– Ну, как вам нравится парк Романи? Видели ли вы когда-нибудь что-то подобное? – Капли воды сверкали на его лице и одежде; она чувствовала, что и в ее волосах застряли большие капли. – Дорогая, – сказал он, – вы промокли.
Она предвидела, что должно случиться, но не могла сдвинуться с места. Он крепко прижал ее к себе, и она не могла уклониться от его поцелуев. И только видела, что с обеих сторон входа в грот бьет вода, сплошной пеленой закрывая его от посторонних глаз. Она попробовала его оттолкнуть, но он был очень силен. Он не причинял ей никакой боли, но не отпускал. На какой-то миг рот ее оказался свободным.
– Перестаньте сопротивляться, – сказал он. Ее глаза сомкнулись, а губы разомкнулись в ожидании его поцелуев. Она почувствовала, как его хватка крепнет, а затем слабеет. Она запрокинула голову, ее глаза застлали слезы.
– Не делайте этого! Отпустите меня!
– Я люблю тебя, – сказал он.
Фонтаны, закрывавшие вход в грот, перестали бить так же внезапно, как и начали. У входа сверкала широкая лужа. Алессандро все еще держал Катарину, глядя на нее с выражением, какого она никогда еще не видела на его лице.
– Я никуда вас не отпущу, – сказал он спокойно. – Вы моя, только моя. Я знал это с первой нашей встречи.
Она отступила назад, оттолкнув его руки.
– Я не желаю вас слушать. Вы умело воспользовались водяной феерией, но все уже закончилось, пора отправляться домой. – Она вышла из грота, прямо через лужу, откинув мокрые волосы назад. Все ее тело била дрожь: в гроте было холодно и сыро. Он нагнал ее и пошел рядом.
– Ты поцеловала меня, Катарина, – сказал он. – Что бы ты ни говорила, ты меня поцеловала. Но я сделал ошибку. Я должен был сперва поговорить с тобой.
– Нам не о чем говорить, – сказала Катарина. Она видела, что Джон Драйвер и герцогиня наблюдают за ними с верхней площадки. – Я поеду домой вместе с ними.
– Ты поедешь вместе со мной.
– Я попрошу Джона взять меня с собой. Он остановился и поймал ее за руку.
– Только попробуй, – сказал он. – И я выброшу его на улицу. То, что он путается с моей женой, их собственное дело. Но я не потерплю, чтобы он вмешивался в наши с тобой отношения.
Они вместе поднялись по лестнице; герцогиня была очень бледна. Джон стоял со смущенным видом.
– Ну как? – спросил он с нарочитой веселостью. – Милая забава, не правда ли? И с большим сюрпризом.
– Тебе надо было бы пойти вместе с Франческой, – холодно сказал Алессандро. – Могу рекомендовать грот. – Он зашагал к воротам так быстро, что Катарине приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ним. Он открыл для нее дверцу машины и шумно ее захлопнул. Сел сам и завел двигатель. – Надо бы пристегнуться, – сказал он, резко вывернул руль, и машина с ревом помчалась по обсаженной кипарисами дороге и вскоре выехала на автостраду. Катарине казалось, что они едут очень долго. Она сидела в напряжении, все в ней протестовало против такой безумной гонки, но она ни за что не хотела просить его сбавить скорость. Она скосила на него глаза. Лицо натянуто, губы поджаты. Стрелка спидометра дрожала на отметке 170 километров.
Когда они свернули после последнего пропускного пункта, она не узнала дорогу.
– Куда мы едем? – спросила она. – Это не та дорога, по которой мы приехали из Маласпига.
– Мы едем не в Маласпига, – ответил он, – а туда, где сможем спокойно поговорить.
Она попробовала протестовать, но он ничего не услышал, ибо как раз в этот момент они пересекали мост, и все вокруг них грохотало и вибрировало, как будто они ехали в поезде. Разговаривать в таком оглушительном шуме было просто невозможно. А когда проехали мост, оказались на узкой дороге, бегущей вдоль реки.
– Это Магра, – сказал он. – Постоянный мост обрушился в прошлом году, новый не стали строить потому, что рядом есть другой мост, тот самый, который мы только что проехали. Это мост Бейли, оставшийся еще с тех времен, когда здесь проходили союзники. Боюсь, выход не очень удачный, но такова Италия.
– Ваш сарказм неуместен, – сердито отпарировала она. – И вам не надо было гнать машину так, будто вы одержимы мыслью напугать меня.
– Извини, – сухо сказал он. – Но я всегда гоню машину, когда зол. Почему ты не сказала мне, чтобы я ехал помедленней?
Она ничего не ответила.
Они поднимались в гору, оставляя внизу реку Магру. Дорога вилась среди сосновых и кипарисовых рощ. На этот раз он вел машину медленно, и она знала, что он делает это ради нее, в качестве уступки.
– Посмотри наверх, – сказал он. – Туда-то мы и едем. На самом верху холма стояла деревушка с маленькой бело-розовой церковкой, увенчанной традиционной тосканской колоколенкой; улицы были узкие, вымощенные булыжником. На деревенской площади играли детишки; держась за руки, неторопливо прошли две старухи, все в черном. Солнце еще припекало, но у горизонта уже струилось розовое сияние. Герцог сделал еще поворот, обогнув деревню, и остановился на краю дороги.
– Это самое красивое место в Италии, – сказал он. – Монте-Марчелло.
Перегнувшись, он открыл с ее стороны дверцу. Она неохотно вышла, он – за ней и встал рядом. Достал портсигар, предложил ей сигарету и закурил сам.
– Прости, – сказал он, – я не должен был гнать с такой скоростью. Вероятно, мне хотелось, чтобы ты обратилась ко мне хоть с какой-нибудь просьбой. Это было детское чувство. Прости.
Они стояли на вершине холма; внизу, в нескольких сотнях футах от них, лежала долина, где катились серебристые воды Магры, испещренные точками лодок; деревни Амелья и Бокка-ди-Магра с их розово-желтыми домами были как будто вписаны в пейзаж кистью живописца. Позади вздымались огромные Каррарские горы, которые казались такими холодными и зловещими, когда она смотрела на них из Замка. Теперь они величаво и мирно высились над прекрасной речной долиной, простиравшейся у их подножия. Алессандро, видимо, почувствовал, какое впечатление этот ландшафт произвел на Катарину, он положил руку ей на плечо и повернул лицом к себе.
– Это самое прекрасное место, которое я знаю, – повторил он. – Я давно уже хотел привезти тебя сюда, чтобы мы вместе могли насладиться красотой здешних мест. Но я не хотел, чтобы мы приехали сюда поссорившись.
– Но я не сержусь на вас, – сказала Катарина. – Вы не понимаете.
– Нет, – согласился он, – не понимаю. Ты говоришь, что совершенно равнодушна ко мне, но, поцеловав меня, ты показала, что это ложь. Ты считаешь, что я бессердечный итальянец, который унижает свою жену и делает все дела с особой аффектацией?
– Я считаю, что вы обходитесь с ней отвратительно. И я не люблю вас, что бы вы там ни утверждали.
– Почему же ты не смотришь мне в глаза, когда говоришь это? – Он держал ее на расстоянии вытянутой руки. – Почему ты боишься меня, Катарина? Дело тут, похоже, не только во Франческе? Почему ты так упорно борешься со мной и с собой?
Она ничего не ответила.
– Хорошо, – сказал он. – Ты не хочешь отвечать? Очень хорошо. – Он отпустил ее и отвернулся, глядя на великолепный пейзаж. – Тогда поговорим сначала о Франческе. О моей женитьбе и о том, почему между нами сложились такие отношения.
– Я ничего не хочу слышать, – помедлив, отказалась Катарина. – И ничего не хочу знать.
– Потому что ты намеренно закрываешь глаза на правду, – сказал он. – Но я открою тебе глаза. Ты выслушаешь все, что я скажу тебе о Франческе. Обязана выслушать. – Она взглянула на него; на его лице было какое-то странное, незнакомое ей выражение. – Пожалуйста, выслушай меня, а потом суди. – Она не смогла ничего выговорить, только кивнула. Она никогда даже не думала, что человек, столь неукротимо гордый от рождения, может снизойти до смиренной просьбы. – Я уже говорил тебе, что мы сильно обеднели после войны. Я говорил, что женился на Франческе, потому что она была богата. Это оскорбляет твой слух, потому что ты американка, браки у вас, как известно, заключаются на небесах, что не мешает им распасться через несколько лет. Мы не сентиментальный народ, моя дорогая. Я знал свой долг перед семьей, и я выбрал девушку хорошего происхождения и с достаточно большим состоянием, чтобы с его помощью поправить наши дела. И я любил ее. Сейчас мне очень трудно сделать это признание, но я в самом деле ее любил. Она была очень хороша собой, хотя я знавал женщин более элегантных, более сексуальных. Но меня привлекало в ней это холодное спокойствие, сдержанность. Замкнутая и недоступная, она напоминала мне картину Джотто[21]. Я очень хотел ее. И я мечтал быть счастливым и перестроить свою жизнь рядом с ней. Мне было тридцать пять, когда я на ней женился, и у меня было до этого множество женщин. Я был уверен, что смогу заставить ее полюбить меня.
Повеял легкий ветерок, и на уступчатых склонах нежно затрепетали пушистые листья олив. Катарина смотрела вниз, держась за парапет.
Повеял легкий ветерок, и на уступчатых склонах нежно затрепетали пушистые листья олив. Катарина смотрела вниз, держась за парапет.
– Она была девственницей, – продолжал Алессандро, – и я не спешил. Был очень терпелив. Когда я сжимал ее в своих объятиях, она вся трепетала; первые дни нашего медового месяца она непрерывно плакала. Когда мы поехали в Америку, на пароходе она притворилась, будто больна, чтобы держать меня на расстоянии. Что-то было не так, но что именно – я не знал. Я считал себя очень умудренным человеком, с большим опытом, но, оглядываясь назад, я вижу, что был просто глупцом. Я полагал, что ее отпугивает секс как таковой. Я не сознавал, что она ненавидит мужчин, всех мужчин.
Он остановился, бросил сигарету на землю и медленно растоптал ее ногой.
– Мы поселились в доме у кинозвезды Джона Джулиуса, я уже говорил тебе об этом. Это было таким приятным облегчением – оказаться на людях. Я думал, что это развлечет Франческу, поможет ей расслабиться. Но это не помогло. Она избегала меня еще упорнее. В нашу честь устраивали приемы, нам показывали много интересного. Я все надеялся, что она переменится. В то же время я раздумывал, не слишком ли мягко обхожусь с ней, не глупо ли поступаю, но когда я видел в ее глазах ненависть, видел, как она вся напрягается, стоит мне подойти ближе или попытаться к ней притронуться... Тебе никогда не понять, как может действовать подобное поведение на мужчину. – Он смотрел на Катарину, и она читала в его лице глубокое омерзение. – Я застал ее с женой Джулиуса. Зашел в спальню и увидел их вдвоем. Нагишом. Они целовались, как влюбленные.
– О Боже! – воскликнула Катарина. Ветер стал крепчать, деревья внизу тревожно раскачивались; ее душило какое-то холодное тошнотворное чувство.
– Я отвез ее домой, – сказал он. – Оставил во Флоренции, у моей матери, которой я, разумеется, не мог рассказать о случившемся, и поехал в Маласпига. Моя жизнь была погублена. Я был женат на лесбиянке; развод в то время был запрещен в Италии, и даже если бы я попытался расторгнуть наш брак, скандал, который неизбежно возник бы при этом, убил бы мою мать. Я был совершенно беспомощен. Пробовал я и найти какие-то оправдания для Франчески: американка была, несомненно, очень опытная и развращенная женщина. Такая вполне может совратить неопытную девушку. Это не ее вина. Я приводил себе все возможные оправдания, но мое сердце отказывалось их принять. Несколько дней я прожил в Замке. Там было совершенно пусто. Дядя Альфредо был изгнан в монастырь; не осталось ни мебели, ни слуг; вся деревня думала, что мы покинули Замок и живем во Флоренции. Казалось, все было кончено. Судьба или Бог – словом, та сила, которая управляет нашими жизнями, нанесла семье Маласпига, казалось бы, смертельный удар. Но после долгих раздумий я решил, что не смирюсь с этим.
Взглянув на него, Катарина увидела лицо его предка, беспощадного вельможи эпохи Возрождения, бросающего вызов и Богу и людям, гордеца, изваянного гением Беллини.
– Я вернулся во Флоренцию, – сказал Маласпига, – приняв два решения. Во-первых, я решил, что все равно буду иметь ребенка от этой женщины, само собой, сына; и во-вторых, я восстановлю прежнее положение семьи. Неважно как, но я должен был сделать этой любой ценой.
Неожиданно он обвил Катарину рукой и так тесно прижал к себе, что у нее не было сил сопротивляться. И все же, закрыв глаза, она попробовала высвободиться. Неважно как, но я должен был сделать это любой ценой!
– Я взял ее силой, – сказал он. – Я был безжалостен. Из всех естественных причин, которые побудили меня жениться, осталась лишь одна. Я хотел сына. Целый год мы жили как животные. Я спал с ней, ненавидя самого себя. И однажды ночью с ней вдруг случилась перемена. – Он посмотрел на Катарину и отвернулся. Около его рта дергалась какая-то жилка. – Однажды он? проявила желание, даже страсть. Не знаю, поймешь ли ты меня, но я испытал отвращение и ужас. Моя любовь не тронула ее, нежность и уважение ничего для нее не значили. Ее возбуждали насилие и унижение; если уж она не могла спать с женщиной, она предпочитала спать с грубым животным. Я не могу к ней прикоснуться. Она просила и умоляла, клялась, что любит меня и готова исполнить любое мое желание.
Я отверг ее. Это был подходящий случай простить ее, прийти к какому-нибудь компромиссу, чтобы внести хоть какой-то смысл в наш брак. Я не смог этого сделать. Ко всему еще выяснилось, что у нее не может быть детей. Оказалось, что все унижение, которое мне пришлось вынести, ни к чему.
– Вот почему она ненавидит меня так сильно, – сказала Катарина. – Потому что любит вас.
– Нет. – Он покачал головой. – Поверьте мне, нет. То, что она предложила мне той ночью, не имело ничего общего с любовью. И в конце концов она одержала надо мной верх. Я последний из рода Маласпига.
Они стояли рядом. Он держал ее так крепко, что казалось, никогда не отпустит. Солнце уже заходило, и на краю розоватого неба появилась серая полоска.
– Я основал свое дело, – продолжал он. – Упорно учился, стал искусствоведом, авторитетным специалистом по итальянской мебели и бронзовой скульптуре. Я работал как вол, создавая себе репутацию, завязывая важные знакомства. Теперь я богатый человек, очень богатый человек. – Он слегка понизил голос. – Возможно, кое-чего из того, что я делал, моя дорогая, ты не одобрила бы. Я и сам иногда раскаиваюсь. Но у меня не было иного выхода. Семьсот лет семья Маласпига была неотъемлемо связана с историей Тосканы. И она не должна вымереть, жалобно сетуя на свою горькую участь. Пусть судит меня история.
Он повернул ее к себе, и на этот раз она не сопротивлялась. Ее руки обвились вокруг его шеи, а тело тесно прильнуло к его телу.
– Я люблю тебя, – сказал он. – Мы принадлежим друг другу. И ты тоже призналась, что любишь меня, хотя и без слов.
– Увези меня отсюда, – попросила она. – Пожалуйста, Сандро.
Он ласково погладил ее по щеке.
– Ты плачешь, – мягко сказал он. – Придет время – ты будешь плакать от радости.
* * *Самолет приземлился в Риме с опозданием на час; им пришлось изрядно покружить в небе, прежде чем они получили разрешение на посадку. За все время восьмичасового перелета Карпентер даже не вздремнул. Все это время он раздумывал, каким образом он один, без поддержки Интерпола или итальянской полиции, сможет проникнуть в Замок Маласпига. Он был не из тех, кем управляют эмоции, и редко терял хладнокровие и чувство меры. Но он решил, что, если Катарина Декстер исчезла так же, как Фирелли, он убьет герцога. Целый месяц, когда он обучал ее всему, что умел сам, они провели в непосредственной близости; все это время он игнорировал ее женское обаяние; его возражения против ее миссии основывались не столько на личных мотивах, сколько на профессиональных соображениях. Но он больше не мог скрывать от себя правду. Он дубасил Натана, как любой крутой полицейский, он бросил прямой вызов Харперу и без разрешения отправился ее спасать, потому что полюбил ее. Под мышкой, в плечевой кобуре, у него был пистолет; проходя через пограничный пост в аэропорту Кеннеди, он предъявил свое служебное удостоверение, и они пропустили его впереди всех пассажиров. А вот и Рим; он увидел, как город выплыл под самолетом, а затем скрылся, когда самолет сделал вираж, заходя на посадку.
Натан. Натан и Тейлор. Союз этих двух продажных негодяев убил Фирелли. Он вылетел в Италию, не имея не малейших шансов на успех, потому что в их собственной организации оказался предатель, который выдал его еще до отлета. Все их тщательнейшие приготовления оказались напрасными. Теперь все это повторяется с Катариной. Натан передал свое сообщение Тейлору, а тот – шведу. У них много часов форы. Он схватился за подлокотники, когда самолет снизился над посадочной полосой, приземлился и, подпрыгнув, покатился по ней. Из Рима ему предстояло перелететь внутренним рейсом в Пизу. Он поспешно вышел из самолета, опережая всех пассажиров. Предъявил свое удостоверение и попросил пропустить его мимо таможенного надзора. Его проводил лейтенант-карабинер. Он подошел к билетной кассе внутренних авиалиний и спросил, когда следующий рейс на Пизу. Два кассира некоторое время спорили, останавливается ли миланский самолет в Пизе. Наконец ему объяснили, что он сможет попасть в Пизу только через Милан. Он подхватил сумку, выматерился, ибо это означало еще несколько часов задержки, и поспешил на борт самолета. Милан. Пиза. Затем на машине в Маласпига. Будь у него время, он позвонил бы Рафаэлю из миланского аэропорта. Мог бы получить подкрепление. А может, он даже узнал бы, что Катарина своевременно оповещена и находится вне опасности. Но он даже не смел надеяться на это. Сказывались долгие годы постоянных разочарований. Избежать смертельной опасности мало кому удается, чудеса – потому и чудеса, что не сбываются. В миланском самолете он поспал, проснувшись почти перед самым приземлением, с чувством отчаяния и гнева. В миланском аэропорту транзитным пассажирам объявили, что до отправления самолета остается пятьдесят минут. Он попробовал позвонить Рафаэлю во Флоренцию. Секретарша обещала передать его послание. Она сказала, что Рафаэль улетел в Рим. Никакой информации о мисс Декстер она не могла дать, сказала только, что Рафаэль вернется на следующее утро.