– Я знаю, что он говорил с Тейлором. – Карпентер закурил сигарету; суставы пальцев его правой руки покраснели и вздулись. – Если что-нибудь с ней случится...
– Личные симпатии только вредят делу, – медленно произнес Харпер. – Не завидую тебе, если нам придется выпустить Тейлора. А пока мы не можем предъявить никаких конкретных обвинений ни ему, ни Натану. Мы знаем, что они замешаны в этом деле, но у нас нет никаких доказательств. И мы нарушаем закон, продолжая их задерживать. Перестань думать о Кейт. Принеси пару чашечек кофе, и мы опять возьмемся за Тейлора.
Карпентер вышел в коридор, где стояла большая кофеварка, а Харпер взглянул на часы. Было десять двадцать восемь. Они могли еще потянуть с адвокатом до вечера. Но этого времени было явно недостаточно.
* * *На Западной Сороковой улице Мари гладила мужнины рубашки. К десяти пятнадцати она убрала квартиру и сделала кое-какие покупки для себя. Затем сварила кофе и убрала гладильную доску.
Она не поняла, почему Фрэнк Карпентер позвонил ей так поздно накануне ночью и спросил, где Джим. Она не понимала, почему он не дает о себе знать, ибо обычно он всегда предупреждал ее о своих отлучках. Карпентер всячески успокаивал ее. Нет никаких причин беспокоиться. Должно быть, он очень занят Она старалась подавить тревогу, но на следующее утро проснулась очень рано. Сделала тщательную уборку и выстирала все его вещи. Она любила домашнюю работу и с удовольствием занималась привычными делами. Почти вся ее жизнь прошла в бесконечных переездах, сменах работы, у нее не было ни постоянного места жительства, ни будущего, ни прошлого. И никакого спасения от бед – кроме героина. Темный туннель ее жизни вел прямо в ад. Натан показал ей, что ее ждет. Только его любовь и спасла ее. Она могла бы умереть за него. В десять сорок пять зазвонил дверной звонок.
– Кто там? – спросила она.
– Мы из ФБР, миссис Натан, – ответили ей. – Пришли передать вам кое-что от мужа.
Их было двое, среднего роста, в легких костюмах и мягких шляпах, которые они не потрудились даже снять.
– Джим... что-нибудь случилось с Джимом? – спросила она, глядя на них.
Один из вошедших закрыл переднюю дверь, а другой спокойно произнес:
– Не волнуйтесь, миссис Натан.
Он сграбастал ее за плечи и залепил широкой липучкой ей рот. Человек этот был очень силен, и она могла оказать ему лишь самое жалкое сопротивление, она лягалась и вертелась, но он внес ее в спальню и бросил на постель. Затем сел ей на ноги и руками прижал к одеялу. Второй мужчина тем временем открыл свою кожаную сумку на туалетном столике; Мари следила за ним глазами и, увидев шприц, попробовала что-то крикнуть запечатанным ртом. Второй мужчина туго закрутил ее руку резиновым жгутом, чтобы легче было найти вену. Они держали ее несколько мгновений, пока все не было готово. Затем второй мужчина всадил иглу. Она сильно дернулась, и тот, кто ее держал, рассмеялся. «Тебе это понравится, крошка», – сказал он, вставая. Оба поглядели на нее. Она лежала, не шевелясь, как мертвая. Веки были закрыты, и под ними набухали слезы. Человек, который впрыснул ей героин, нагнулся и сорвал липучку со рта.
– Я думаю, она уже вырубилась, – сказал он, пряча свой шприц. – Надо поскорее убираться отсюда, к чертовой матери!
Она не столько услышала, сколько почувствовала, как хлопнула передняя дверь, и они ушли.
Ощущение было знакомое, ужасное в своей интенсивности. «Джим!» – прошептали ободранные губы. При ее щуплом сложении она сильно пострадала от такого грубого обращения. «Джим!» Она должна как-нибудь добраться до него – только он может ей помочь. С большим трудом удалось ей дойти до передней двери. Когда она открыла ее и стала спускаться по короткой лестнице, ведущей на улицу, она уже забыла, куда и зачем направляется.
* * *Ларс Свенсон прибыл в Рим в час ночи по итальянскому времени. Полет прошел очень приятно, хотя обычно долгие путешествия утомляли его; у него оказался очень милый сосед, директор текстильной фабрики, который также направлялся в Рим; и так как было еще очень рано, они вместе поехали в ночной клуб. Свенсон должен был сперва добраться до Пизы, а оттуда уже до Флоренции, на машине. Он уже телеграфировал время своего прибытия и собирался подтвердить это по телефону на следующее утро. Необходимо было передать сообщение Тейлора: агент, направленный в Италию, – женщина по имени Катарина.
В ночном клубе он провел весьма увлекательный, хотя и дорогостоящий вечер. Через десять часов после возвращения оттуда он проснулся со все еще гудящей от шампанского головой и весьма смутным представлением, как он добрался до гостиницы и своего номера. До Виллы Маласпига, даже по итальянским критериям, он дозвонился с большим трудом. Трубку снял какой-то слуга, который не мог разобрать его ломаной, с сильным акцентом речи и только повторял, что герцога нет дома. Прошло много времени, прежде чем Свенсону удалось выяснить, где он находится.
Оказалось, что все они в Замке. Там с ними и можно было связаться по телефону. Свенсон даже не нуждался в номере. Он уже был в Замке дважды и отнюдь не горел желанием побывать там в третий раз. Он любил комфорт, а осмотр антикварной мебели и скульптур неизменно сопровождался приглашением провести там ночь.
Он заказал себе сразу обильный завтрак и обильный обед; естественно, что его заказ был выполнен с большой задержкой; но лишь плотно подкрепившись, он принялся дозваниваться через Массу до города и Замка Маласпига. Сквозь сильный треск и замирания на линии ему наконец ответили, что герцога и всех остальных нет в Замке. Ему предложили позвонить перед ужином. В течение ближайших трех часов звонить было бесполезно, и Свенсон вышел погулять по предвечернему Риму.
* * *Катарина проснулась рано; ее комната находилась на первом этаже, окна выходили на Апеннины, которые тянулись за Замком. В утреннем свете горы отливали снежной белизной; они уходили в голубое небо на шесть тысяч футов, а их зазубренные вершины терялись в облаках. Величие гор всегда восхищало ее, но ослепительно белый, сверкающий знаменитым каррарским мрамором Маласпигский хребет произвел на нее зловещее впечатление. Сам Микеланджело рыскал по этим горам, подыскивая мрамор для своих величайших творений. У их подножия лежала волнистая зеленая равнина; Замок, этот памятник могуществу и высокомерию построившего его рода, возносился высоко над городком. Тот, кто держал в своих руках Маласпига, властвовал над всей равниной и Версилией, узкой полоской земли, протянувшейся вдоль берега моря. Воздух был необыкновенно ясен и чист; когда Катарина открыла окно, ее обдало дуновением холодного воздуха, и она вздрогнула. Они находились гораздо выше, чем ей представлялось. Спала она беспокойно, терзаемая кошмарами, даже и во сне ее все время преследовало это предупреждение дяди Альфредо: «Будьте очень осторожны». Старый аристократ, коллекционер шляп, был, безусловно, человеком эксцентричным, но, судя по его же собственным словам, отнюдь не таким глупцом, каким его считали некоторые. «Вы мне нравитесь». Она поверила в его искренность, оценила его маленькие знаки внимания. И он пытался предостеречь ее, хотя кузен был совсем рядом. После ужина они пили кофе в салоне, и она старалась держаться подальше от Алессандро. Она видела, что молодая герцогиня наблюдает за ней с нескрываемой ненавистью и что Драйвер то и дело подходит к ней, пытаясь отвлечь ее внимание. Подойдя к Катарине, чтобы зажечь ее сигарету, он тихо шепнул:
– Если хотите завтра вернуться во Флоренцию, я отвезу вас.
– Спасибо, – пробормотала в ответ Катарина. – Со мной все будет в порядке.
– Я забочусь не о вас, – сказал Драйвер. – Он не имел права привозить вас сюда. – Он отвернулся, и она поймала на себе взгляд герцога. «Слышал ли он что-нибудь», – подумала она. Поднявшись в свою комнату, она заперлась на ключ. Взгляд Алессандро внушил ей опасение, что он может попытаться проникнуть к ней.
Она очень внимательно слушала весь разговор, даже запоминала имена слуг, надеясь, благодаря случайной обмолвке, найти ключ к таинственному исчезновению Фирелли. Анджело. Анджело. Такое распространенное итальянское имя, но оно погубило своего владельца. Ничего подозрительного она не услышала. К своему удивлению, она обнаружила, что к ее комнате пристроена вполне современная ванная. Спальня была обставлена кроватью орехового дерева, скорее всего семнадцатого века, массивными сундуками и высоким, до самого потолка, буфетом, с украшенными фамильным гербом дверцами. В зеркале, вставленном в позолоченную флорентийскую раму, она увидела отражение женщины в белом халате, которая на таком темном фоне походила на привидение. Завтракать ей не хотелось, никаких планов на утро, насколько она знала, ни у кого не было. Она надела шелковую блузку и брюки и спустилась по лестнице. Франческа стояла недалеко от парадной двери, в скромном темно-синем платье и в шляпе; ее лицо казалось еще бледнее и безжизненнее, чем накануне.
– Мы едем к мессе, – сказала она, взглянув на Катарину. – Вам было бы лучше надеть юбку. Народ здесь очень консервативный.
– В этом нет необходимости, я не поеду, – ответила Катарина. – Я уже давно не хожу в церковь.
– Понятно. – Герцогиня отвернулась и взяла в руки перчатки и молитвенник. – Сандро это не понравится. Он считает, что на мессе должна присутствовать вся семья.
– Сожалею, – сказала Катарина. – Но ему придется простить меня.
– И что мне будет за то, что я вас прощу? – Герцог подошел сзади совсем неслышно. Он положил руку на плечо девушки. Наклонился и коснулся ее щеки губами. – Надеюсь, вы хорошо выспались? Вчера вечером у вас был такой усталый вид.
– Ваша кузина не хочет ехать на мессу, – сказала его жена.
– Да, я предпочла бы остаться, – подтвердила Катарина. Она приготовилась к поединку двух воль. Этот деспот буквально поработил всех женщин семьи, никто даже не смеет сказать ему «нет». – Я не была в церкви много лет. И если бы пошла, то чувствовала бы себя ужасной лицемеркой.
– Тут нет никаких проблем, – спокойно произнес он. – Вы вольны поступать, как вам угодно. Хотя Джон и не католик, он бывает в церкви вместе с нами. Он может поехать и сегодня утром, а я останусь и составлю вам компанию.
– Если вы останетесь, то почему бы и мне не остаться? – вдруг вставила Франческа. На ее щеках вспыхнул яркий, словно намалеванный, румянец. – Вы заставляете меня посещать мессу, хотя и знаете, как я отношусь к этому.
– Да, я знаю, – сказал герцог, – но вы моя жена и не можете демонстрировать свой атеизм перед всем городом. За все шестьдесят лет моя мать ни разу не припустила мессу.
– Доброе утро!
Они повернулись и увидели, что к ним подходит Джон Драйвер. Он взглянул на Алессандро, затем на Франческу, и улыбка сразу сбежала с его лица.
– Я еду к мессе вместе с вами, – сказал он, подходя к Франческе. – Все уже готовы?
– Мы с Катариной останемся, – сказал Маласпига. – Не позовете ли вы маму и дядю Альфредо? – Его тон не допускал ни малейших возражений. Прежде чем Драйвер повернулся и потел за отсутствующими, Катарина успела заметить, что лицо его исказилось ненавистью.
– Мы вас проводим, – сказал герцог, когда все собрались у парадной двери. Старая герцогиня выглядела хрупкой и изысканно красивой в своем дымчатом голубом платье. Дядя казался мрачным и рассеянным. На голове у него была панама, в правой руке – полотняное кепи. Перед тем как уехать, старая герцогиня улыбнулась Катарине и послала ей воздушный поцелуй. Несколько мгновений они стояли бок о бок с герцогом во дворе. Даже в этот ранний час солнце уже поднялась высоко и сильно припекало; она прикрыла глаза ладонью.
– Вы не должны были оставаться со мной, – сказала Катарина. – Вы как будто нарочно афишируете свое доброе ко мне отношение. И это ужасно расстраивает вашу жену. До сих пор она сдерживалась, но тут вдруг ее волнение прорвалось наружу.
Почему вы к ней так жестоки? – набросилась она на него. – Я не должна была сюда приезжать.
– Но вы же сами просили, чтобы я привез вас сюда, – напомнил ей герцог. На какой-то миг, ослепленная внезапным порывом чувств, Катарина забыла о цели своего приезда. – И я отнюдь не жесток с Франческой. По существующему у нас в Италии обычаю все семейные женщины ходят к мессе. По большим праздникам, а часто и просто по воскресеньям я хожу с ними. Отсутствие Франчески вызовет много толков. Она знает это так же хорошо, как и я.
Он взял ее за руку, и она вся напряглась.
– Не сердитесь, – продолжал герцог. – Почему бы нам не насладиться утренней прогулкой? Здесь есть очень красивые места.
У нее не было никакого желания гулять. Бродить вместе с ним по серебристо-серым оливковым рощам и карабкаться по горным террасам? Она знала, что в каком-нибудь укромном местечке они остановятся и он попытается ее обнять. И все же она невольно поддавалась влиянию сладостного воздуха и голубых небес: это было старинное наследие, такое же притягательное, как и исходившая от Алессандро магнетическая сила желания. Она повернулась к нему, силясь улыбнуться.
– У меня нет настроения гулять, – сказала она. – Почему бы вам не показать мне свои антикварные вещи? Я ужасно хотела бы видеть знаменитый туалетный столик.
– Так посмотрите на него, если вам так хочется, – сказал он. – Я и сам бы не прочь взглянуть на него еще раз. Это просто фантастическая находка.
После наружной жары ей показалось, что в Замке очень прохладно: она задрожала. Но чтобы пойти в кладовую, ей нужен был маркер. Он сам предоставил ей подходящий предлог.
– Вы совершенно замерзли, – сказал он. Забота, которую проявлял о ней этот совершенно безжалостный, как она считала, человек, ее просто страшила. – Пойдите и наденьте что-нибудь теплое. Не то вы схватите простуду.
Она повернулась, благодарная за предоставленную ей возможность, и быстро поднялась наверх в свою комнату. Надела длинный кардиган[15]и спрятала маркер в карман.
Алессандро стоял на том же месте, где она его оставила: засунув руки в карманы, он смотрел на лестницу, ожидая ее возвращения. Они пересекли большую прихожую, повернули налево и прошли через, низкую каменную аркаду, закрывавшуюся когда-то дверью, в длинный сводчатый коридор, вдоль стен которого геометрически правильными узорами были развешаны доспехи и оружие. Некоторые были такой превосходной работы, что она остановилась. Отделанные серебром и золотом, похожие на пустую скорлупу доспехи, которые некогда, в старинных войнах, защищали тела Маласпига и сверкали на полях сражений, стояли по всему их пути как часовые. Герцог называл имена рыцарей, их носивших, перечислял битвы, составлявшие часть итальянской истории. Флоренция против своего старого врага Пизы, которую она в конце концов покорила, против неукротимой Лукки[16], которую ей так и не удалось победить, могучие схватки с Римом и Венецией, чье могущество угрожало могуществу Медичи. Их голоса – ее вопросы, его ответы – звучали гулким эхом. В рыцарских латах было что-то зловещее, они как бы предполагали наличие в них живых тел, что-то зловещее было и в опущенных забралах, в гротескных формах шлемов.
– После войны, – рассказывал Алессандро, – когда сюда ворвались антифашисты, во имя торжества свободы ломая и грабя все, что попадалось им под руку, они сломали много доспехов. Части вот этих, например, изготовленных в мастерской Челлини[17], почти уникальных по красоте и прочности, валялись вокруг наружных стен; некоторые нашли потом в самом городе.
– И ничего из этого не досталось кредиторам?
– Считалось, что они не имеют никакой ценности. Но теперь, когда искусство стало столь выгодным вложением денег, и доспехам, сделанным самим Челлини, и многим другим, просто нет цены. Пожалуйста, вот сюда. Это трапезная. Все лучшие вещи – в комнатах наверху. Сами мы живем в комнатах, где прежде жили слуги. Я модернизировал их все после женитьбы на Франческе. Посмотрите на гобелены – во всем Уффици вы не найдете ничего лучшего.
Трапезная была очень большая: каменный пол устлан зеленым ковром, расшитым алыми и черными узорами, с вытканным в самом его центре десятифутовым гербом Маласпига. Через весь этот зал тянулся большой трапезный стол, вокруг которого стояли двадцать четыре великолепных позолоченных флорентийских стула в чехлах из поблекшего алого бархата, с вытканными золотом гербами на их спинках. Но как бы замечательна и роскошна ни была эта поражающая одной своей величиной мебель, главное сокровище составляли все же гобелены. Вспомнив полдень, проведенный в Уффици. Катарина сравнила висящие там гобелены с бесценной серией, изображающей сцены жизни при дворе Катерины Медичи, и не могла не согласиться с оценкой герцога. Прекрасна была и серия, посвященная временам года: каждый гобелен в двадцать футов вышиной и в шестнадцать длиной, с так ярко и свежо сверкающими красками, как будто они только что сошли с ткацкого стана. В изображения зверей, птиц, листвы и цветов были вплетены золотые и серебряные нити: в самом центре стояла аллегорическая группа, символизирующая четыре сезона, а вверху был выткан неизменный фамильный герб. Но это была не обычная геральдическая эмблема.
– Наши собственные гобелены были сорваны, – объяснил Алессандро. – Продали их очень дешево – всего за несколько тысяч долларов. Мне пришлось купить эти, чтобы заменить украденные.
Она еще раз посмотрела на них.
– Они, должно быть, стоили целое состояние, – сказала Катарина, а про себя подумала: «Столько же, сколько может стоить одна партия героина».
– Как сказать, – ответил он. – Я купил их три года назад. Но сейчас я не мог бы позволить себе такой роскоши.
Она отвернулась, чтобы он не заметил на ее лице горького недоверия и презрения к его лицемерию. Рафаэль сказал, что он мультимиллионер. Торгующий человеческими страданиями и смертью.