— Это обойдется в кругленькую сумму, — осторожно заметил Джек, — все сроки и так прошли… Нужны очень веские аргументы. Они у тебя есть?
— Во-первых, я хочу, чтобы Стайлз сам озвучил свою роль. После того, что он продемонстрировал сегодня… Послушайте, Джек, мне кажется, я могу говорить с вами откровенно. У вас немало пороков, но тщеславием вы, кажется, не страдаете…
— Хватит ходить вокруг да около. Что у тебя на уме?
— Вечером я прослушал все сцены, которые вы дублировали за Стайлза, Джек. Вы сделали это неплохо, но все же недостаточно хорошо. Я не хочу вас обидеть, — быстро добавил Брезач. — Вы это понимаете?
— Понимаю. Я не обиделся.
— Вы уже не актер, — продолжил Брезач. — Вы умный, добросовестный человек, который вплотную приблизился к тому, чтобы стать актером, но все же не переступил черту. Я прав?
— Да, — согласился Джек.
— Но даже если бы вы были актером, вы — не Стайлз. Вы, разумеется, превзошли Стайлза, но лишь потому, что он был плох. Делани так закомплексовал несчастного пьяницу, что у Стайлза язык к нёбу прилипал.
— Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю его разморозить, — Брезач выпустил густые клубы сигарного дыма. — Разморозить и одновременно излечить от алкоголизма.
— Каким образом ты собираешься сделать это?
— Я прочитал сценарий Шугермана, — сказал Брезач, как бы не расслышав вопроса. Он коснулся рукой папки, лежавшей на соседнем стуле. — Я заставил Хильду разыскать его для меня. Хотелось посмотреть, как выглядел материал до того, как Делани прошелся по нему своей рукой. Я надеялся отыскать там одну-две маленькие сцены, которые могли бы помочь Стайлзу…
— И что же ты нашел?
— Конечно, Делани все испортил, — сказал Брезач. — Я это обнаружил немедленно. Шугерман написал историю мужчины, а Делани увлекся Барзелли и все переиначил. Однако материал не допускает такого насилия. Отсюда все эти скучные сцены с Барзелли, где она расчесывает волосы, глядит в окно с грустным видом, раздевается, демонстрируя свои красивые ноги, словом, убивает фильм. А Стайлз по воле Делани меланхолично расхаживает в течение всей картины, словно святой Бернард, и твердит одно и то же: «Я люблю тебя. Мне грустно. Я люблю тебя…»
Брезач презрительно фыркнул.
— Я нашел в исходном сценарии то, что искал, и в большом количестве. Герой там половину времени пьянствует, постоянно смеется над самим собой, говорит обратное тому, что думает, ужасно обращается с девушкой и ненавидит ее сильнее, чем любит. Это хорошая роль, и Стайлз способен великолепно сыграть ее.
— Возможно. Если не будет пить, — заметил Джек.
— Вам известно, что в течение первых двух недель Стайлз не прикасался к спиртному?
— Нет, я этого не знал.
— Это правда. Затем он увидел, что делает с его ролью Делани, и сломался, — произнес Брезач. — Если Стайлз обходился без алкоголя две первые недели, то он продержится без него и две последние. Особенно если поверит в значимость своей работы.
— Но как мы убедим его в ней?
— Мы покажем его крупным планом в отснятых эпизодах, сделаем вставки везде, где это допустимо. И даже те сцены со Стайлзом и Барзелли, которые нельзя изменить, мы озвучим заново. Добавим горечь, самоиронию… А там, где не удастся записать новый текст взамен совсем уже неприемлемого старого, мы дадим музыку, шум поезда, что-нибудь еще. Мы докажем Стайлзу искренность наших намерений, он поймет, что мы работаем на него, помогаем ему остаться в кино, верим в его способности…
Слушая Брезача с непроницаемым лицом, Джек почувствовал поток энергии, излучаемой парнем; он восхищался чутьем Роберта, его интуитивным видением недостатков картины и путей избавления от них, горячим желанием выполнить порученное дело как можно лучше. Внезапно Джек оживился, усталость отступила, его захватили идеи Брезача. Последний раз он находился в таком состоянии еще до войны, когда они с Делани каждый вечер проводили в спорах, обсуждениях; работая вдвоем, они волновались, кричали, смеялись.
— Хорошо, — Джек указал на папки, — покажи мне, что, по-твоему, тут можно сделать.
Дрожащими руками Брезач положил сценарии на стол.
— Начнем с… — Он поднялся. — Извините. Меня снова тошнит.
Брезач поспешил в туалет.
— Бедный парень, — посочувствовал Макс. — Такие яства.
Роберт вернулся побледневшим, но более спокойным. Он сел рядом с Джеком, и они начали просматривать постранично оба сценария, а закончили лишь в начале второго, когда в зале стали гасить свет, и их засыпающий на ходу официант остановился у ближайшей колонны.
— Хорошо, — сказал Джек. — Я попрошу у Холта еще одну неделю. Прямо сейчас.
Он подошел к телефону и набрал номер Холта. В трубке зазвучал бодрый голос Сэма:
— Алло?
Джек объяснил ему, что они делают с Брезачем, и попросил разрешения продлить съемки еще на одну неделю.
— Вы гарантируете, что результат окупит затраты? — спросил Холт.
— В подобных делах, — заметил Джек, — никто не может что-либо гарантировать. Скажу только одно: я думаю, на это стоит пойти.
— Для меня достаточно вашего мнения, Джек. Вы получите эту неделю. Не кладите трубку. У меня есть для вас новости. Сегодня вечером я был у Мориса, он прочитал новый сценарий, написанный этим пареньком, Брезачем; рукопись ему очень понравилась, он хочет снимать по ней свой следующий фильм, когда выйдет из больницы. Вы читали эту вещь, Джек?
— Да, — ответил Джек.
— Вы согласны, что сценарий — стоящий?
— Несомненно, стоящий.
— Хорошо. Передайте молодому человеку, пусть он зайдет завтра ко мне в офис обсудить условия. Я весь день буду у себя. Вы ему скажете?
— Да, — пообещал Джек. — Спокойной ночи, Сэм.
Он вернулся к столу, усыпанному сигарным пеплом и листами бумаги. Макс и Брезач уговорили официанта принести им напоследок по рюмке бренди.
— Все в порядке, — сказал Джек. — Холт дал нам неделю.
— Что тут такого? — небрежно обронил Брезач. — Это всего лишь деньги. Макс, пошли спать.
— Еще кое-что, — продолжал Джек. — Он просит тебя заглянуть завтра к нему в контору. Делани сказал ему, что хочет снимать фильм по твоему сценарию, и Холт собирается заключить с тобой контракт.
— Роберт, — взволнованно произнес Макс, — ты слышишь?
— Да, слышу. Студия «Смертный одр» — новый колосс киноиндустрии.
— Ты подпишешь контракт? — спросил Макс.
Брезач допил остатки бренди.
— Возможно. — Роберт задумчиво посмотрел на Джека. — Делани говорил с вами об этом?
— Очень кратко.
— Что он сказал?
Джек пожалел о том, что Брезач задал этот вопрос; он решил ответить на него честно:
— Делани сказал, что после внесения некоторых изменений он сможет снять по нему свой лучший фильм.
— Он собирается вносить изменения?
— У него уже есть тысяча идей. Он хочет сделать нечто в стиле прежнего Делани.
— О Господи, — вырвалось у Брезача. — Он намерен сам снимать фильм?
— Да.
— Все равно, — сказал Макс, — такой шанс упускать нельзя, Роберт.
Брезач двинул пустую рюмку из-под бренди по столу, словно шахматист, делающий ход фигурой.
— Эндрюс, — произнес он, — вам есть что сказать по этому поводу?
— Сейчас — нет.
— Сейчас — нет, — повторил Брезач и встал. — Пойдемте отсюда. Завтра у нас много дел. Приходите ко мне. Нас не будут отвлекать телефонные звонки. Мне не хочется работать в вашем номере. Там не выветрился стойкий запах предательства.
Джек не отреагировал на выпад Брезача:
— Я буду у тебя в двенадцать. Нам обоим не помешает выспаться.
Они молча прошли мимо официанта со слипающимися глазами и оказались на улице. Дул студеный ветер, и Макс заботливо сказал Брезачу:
— Застегни пальто.
— Ну, — глубоко вздохнул Брезач, — мы славно потрудились. — Он устало потер глаза. — Я скажу вам, Джек, кое-что о вас. Мне жаль, что вы так умны и благородны. Ненавидеть вас становится все труднее.
Он усмехнулся. Холодный свет уличных фонарей падал на его худое лицо с запавшими глазами.
— Если Вероника даст о себе знать, — сказал Роберт, — пригласите ее заглянуть на съемочную площадку. Пусть увидит меня в лучах славы. Может быть, именно лицо любимой способно избавить меня от приступов тошноты.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В семь часов утра его снова разбудил телефонный звонок. Он встал с кровати и собрался побриться. Намылив лицо, Джек вспомнил, что сегодня не надо идти на съемки. Он увидел в зеркале свое отражение: пена напоминала седую бороду, а сам он показался себе несчастным, сломленным, безобразным стариком. Джек смыл пену, вытер лицо и снова посмотрел на себя. Теперь он уже не походил на старика, но вокруг глаз лежала сеточка морщин, а лицо было болезненно-бледным. Досадуя на то, что забыл вечером отменить утренний звонок телефонистки, Джек забрался обратно в постель. Заставил себя пролежать под одеялом час, но не смог уснуть и в конце концов, поднявшись, заказал завтрак.
Джек не стал раскрывать газеты, принесенные официантом — в них могла быть информация о похоронах Деспьера. Чем меньше он станет думать сегодня и в последующие дни о Деспьере, тем в лучшем состоянии будут находиться его нервы. Допивая кофе, он подумал о том, что встреча с Брезачем состоится лишь через четыре часа. Джек представил себе других обитателей отеля, предвкушающих сейчас за завтраком радость от предстоящей экскурсии по городу. «Этим утром на несколько часов я тоже стану туристом, — решил Джек. — Возможно, другого случая не представится». Подойдя к письменному столу, он взял старый путеводитель Бедекера, изданный в 1928 году, положил его перед собой рядом с чашкой кофе и принялся за булочку с глазурью.
Идея совершить прогулку по Риму с путеводителем 1928 года показалась ему заманчивой. Город прошлого, описанный сухим, лаконичным языком, казался более упорядоченным, располагающим к отдыху, реальным, нежели нынешний. С туристом в нем не могло случиться ничего плохого. Единственная реальная опасность, подстерегавшая туриста в 1928 году, похоже, заключалась в том, что он мог дать слишком большие чаевые.
Джек начал читать с середины. В разделе «Церкви и учебные заведения» он обнаружил параграф, озаглавленный «Гиды-лекторы (английский язык)». Проф. Л. Рейно, виа Флавиа 6; синьора П. Канали, виа Витторио Венетр 146; м-р Т. Б. Инглфилд, виа Чезара Беккариа 94; мисс Грейс Воннакот, виа дей Граци 134…
«Да, вот кто мне нужен — англоязычный гид-лектор, способный объяснить все происшедшее, — подумал Джек. — Что бы сказала сейчас синьора П. Канали о своих соотечественниках — Веронике Ренци, Барзелли, Тачино, какими словами описала бы мисс Грейс Воннакот Мориса Делани, этого непростого потомка ирландских эмигрантов?
Отведите меня к памятникам старины, м-р Т. Б. Инглфилд, покажите мне надгробия, под которыми покоятся любовь и честолюбие; я хочу увидеть места, где совершалось насилие, где раздавались предсмертные вопли и крики восторга, побывать там, где короли представали перед своими палачами, где гладиаторы тешили толпу. У меня есть друзья, развлекающие толпу похожим способом; им тоже поражение обходится исключительно дорого».
Ленивым жестом Джек перевернул страницу.
ПЛАН ЭКСКУРСИИВторой день. Прогулка от Сант-Онофрио через Пасседжата Маргерита к Сан-Пьетро ин Монторио, где следует дождаться заката…
Где следует дождаться заката…
Какая мирная, спокойная картина — человек ждет в 1928 году заката возле Сан-Пьетро ин Монторио, подумал Джек, допивая кофе.
Зазвонил телефон. Звук был резкий, нетерпеливый, словно телефонистка плохо выспалась ночью и теперь была зла на весь свет. Джек протянул руку и снял трубку.
Это была Карлотта.
— Извини за столь ранний звонок, — заговорила она, — но я хотела застать тебя, пока ты куда-нибудь не ушел. Меня не пустили к Морису, и я решила…
— С ним все в порядке, — перебил ее Джек. — Он получил твои розы…
— Джек, не избегай меня. Пожалуйста. Я хочу тебя видеть. Как забавно — спустя столько лет мы в одной гостинице… Ты не пригласишь меня на ленч?
— Не могу. В полдень у меня деловое свидание.
— А что ты собираешься делать до этого времени?
— Пойду на экскурсию.
— Куда?
— В Сикстинскую капеллу. — Это была первая достопримечательность Рима, о которой Джек вспомнил.
— Потрясающе, — сказала Карлотта. — Я решила пойти сегодня утром именно туда.
— Когда ты это решила?
— Две секунды тому назад. — Она засмеялась. Ее смех был сдержанным и дружеским. — Можно к тебе присоединиться?
«Почему нет? — подумал Джек. — Я испытал в Риме все, только вот не ходил в Сикстинскую капеллу со своей бывшей женой».
— Я спущусь в вестибюль через пятнадцать минут. Ты успеешь собраться?
— Конечно. Ты же помнишь, как быстро я одеваюсь.
Помнишь, мысленно повторил Джек, опуская трубку. Женщины используют это слово вместо дубины.
Он направился в ванную, и во второй раз за это утро с помощью пены превратился в седобородого старика.
Она уже была в вестибюле, когда Джек вышел из лифта. Карлотта беседовала с какой-то женщиной и не сразу заметила его; он получил возможность разглядеть ее внимательно, увидеть, что с ней сделали годы. Карлотта поправилась, и черты лица стали более мягкими. Красота ее померкла, но, уходя, она не оставила следов горечи и озлобления. Каким-то чудесным образом время превратило ее из той неврастенички, какой она была перед их расставанием, в крупную, жизнерадостную матрону. Глядя на Карлотту, оживленно болтавшую со знакомой, Джек подумал, что, если бы сейчас его попросили описать ее внешность, он назвал бы Карлотту миловидной женщиной.
Ее волосы, знакомые со всеми оттенками голливудской гаммы, сейчас казались естественно-светлыми. Элегантный темно-серый костюм плотно облегал ее пышную фигуру. Рассматривая улыбающееся, гладкое лицо Карлотты, Джек вспомнил слова одной француженки: после тридцати пяти приходится выбирать между лицом и фигурой. Можно сесть на диету, заниматься гимнастикой и сохранять стройность, зато лицо тогда вытянется, на нем появятся морщины. А можно позволить себе немного располнеть и тем самым сохранить гладкость лица. Карлотта явно остановилась на втором решении. И правильно сделала, подумал Джек.
Когда он приблизился к ней, она познакомила его со своей собеседницей, княгиней Миранелло, женщиной с большим ртом, обнажающимися деснами и бек-бейским акцентом; церемония представления избавила Джека и Карлотту от скованности и неловкости первых мгновений встречи.
— Встретимся в час за ленчем, — обратилась Карлотта к княгине.
— О, — протянула та, бросив на Джека взгляд, казавшийся ей кокетливым, — у тебя есть более приятное общество…
— У меня нет более приятного общества, — возразила Карлотта. — Значит, в час.
Она взяла Джека под руку, и они вышли из отеля.
— Кто это? — спросил Джек.
— Мэгги Фэнсток, она из Бостона. Моя старая подруга. Все о тебе знает. Наша с тобой встреча здесь показалась ей ужасно трогательной… — Голос Карлотты звучал легко, оживленно. — Ты ужасно тронут?
— Ужасно, — ответил Джек.
Он увидел Гвидо, ждавшего возле машины, на противоположной стороне улицы, и помахал итальянцу рукой. Гвидо тотчас сел в автомобиль и, развернувшись, подрулил к отелю.
— Мэгги тебя уже видела, — сообщила Карлотта, — вчера вечером в ресторане с двумя мужчинами и внимательно рассмотрела. Она сказала, что ты производишь впечатление счастливого человека.
— Старая добрая Мэгги. Великий знаток людей.
— А еще она нашла тебя очень красивым, — поведала Карлотта без кокетства в голосе. — Сказала, что ты, похоже, будешь прекрасно выглядеть еще лет двадцать, и спросила меня, почему я от тебя ушла.
— И что ты ей ответила?
— Я объяснила, что это ты ушел от меня.
— Просто поразительно, — заметил Джек, — как сильно могут различаться показания очевидцев одного и того же события.
Джек помог Карлотте сесть в автомобиль.
— Чинечита? — спросил Гвидо.
— Сан-Пьетро, — сказал Джек.
Гвидо посмотрел в зеркало заднего вида, чтобы убедиться в том, что Джек не шутит. Затем включил скорость и выехал на улицу.
По дороге в Ватикан Карлотта рассказывала о себе. Ее голос звучал торопливо, дружелюбно, словно Джек был старым знакомым, не более того, с которым можно непринужденно посплетничать. Она сообщила о том, что через год после окончательного развода с Джеком вышла замуж за Катцера, хозяина студии. Джек кивнул. Он читал об этом и даже собирался послать поздравительную телеграмму, но потом все же не отправил ее.
Катцер развелся со своей прежней женой, отдав ей почти миллион, и женился на Карлотте.
— Я была в глубочайшей депрессии, — спокойно, даже бесстрастно поведала Карлотта, — когда ты уехал. Мне предлагали только самые жалкие роли, а моя репутация пала так низко, что я получала приглашения лишь на сборища алкоголиков, наркоманов и гомосексуалистов.
Она рассмеялась; в ее смехе не было обиды и самобичевания. Карлотта говорила таким тоном, словно речь шла о невинных шалостях ребенка.
— Никто не был предан мне так, как он, — продолжала Карлотта. — Мы встречались с ним в течение семи лет, а потом он ждал еще десять лет окончания нашего с тобой брака, и все это время, пока я жила с тобой, Катцер не позволял себе даже коснуться моей руки или заговорить о чем-то, не касающемся работы. И вот однажды он позвонил мне и сказал, что я не имею права губить себя. Попросил меня выйти за него замуж. В то утро я пребывала в состоянии жестокого похмелья и была готова согласиться на все, лишь бы меня оставили в покое. И все обернулось так, что годы, проведенные с ним до его смерти, оказались лучшими в моей жизни. Ты знал о его кончине?