухе ощущался слабый, едва различимый запах дыма. Где-то далеко горели костры.
Заглянув для верности в окно одного из домов, Маркус решил подойти к берегу, чтобы посмотреть, не осталось ли там целых, не сломанных лодок. Ведь если им удастся найти лодку, они смогут проплыть по течению вверх, подобраться к столице ближе. Гораздо лучше полагаться на то, что увидел сам, нежели на чужие рассказы. Кто знает, может быть, солдаты уже снялись с лагеря и ушли прочь?
Ступив на берег реки, Маркус невольно отшатнулся назад, едва не потеряв равновесие. То, что он увидел, показалось ему настолько немыслимым и диким, что он зажмурился и с силой провел рукой по глазам.
По реке плыли трупы – столько, что нельзя было сосчитать. Они проплывали мимо, покачиваясь на водной поверхности, и поток их не иссякал. Мертвые, окоченевшие тела, похожие издалека на бревна, словно кто-то сплавлял лес по реке. Большие бревна, а некоторые маленькие, даже крошечные. Почти все они казались серыми, бесцветными, лишь изредка удавалось различить на них грязные потеки крови или черноту ожогов.
Застыв на одном месте, Маркус смотрел, как они плывут – безмолвные, изуродованные, – плывут, неподвижно уставившись в тусклое дождевое небо. Было очень тихо, только сухие стебли тростника шелестели на ветру и заискивающе плескала у ног речная вода.
– Что это, Маркус? – прошептал Петер. – Откуда… они?
Эрлих не слышал его.
Начал накрапывать дождь. Легкие капли разбивались об воду, оставляя на ней чуть заметные круги. Постепенно капли отяжелели, набрали силу и незаметно слились в хлесткие холодные струи, полосовавшие реку и ту страшную процессию, которая двигалась по ней. Гладкая стальная поверхность воды взорвалась, будто от гнева, вздулась прозрачными пузырями.
Сквозь шелест дождя Маркус вдруг услышал какой-то звук у своих ног. Посмотрев вниз, он зажал рот рукой, чтобы не закричать. Течение прибило к берегу человека – мертвого человека. Половина лица его была обожжена, запекшаяся кровь вперемешку с сажей. Огонь содрал кожу, оставив уродливые борозды и ямы, в которых поблескивали лужицы воды. Уцелевший глаз смотрел в никуда. Приглядевшись, Маркус увидел, что это лицо молодой девушки. Может быть, раньше она была красива. Но теперь это невозможно было понять. Крупная родинка на щеке. Выжженные под корень брови. Обугленный рот…
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Маркус отпихнул изуродованное лицо башмаком. Труп качнулся на воде и поплыл вниз по течению, загребая тонкими руками тростник.
Кто-то коснулся его плеча, и Маркус вздрогнул.
– Что, Альф? – пробормотал он, увидев перед собой Эшера.
– Там кто-то живой, – тихо ответил тот, показывая в сторону.
Чуть выше по течению барахтался человек. Вяло, почти без сил, он пытался догрести до берега.
Не раздумывая, Маркус бросился в воду, даже не сняв башмаков. Эшер, чуть помедлив, последовал за ним – в воду, кишащую серыми бревнами. «Река как кладбище», – успел подумать он, прежде чем холодный поток обхватил его щиколотки.
Они рвались вперед, ожесточенно расталкивая руками неповоротливые каменные тела. Башмаки увязали в жирном иле, мокрые слипшиеся волосы падали на глаза. А потом дно ушло из-под ног, и им пришлось изо всех сил грести, чтобы не утонуть. Петер что-то кричал им с берега, но на таком расстоянии невозможно было услышать что.
Глава 9
Человек, которого им с большим трудом удалось-таки вытащить из воды, был в сознании и даже бормотал что-то, хотя они не могли разобрать ни слова из того, что он говорил. Он не посмотрел на них, не спросил их имен и, кажется, не совсем понимал, что только что избежал верной смерти. Кем был этот человек, как его звали, принадлежал ли он к благородному сословию или же был бродягой – этого они тоже не смогли понять. Перед ними был старик с серой морщинистой кожей и воспаленными красными глазами. Одежда на нем была мокрой и грязной, он стучал зубами от холода.
Маркус сказал, что им следует оставить его здесь, на берегу.
– Мы не знаем, кто он такой. Мы спасли его, но не можем приводить его в Кленхейм.
– Оставим? – неуверенно переспросил Петер. – Так он к вечеру богу душу отдаст…
Маркус упрямо качнул головой:
– Будет, как я сказал. Кленхейм не может кормить чужаков. Умрет – значит, такая судьба.
Они сидели под навесом у одного из рыбацких домов, глядя на унылые струи дождя, на глинистую, раскисшую от воды землю, стараясь не думать о страшных мертвых телах, плывущих вниз по реке. Старика положили рядом, на узкую деревянную лавку, накрыли сверху плащом; он лежал тихо и только без конца шевелил губами, как полоумный.
– Подумай сам, – говорил Эрлих, – как мы можем взять его с собой? Тащить через весь лес?
– Втроем-то управимся…
– Да не в том дело! Что, если он болен? Если у него оспа или чума?
Петер не нашелся что возразить.
– Надо бы дать ему что-нибудь теплое, – смахивая со лба прядь черных волос, сказал он. – Будь у нас хоть одеяло с собой…
– Что-нибудь подберем, – кивнул Маркус. – Еще раз осмотрим дома, там наверняка что-то осталось.
Альфред Эшер посмотрел на лежащего в беспамятстве старика, задумчиво произнес:
– Он не похож на больного.
– Мы не лекари, – отрезал Маркус. – Откуда нам знать?
– У него ни волдырей, ни пятен на лице, – не отступал Эшер. – И потом, что, если он был в Магдебурге и может что-нибудь рассказать нам? Мы хотели поговорить с людьми в Рамельгау, но никого не нашли. Неужели вернемся домой, ничего не узнав?
Маркус задумался на секунду.
– Верно, – сказал он. – От него может быть толк. Возьмем его. В Кленхейме отогреется, придет в себя; расспросим, а потом пусть отправляется на все четыре стороны.
* * *В город они возвратились через несколько часов, много после полудня – промокшие до нитки, едва не падая от усталости. Старика несли на носилках, которые соорудили из двух длинных жердей и Маркусова плаща. Несколько раз старик как будто приходил в себя – чуть приподнимал голову, недоуменно смотрел по сторонам, – но затем снова впадал в беспамятство, снова начинал бормотать. Начавшийся утром дождь лил не переставая, и было похоже, что будет лить до наступления ночи.
Старика отнесли в ратушу. Гюнтер Цинх отворил дверь, помог оттащить носилки в одну из пустующих комнат. Петер отправился за бургомистром и Якобом Эрлихом.
Когда советники появились и увидели старика, Маркуса и его спутников тут же выставили за дверь. Несколько минут спустя цеховой старшина вышел из комнаты и подозвал к себе сына.
– Где вы нашли его? – спросил он.
– Вытащили из реки, – ответил Маркус. – Столько мертвецов было… Хорошо еще, что Альфред его заметил.
– Знаешь, кто это?
– Откуда мне знать? Должно быть, какой-то торговец или…
Цеховой старшина не дал ему договорить.
– Я тебе скажу, кто он, – глухо произнес он. – Это Готлиб фон Майер, магдебургский советник. Думаю, что он при смерти. Вот что: беги к цирюльнику Рупрехту, пусть немедля придет сюда. А ты, Альф, – повернулся он к Эшеру, – отправляйся за госпожой Видерхольт. И поторопитесь, черт вас дери! Как бы не опоздать…
* * *Готлиб фон Майер был очень плох. Беспокойный сон сменялся хриплым, раздирающим кашлем, глазные яблоки ворочались под воспаленными складками век. Несколько раз к его губам подносили чашку с теплым питьем, вливали в полуоткрытый рот, утирали со лба испарину. Цирюльник Рупрехт отворял советнику кровь – держал его худую руку над тазом, глядя, как неохотно вытекают из короткого надреза темные капли.
На третий день Готлиб фон Майер открыл глаза. Увидев Карла Хоффмана, сидящего возле кровати, он не выказал ни страха, ни удивления. Равнодушно посмотрев на бургомистра, снова опустил голову на подушку. Взгляд его был пустым. Сухой, обметанный рот напоминал черную трещину.
Видя, что советник в сознании, Хоффман стал осторожно расспрашивать его о том, что случилось. Однако фон Майер молчал, как будто не слыша или не понимая обращенных к нему вопросов. Его руки безвольно лежали поверх одеяла, взгляд бесцельно скользил по темному потолку.
И все же силы постепенно возвращались к нему. На следующий день он уже мог есть без посторонней помощи, мог вытереть себе полотенцем лоб, мог даже чуть приподняться на кровати, чтобы Магда вытащила из-под него судно. К вечеру он окончательно пришел в себя и даже спросил – впрочем, без особого интереса – о том, как очутился в Кленхейме. Затем попросил принести ему чашку молока с медом и мясного бульона.
– Спасибо, что приютили меня, Карл, – тихо сказал он, возвращая Магде пустую тарелку. – Наверняка вы хотите узнать, что со мной случилось. Не бойтесь, я удовлетворю ваше любопытство, я все расскажу. Пожалуй, мне самому это нужно ничуть не меньше, чем вам, иначе я просто сойду с ума…
– Не стоит сейчас разговаривать, – произнесла госпожа Хоффман, наклонившись к кровати и поправляя под головой советника подушку. – Спите, ешьте, а когда поправитесь, тогда и будет время для разговоров.
И сделала мужу знак, чтобы он вместе с ней вышел из комнаты и оставил больного одного.
Но когда бургомистр сделал шаг по направлению к двери, произошло нечто странное: лежащий без сил фон Майер вдруг схватил его руку и стиснул, не давая идти дальше.
– Останьтесь! – прохрипел он. – Вам нельзя уходить. Я должен рассказать вам о том, что случилось. Останьтесь!!
Хоффман попытался высвободить руку, но костлявые пальцы не выпускали его.
– Магда права, – неуверенно сказал бургомистр. – Вам нужно отдохнуть, нужно восстановить силы. Сейчас и вправду не время и…
Фон Майер дернулся на кровати, подался вперед. Его глаза горели каким-то диким, исступленным огнем.
– Нет, Карл, сейчас, сейчас! – яростно прохрипел он. – Это жжет меня изнутри, понимаете?! Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу все снова и снова, весь этот ад…
Магда осуждающе покачала головой, но ничего не сказала. Хоффман покорно опустился на край кровати.
– Сядьте ближе, – лихорадочно бормотал фон Майер, пытаясь чуть приподняться на слабых локтях. – Вот так. Я расскажу, расскажу по порядку… Слушайте и постарайтесь запомнить все слово в слово… То, с чего я начну, Карл, то, что вам следует знать прежде всего: Магдебурга больше нет. В это непросто поверить, и я сам ни за что не поверил бы словам о гибели Эльбского города, если бы мне не пришлось наблюдать эту гибель собственными глазами… Никто из нас не мог предвидеть такого. На заседаниях Совета мы не раз обсуждали возможную капитуляцию, прикидывали, на какие условия согласится фельдмаршал Тилли. Но разве тогда, рассуждая о численности вражеских войск, подсчитывая, сколько денег сумеем собрать для выплаты контрибуции, мы могли представить, что стоим всего в шаге от края пропасти? Тогда, несколько месяцев назад, мы еще верили в то, что поступаем правильно…
Вы, разумеется, знаете, что все планы Его Высочества, о которых он столь красочно рассказывал нам перед подписанием договора со шведами, пошли прахом: Паппенгейм разметал отряды наместника в два счета. Для нас это стало весьма тяжелым известием. И все же мы были полны решимости продолжать борьбу против кайзера. Мы верили в свои силы, верили в то, что шведский король не бросит Эльбский город на произвол судьбы. Тем более что первую часть уговора король Густав выполнил: обещанные им три тысячи солдат подоспели вовремя, пополнив городской гарнизон. Совет без промедлений утвердил фон Фалькенберга командующим, поручив ему организовать оборону города от наступающих католических армий.
Признаться, Карл, большинство из нас относилось к Фалькенбергу весьма настороженно. Он был слишком резок и нетерпим, и это отталкивало от него людей. На заседаниях он говорил с первыми лицами города, словно с приказчиками, никогда не шел на уступки. Кроме того, для нас он был чужаком, слугой шведского короля, который превыше всего ставит не интересы города, а интересы своего господина. И все же надо отдать ему должное: он был человеком смелым и сильным и обладал немалым военным опытом – лучшей кандидатуры на пост начальника гарнизона было не найти. Последующие события лишний раз доказали это…