— Я пришел вовремя, — сказал Брезач.
Это прозвучало как упрек.
— Да, — согласился Джек.
Подойдя к стойке, он положил на нее свой ключ. Портье протянул ему два конверта. Джек раскрыл один из них. Итальянская почтовая служба уведомила его о том, что телеграмма, посланная матери Вероники, не была доставлена получателю ввиду того, что он не проживает по указанному адресу.
Первый подарок воскресного утра, подумал Джек. Священный день отдыха.
Вместе с Брезачем он вышел на улицу, где их ждал Гвидо. Джек без комментариев протянул конверт юноше.
Брезач, остановившись, принялся читать. Покачал головой. Джек разорвал второй конверт. Там была телеграмма, отправленная из Цюриха вчера вечером в десять тридцать. «Не беспокойся, дорогой. С любовью, Вероника». Значит, вчера в половине одиннадцатого она была жива и находилась в Цюрихе. Заметив, что Брезач приблизился к нему, Джек спрятал телеграмму в карман.
— Ничего не понимаю. — Брезач сложил почтовое извещение. — Она же сама дала мне этот адрес.
— Ты когда-нибудь посылал туда письма или телеграммы?
— Нет. Она оставила его мне на тот случай, если произойдет нечто непредвиденное. Ничего непредвиденного не случалось. До настоящего времени. Что у вас там еще? Тоже связано с Вероникой?
— Нет, — ответил Джек.
Они сели в машину, и Гвидо повел ее по солнечным улицам, в столь ранний час уже заполненным итальянскими семьями.
«Позже я покажу ему телеграмму, — решил Джек. — Но прежде обдумаю ситуацию. Цюрих. Кто ездит в Цюрих? Зачем ездят в Цюрих?»
Брезач, запахнув пальто, уставился в окно. Они проехали мимо недавно построенной церкви, новые стены которой выделялись среди потемневших от непогоды соседних зданий. Последние прихожане спешили по ступенькам к мессе; Брезач смотрел на них так, словно их вид оскорблял его.
Вот в чем нуждается этот город. В новых церквах.
Сняв очки, он принялся яростно протирать их галстуком, затем снова надел.
— Ехать к Делани, — произнес Брезач, — пустая трата времени. Между нами — пропасть.
— Не торопись с выводами.
— Вы отдали ему мой сценарий?
— Да.
— Он его прочитал?
— Не знаю.
— А вы?
— Да, — ответил Джек.
Он ждал, что Брезач поинтересуется его мнением. Но парень, забившись в угол, только фыркнул и совсем по-детски сказал:
— Не знаю, почему я позволил вам уговорить себя.
— Ты хочешь здесь выйти? — раздраженно спросил Джек, понимая, что его слова — лишь следствие дурного настроения и демагогия; он не мог оставить Брезача ни здесь, ни в другом месте.
Парень заколебался.
— Какого черта. Теперь-то. — Брезач посмотрел на улицу. — Вы, кажется, говорили, что Делани живет возле Большого Цирка.
— Верно, — подтвердил Джек.
— Он едет в сторону Париоли. — Брезач указал на сидящего за рулем Гвидо.
— Успокойся. Тебя никто не похищает. По утрам Делани берет уроки верховой езды. Он может побеседовать с тобой только в это время.
— Уроки верховой езды? — Брезач снова фыркнул. — Он что, собирается ускакать на Столетнюю войну?
На несколько секунд Брезач погрузился в подавленное молчание.
— Вы спали сегодня ночью?
— Да. — Джек не стал говорить о снотворном и виски.
— А я нет, — мрачно произнес Брезач. — Лежал в постели и слушал крики Макса. Беднягу мучили кошмары, и я будил его, когда ему становилось совсем плохо. Вот что я вам скажу. Если до конца недели Вероника не даст о себе знать, я иду в полицию.
Юноша с вызовом уставился на Джека.
— Тебе не придется идти в полицию, — сказал Джек. — Она уже дала о себе знать.
— Когда?
— Сегодня утром.
— Где она? — Брезач пристально, недоверчиво посмотрел на Джека.
— В Цюрихе.
— Где?
— В Цюрихе.
— Я вам не верю.
Джек вытащил телеграмму, протянул ее Брезачу. Парень прочитал короткое послание, обиженно сжал губы, смял бланк и сунул его в карман.
— Дорогой, — произнес Брезач.
— У тебя есть какие-нибудь предположения насчет того, где она могла остановиться в Цюрихе? — спросил Джек.
Брезач мрачно покачал головой:
— Понятия не имею, где она могла остановиться.
Он вытащил из кармана смятую телеграмму, бережно разгладил ее на колене и принялся изучать.
— Что ж, во всяком случае, она жива. Вы рады?
— Конечно, — отозвался Джек. — А ты?
— Не знаю. — Брезач разглядывал бланк, лежащий на его ноге. — Я наконец-то по-настоящему влюбился, и вот чем это кончилось.
Он с горечью щелкнул по листку пальцем.
— Я был с ней счастлив три месяца. Как вы думаете — это предельный срок? Максимальная доза? Адальше — безграничное отчаяние? А что чувствуете вы? Представьте, что вы никогда больше ее не увидите, а эта телеграмма — ее последние слова, обращенные к вам. Что будет с вами? Вы вернетесь в Париж, к своему благополучию, к жене и детям, и будете вести себя так, словно ничего не случилось? Забудете ее?
— Я ее не забуду.
— Эндрюс, — произнес Брезач, — вам что-нибудь известно о любви?
— Кое-что. Например, то, что она не кончается одной телеграммой.
— Тогда чем она кончается? Я бы хотел это знать. Вы слышали легенду о мальчике из Спарты и лисе? — спросил Брезач.
— Да.
— Она гораздо более емкая, чем кажется на первый взгляд. Это аллегория, она насыщена символами. Лиса — это любовь, которую вы вынуждены скрывать; вы не выставляете ее напоказ, потому что не можете этого делать, она сидит внутри и сначала лижет вас, потом делает пробный укус, как бы играя, затем, войдя во вкус, начинает пожирать вас всерьез.
— Перестань себя жалеть, — сказал Джек. — Это худшая черта твоего поколения.
— Плевать я хотел на мое поколение. Я ничем с ним не связан. Легенда о спартанце и лисе для меня важнее всех книг, написанных о моем поколении.
Он аккуратно сложил телеграмму и выбросил ее в окно. Она упала и понеслась по солнечной улице, подгоняемая ветром, словно осенний цветок.
— Не беспокойся, дорогой, — произнес Роберт. — Это весточка года. Вы бывали в Цюрихе?
— Да.
— Что там делали?
— Ездил кататься на лыжах, — ответил Джек.
— Кататься на лыжах? — Брезач состроил гримасу. — На мой вкус, вы чересчур здоровы. Нет видимых следов порчи. Не переношу таких людей.
— Заткнись.
— Вам кто-нибудь говорил, что у вас внешность римского императора? — спросил Брезач. — Ну, женщины, которые хотели вам польстить, или захмелевшие актеры на вечеринках?
— Нет.
— Это так. В Риме есть тысяча каменных и бронзовых бюстов, вылепленных с ваших родственников. Крупный нос, мощная шея, чувственный, самоуверенный рот, властное выражение лица. «Все они были талантливыми полководцами, людьми фанатично религиозными, безжалостными и богатыми».
Брезач вспоминал цитату с трудом, прищурив глаза.
— Это Флобер, — сказал Роберт. — У него речь идет о правителях Карфагена, но это описание подходит и для римских императоров, и для вас. С вашим лицом я бы стал по меньшей мере командиром армейского корпуса или президентом сталелитейной компании.
— А я всего лишь мелкий чиновник.
— Наверно, ваш час еще не пробил. — Брезач ехидно улыбнулся. — Возможно, через год под вашим началом внезапно окажутся сорок тысяч человек. Если этого не случится, вы меня разочаруете. «Талантливые полководцы, безжалостные и богатые…» — повторил он. — Как вы полагаете, когда-нибудь все американцы будут похожи на вас, Джек?
— Ты такой же американец, как и я, — заметил Джек. — Ты не думаешь, что когда-нибудь все американцы будут похожи на тебя?
— Нет. Я паршивая овца. Изгой. Боковая ветвь. Если бы закон позволил, меня бы лишили американского гражданства. Я незащищенный близорукий скептик. Такие, как я, становятся эмигрантами.
— Ерунда.
Брезач снова улыбнулся:
— Возможно, вы отчасти правы.
«Фиат» увернулся от «веспы», которая выскочила из боковой улицы; ехавшие на «веспе» молодой человек и девушка сильно наклонились вбок на вираже. Брезач громко, сердито обругал их по-итальянски.
— Что ты им сказал? — спросил Джек.
— Я сказал: «Почему вы не в церкви?»
Роберт все еще злился. Он вытащил мятую пачку сигарет и закурил. Джек заметил, что длинные пальцы Брезача пожелтели от никотина.
— Ты продумал, что скажешь Делани?
Джек чувствовал себя ответственным за итог их беседы и хотел, чтобы она прошла хорошо или хотя бы корректно; его беспокоило настроение Брезача. Днем ранее он взял парня с собой на студию и показал смонтированную часть фильма. Во время просмотра Джек следил за Робертом, но парень смотрел ленту, не демонстрируя своих чувств, и покинул зал, так ничего и не сказав.
— Боитесь, что я скажу великому человеку что-нибудь неподобающее?
— Нет. Просто я хочу, чтобы ты оставался в рамках обычной вежливости.
— Не беспокойтесь. Я буду вежлив, — заверил Брезач. — Чего бы мне ни стоило. В конце концов, мне нужна эта работа.
— Что ты скажешь ему о фильме? — с любопытством спросил Джек.
— Не знаю. Еще не решил. — Брезач выбросил сигарету в окно. — Цюрих — большой город?
— Там три-четыре сотни тысяч жителей.
— Все говорят, что швейцарские полицейские — большие специалисты по розыску людей, — произнес Брезач. — Что им всегда известно, кто сегодня в чьей постели спит. Это верно?
— Приблизительно.
— Наверно, вечером я полечу в Цюрих. Застану ее поющей у озера песни альпийских горцев. Вы дадите мне взаймы денег на билет?
— Нет, — сказал Джек.
— Вы напоминаете мне моего отца, — заявил Брезач.
Произнеся это оскорбление, он отвернулся от Джека и до конца поездки не раскрывал рта.
Делани преодолевал барьер высотой в два фута на крупном нервном чалом жеребце. Поначалу конь был спокойным, но через пятнадцать минут после того, как на него сел Делани, он стал вырывать поводья из рук, на его губах появилась пена, перед каждым препятствием он пятился и бросался в сторону.
Точно так же Морис действует на актеров, с грустью подумал Джек. Любое живое существо, проведя с Делани четверть часа, становилось пугливым, скованным, зажатым.
Джек и Брезач оперлись о железное ограждение большого тренировочного круга. Брезач с едва заметной ухмылкой на лице наблюдал за подпрыгивавшим в седле Делани. В отличие от других всадников, на которых были сапоги, габардиновые бриджи, строгие твидовые кителя, Делани скакал в старых линялых джинсах, красной фланелевой рубашке и высоких, по щиколотку, ботинках из замши. Тренер, маленький шестидесятилетний итальянец в начищенных до блеска сапогах, ярком, тщательно отутюженном пиджаке, при туго затянутом вокруг тонкой шеи галстуке, стоял в центре круга, терпеливо повторяя по-английски: «Пятки вниз, мистер Делани, пятки вниз!» И затем: «Ослабьте поводья, синьор, пожалуйста. Не дергайте их, пожалуйста. Натяжение ровное, постоянное. Не поднимайте пятки. Не нервируйте животное».
Брезач, повернув голову в сторону Джека, усмехнулся.
— Не нервируйте животное, — прошептал он.
Делани совершил очередной прыжок, потерял стремя, резко дернул поводья; конь бросился влево. Режиссер едва удержался в седле. Брезач снова усмехнулся.
— Погодите, синьор Делани, — сказал тренер, — кажется, пора немного отдохнуть. Дайте животному отдышаться.
Молодой грум взял жеребца под уздцы, и Делани неловко слез с коня.
— В следующий раз, — обратился он к тренеру, — я возьму это препятствие.
Делани указал на барьер высотой около трех с половиной футов.
Тренер покачал головой:
— По-моему, вам еще рано…
— Я возьму его.
Делани похлопал итальянца по плечу, снял перчатки, потом подошел к Джеку и Брезачу. Он радостно улыбался; лицо его разрумянилось от верховой езды, на нем блестели капельки пота. От него валил пар. Джек представил Брезача; пожав руку парня, Делани произнес: «Рад познакомиться. Я еще не прочитал ваш сценарий, но Джек уверяет, что у вас несомненный талант».
— Морис, — сказал Джек, — с чего это ты надумал на старости лет учиться верховой езде?
— Потому-то и надумал. Не хочу стареть дальше. Каждый год я учусь чему-то новому. Чтобы компенсировать потери. Вынужденный отказ от непосильных занятий. Как наездник я смогу расти до шестидесяти пяти лет. Молодость — это такое состояние, когда ты еще способен совершенствоваться. Я прав?
Он посмотрел на Брезача.
— Я, наоборот, постоянно теряю все свои умения, — сказал Брезач.
Делани добродушно рассмеялся:
— В вашем возрасте можно позволить себе так говорить.
— Чем ты займешься в следующем году? — спросил Джек. — Прыжками с парашютом?
— Французским языком, — ответил Делани. — Я хочу снять квартиру с французами, прежде чем мне исполнится шестьдесят. В Париже есть два актера, с которыми я не прочь поработать.
В круг на высокой спокойной гнедой кобыле выехала хорошенькая темноволосая девушка. На вид ей было не больше шестнадцати; миниатюрная, серьезная, стройная, она держалась в седле без напряжения. Она начала прыгать через препятствия; трое мужчин следили за тем, как легко, без видимых усилий поднимает она лошадь. Лицо у девушки было собранное, сосредоточенное.
— Посмотрите на нее, — непривычно тихим голосом сказал Делани. — Вот бы успеть испытать те же ощущения, что и она.
— Боюсь, ты прежде свернешь себе шею, — заметил Джек.
— Не уверен.
Делани наблюдал за девушкой, которая повела лошадь к препятствию. В тот миг, когда кобыла преодолела его, не задев копытами верхнего бруса, из горла Делани вырвался короткий восторженный смешок. Затем он покачал головой, прогоняя несбыточные мечты, и повернулся к Джеку и Брезачу.
— Джек, — сказал он, — вчера я говорил с одним твоим старым другом.
— С кем именно? — спросил Джек.
— С Карлоттой.
Делани произнес это имя небрежно, но глаза его внимательно, с любопытством следили за Джеком.
— Это точное определение, — заметил Джек. — Старый друг. Не говори мне, что она в Риме.
— Нет. Она в Англии.
— Где, несомненно, сеет разлад и тревогу, — произнес Джек. — Ты сообщил ей, что я здесь?
— Да.
— Что она сказала?
— Ничего. Просто вздохнула, — ответил Делани. — Во всяком случае, это прозвучало как вздох. Слышимость была плохой, поэтому точно сказать не могу. Карлотта спросила, будет ли ей весело в Риме.
— Что ты ответил?
— Сказал, что вряд ли.
Делани улыбнулся Брезачу.
— Мы говорим об одной из многочисленных жен Джека, — объяснил режиссер.
— Я понял, — сказал Брезач. — Я проделал большую подготовительную работу.
— Обо мне вам тоже многое известно? — спросил Делани.
— Конечно.
— У меня есть для вас свежая новость, — произнес Делани. — Вчера вечером моя жена уехала от меня.
Он вытащил из кармана большой красный платок и стер пот со лба.
— Это серьезно? — спросил Джек.
Прежде такое уже случалось. Клара периодически уходила от Делани, протестуя против его связей с женщинами.
— Не думаю. Она перебралась в «Гранд». — Делани усмехнулся. — Ты не представляешь себе, какой рай может быть в римской квартире, когда жена находится в гостинице.
Он засунул платок в карман грязных джинсов.
— Ну что, — оживленно произнес Делани, обращаясь к Брезачу, — хотите стать режиссером?
— Да, — подтвердил Брезач.
— Почему?
— Я могу произнести монолог на эту тему, лишь когда выпью, — сдержанно ответил Брезач. — На этой неделе я это уже делал. Для Эндрюса. Спросите его.
Делани пристально, словно боксер, оценивающий противника в начале первого раунда, поглядел на Роберта.
— Вы видели мою картину?
— Я видел многие ваши картины.
— Я имею в виду ту, над которой я работаю сейчас.
— Да, — произнес Роберт.
— Ваше впечатление?
Брезач заколебался, он посмотрел на всадников, на темноволосую девушку, похлопывающую гнедую лошадь по изогнутой шее, на грума, стоящего возле чалого жеребца, на семилетнего мальчика в бархатной кепке, медленно едущего по краю круга на низкорослой гнедой кобыле.
— Вы считаете, это подходящее место для разговора о кино?
— Вполне. Здесь никто не знает английского языка, в воздухе приятно благоухает свежим конским навозом.
— Вы хотите, чтобы я польстил вам или сказал правду?
Делани усмехнулся:
— Сначала польстите, а потом скажите правду. Это всегда верная тактика.
— Что ж, — начал Брезач, — никто не работает с камерой лучше вас.
— Для начала неплохо, — кивнул Делани.
— Каждый кадр у вас, — продолжил Брезач, — насыщен информацией.
— Что вы имеете в виду?
Делани смотрел на Брезача пристально, скептически, с любопытством.
— Я хочу сказать, что вас интересует не только развитие действия и главные персонажи, — уверенным профессорским тоном пояснил Брезач. — У вас постоянно что-то происходит на разных планах. Вы стараетесь побольше рассказать зрителю о других людях, далеких от основной сюжетной линии, прокомментировать сцену, сообщить, какая сейчас погода, какое время суток; вы создаете настроение.
— А, заметили? — с радостным удивлением в голосе произнес Делани.
— Да. Заметил. Это удается немногим режиссерам. Вы изящно и изобретательно переходите от одного эпизода к другому, поэтому в ваших картинах есть ощущение цельности и непрерывности. Конечно, в этом фильме, как и во всех остальных, снятых вами за последние десять лет, это ощущение ложное…
Он замолчал, наблюдая за реакцией Делани. Режиссер, глядя на темноволосую девушку, лишь кивнул и сказал: