Сердце у меня сжалось: сейчас она исчезнет, и мне придется тащиться на унылую дачу, которая уже потеряла для меня всякое очарование.
Такси остановилось у подъезда серой стандартной девятиэтажки. Екатерина полезла в сумочку, но я достал портмоне и спросил шофера:
— Сколько с нас?
— По специальному новогоднему тарифу — тысяча.
— Может, поедешь дальше, этим же такси? — шепотом, чтоб не слышал шофер, спросила меня девушка.
— Я выйду здесь, — так же тихо ответствовал я и протянул водителю тысячную купюру, добавив сто рублей. — С Новым годом!
— Спасибо, вы нас очень-очень выручили, — сказала Катя. И спросила участливо: — Где ж вы-то сами будете Новый год встречать?
— А-а, — махнул рукой водила, — мы договаривались со Стаканычем безалкогольного шампанского выпить, да мне не очень-то и хотелось. Выпью один, домой позвоню. У меня все равно на час вызов.
Вылезая из машины, я посмотрел на часы. Без четверти.
Дверцы захлопнулись, авто рвануло по неразъезженному снегу, и мы остались вдвоем.
В девятиэтажке и других, точно таких же домах вокруг светились, казалось, все без исключения окна. Доносилось веселое ликование телевизора.
— Извини, — сказала Катя, покусывая губу. — Я никак не могу привести тебя с собой.
— Мы еще встретимся, — ответил я.
— Хорошо.
— Давай и вправду завтра у малышки. Я действительно собираюсь ее навестить.
— Я тоже.
— Я запишу твой телефон.
— Конечно.
Она продиктовала номер, я вбил его в мобильник и тут же позвонил ей, чтобы мои десять цифр отпечатались в ее аппарате.
— Запиши, — улыбнулся я, — что я — Максим Березин, отец твоего ребенка.
Она никак не прокомментировала мою шутку.
— Ну пока, — она протянула мне руку.
Я взял ее руку в свою, и тут меня как прорвало. Наверно, от отчаяния, что мы расстаемся.
— Подожди! Послушай! Ведь тебе не хочется уходить! И я не хочу, чтобы ты уходила! Останься, встретим Новый год вместе. Прямо здесь! У меня есть шампанское. Ты же знаешь: как встретишь Новый год, так его и проведешь! А я хочу… Я хочу провести его с тобой!
В ее лице что-то дрогнуло. Мне показалось, что она вот-вот согласится, но тут хлопнула дверь подъезда, и на мороз вылетел двухметровый шкаф в пиджаке, галстуке и в тапочках.
— Ты че тут делаешь?! — немедленно потянул он на меня. И тут же гаркнул Екатерине: — Ты кого это привела?! Проститутка!
Я оценил диспозицию и тихо бросил верзиле:
— Полегче с дамой.
— Ты!.. — кинулся он на меня. — Ты меня еще учить будешь?!
— Костя, Костя! — уцепилась за его плечо Катя. — Не надо!
Но мужик легко стряхнул ее руку и, матерно ворча, стал наступать на меня, пытаясь схватить за грудки. Я легко отвел его руку. Он неуклюже замахнулся и — самбо, самбо, самозащита без оружия — тут же пропустил мой удар в нос.
— Ой-ей-ей! — он схватился обеими руками за лицо. По его небойцовской реакции я понял, что он уже успел изрядно поднабраться и еще — что он трус.
Катя растерянно глянула на меня.
— Поздравляю, — холодно молвил я. — Достойный выбор.
— Не все так просто, — тихо возразила она. И совсем шепотом добавила: — За любовь надо уметь бороться. — И мягко обратилась к своему плачущему шкафу: — Пойдем, Костя, в дом. До Нового года пять минут.
Я не стал ждать, пока она уведет своего охламона, развернулся и ушел.
На душе было тоскливо.
На улице я слышал, как синхронно бьют куранты во всех квартирах, как все орут «Ура!» и «С Новым годом!», как хлопают пробки шампанского. А я брел по заснеженной улице и думал: «Вот именно, как встретишь — так и проведешь». Но больше всего мне почему-то было жалко не себя и не Новый год, а мою девушку. Катю.
…Остаток новогодней ночи я провел в баре «Двойная доза» городка Щ. Ехать к друзьям на дачу решительно не хотелось.
Пускать внутрь заведения меня не желали: «Мест нет!» — «Я посижу у стойки!»
Я все-таки прорвался и к двум часам изрядно нагрузился. Я выкурил одну из тех сигар, что вез друзьям. Девушки хорошо идут на запах «коибы», и вокруг меня уже вилась новогодняя пташка — честно говоря, в тот момент мне совершенно не интересная. Однако, чтобы досадить Кате, я готов был познакомиться поближе…
И тут вдруг пришла эсэмэска. От нее. «Прости меня. Но я правда хочу тебя видеть. Давай завтра в полдень, где договаривались».
Я засмеялся. Хлопнул на радостях еще один виски и стремительно начал трезветь. Назавтра мне хотелось быть в форме.
На самой первой электричке я вернулся домой и завалился спать.
…У пьяниц и влюбленных сон короток, и в девять я уже был на ногах, как ни странно, бодрый и выспавшийся.
Я заставлял себя не думать о Кате. Только о малышке. Ее судьба тоже взволновала меня. Не настолько, конечно, как отношения с Катей, но все-таки сильнее, чем я рассчитывал.
И потом: всегда, во все времена, забвение от несчастной любви мужчины находили в работе. А суть моей работы во многом заключалась в том, чтобы добывать информацию. Анализировать, сопоставлять… Наблюдать, выслеживать…
«Интересно, кто она, мать девчушки? — размышлял я, принимая душ, а потом заваривая себе кофе. — И такое варварство — бросить новорожденную на рельсы?! Если от нежеланных детей избавляются, то обычно все-таки менее бесчеловечными методами. Например, оставляют в роддоме. Ну или забывают на пороге больниц. В самом ужасном случае — просто выбрасывают на мороз… И потом: ребеночку уже месяц, сказала Катя… Ах, Катя, Катя, ты всплываешь в памяти и делаешь меня безвольным! Мне хочется думать о тебе, грезить о твоих глазах и губах, предвкушать нашу встречу…»
Сделав над собой усилие, я вернулся мыслями к малышке:
«Итак, девочке — месяц. Поэтому… Непохоже, чтобы решение бросить ребенка было у матери выверенным, хорошо обдуманным. Когда матери все взвешивают и понимают, что, допустим, не могут кормить, или некому ухаживать, или нет денег, чтоб вырастить, — они избавляются от ребенка еще в роддоме. Или сразу после… Но, по-моему, не тогда, когда мать уже повозилась с новорожденным, начала его выкармливать, заботиться, привязываться… А бросить на рельсы, под электричку — это похоже на ослепление, внезапное помешательство, бред… На изощренную, извращенную месть…»
Я замер с кружкой кофе у окна. Все дома напротив спали, в серой поземке новогоднего утра на улице не наблюдалось ни единого человека…
«Именно месть?.. — продолжил размышлять я. — Да, да! Это слово здесь очень кстати… Похоже на правду… Да, месть!.. Порой безумные матери мстят своим близким через собственных детей… Была одна такая даже в греческой мифологии… Как ее там? Антигона? Листистрата?.. Нет, кажется, Медея!.. [13] Итак, наша мамашка, бросившая младенца на рельсы, мстила — примем сей факт как версию… Мстила — но кому? И за что? Самой себе? Собственным родителям? Отцу?»
Тут я вспомнил кое-какие детали нашего вчерашнего происшествия, и неожиданная, странная идея вдруг пришла мне в голову.
Хм!.. Хорошенько обмозговав догадку, я подумал, что она имеет право на существование, и решил проверить.
В Интернете отыскал телефон нужной организации. Позвонил. На другом конце провода не спали — работа такая! — и довольно охотно вывели меня на искомого человека. Очень помогает в расследованиях представляться последним милицейским званием — капитан. И еще приятно, что у меня хорошая память.
А затем я позвонил этому парню. С первых же фраз понял, что он — тот, кто мне нужен. Да он и не отрицал ничего, только изъяснялся иносказаниями. Кто-то в его квартире прислушивался к нашему разговору.
Я рассказал ему, куда и когда следует приехать. И стал собираться сам.
Я ехал к этому парню. Я ехал к малышке. Но главным образом к Кате. И очень надеялся, что она придет.
…И она — пришла.
Мы поздоровались.
— С Новым годом тебя, Катя.
— И тебя тоже, Максим.
— Хорошо отпраздновала?
— Ужасно.
— Хм, я тоже плохо…
Кривовато усмехнувшись, я спросил, глядя ей в лицо:
— Значит, ты замужем.
— Уже нет.
— Твой Костя, похоже, так не думает.
— Мне все равно, что он думает.
— Но Новый год ты праздновала с ним.
— Знаешь, в Новый год бывают не только встречи, но и расставания.
— Хотелось бы верить.
— Но я же пришла сюда, к тебе.
Казалось, она совсем не кривит душой. Я жадно, ненасытно вглядывался в ее лицо. В тот момент к крыльцу поселковой больнички подошел человек, которого я вызывал. Катя встретила его недоуменным взглядом и перевела взор на меня: объясни, мол, что происходит?
Мужчина пришел от станции пешком. Его трясло, он ежился, руки дрожали.
— Ваша дочь чувствует себя хорошо, — объявил я.
Он вздрогнул и весь как-то растекся.
На этот раз он был в дубленке, а не в железнодорожной униформе, и на его груди не было бейджика с фамилией Паранин.
Он вздрогнул и весь как-то растекся.
На этот раз он был в дубленке, а не в железнодорожной униформе, и на его груди не было бейджика с фамилией Паранин.
— Расскажите, что произошло, Станислав Михайлович, — мягко попросил я.
— Что произошло… — горько протянул он. — Что произошло… Она, похоже, просто с ума сошла!
— Кто? — расширила глаза Катя.
— Мать нашей малышки, — пояснил ей я. — А это, познакомься, ее отец.
— О господи! — воскликнула пораженная девушка.
Паранин втянул голову в плечи.
— Вы тут ни при чем, — твердо сказал я машинисту. — И никто, ни милиция, ни общество вас не осудят.
От моего заверения Паранин как-то сразу приободрился. Я спросил его:
— Вы ведь ничего заранее не знали, верно?
— Да я и предположить не мог, что она решится на такое?! Она в последнее время стала странная, очень странная! Но чтобы так? Неужели я заслужил?! — воскликнул он со слезой в голосе.
— Чего она хотела?
— Хм!.. Чего она только не хотела!..
— Чтобы вы на ней женились?
— Да-а, главным требованием было это. В последнее время она вообще с меня не слезала. Только об этом и говорила.
— А вы?
— А что — я? У меня жена, дети!.. Я не мог… Так сразу… Да и вообще! — выкрикнул он. — Я и не хотел, чтоб она рожала! И не хотел на ней жениться! А она… Она стала просто невменяемой! Она грозила убить себя, меня, нашего ребенка!.. Сперва я думал, что это просто слова, пустые угрозы, но вот — пожалуйста, что учудила!.. — Он развел руками.
Катя смотрела на нас во все глаза.
— Она что, специально положила ребенка именно под ваш поезд? — вдруг спросила девушка Паранина.
— Ну да!
— Просто мстила именно вам — таким вот экстравагантным образом, правда? — подхватил я.
— Вот именно!
— Но откуда ж она узнала, когда вы едете?
— Она живет там, рядом с дорогой… Прямо на первой линии, возле пути… Все мое расписание знает… Раньше, когда мы еще только встречались, всегда выходила, когда я проезжал, и рукой мне махала… А я в ответ гудок давал… И вот… — Он потупился и умолк.
Я вздохнул.
— Да, вам не позавидуешь, Станислав Михалыч…
Он схватился за голову.
— Что теперь со мной будет?!
— А что? — пожал я плечами. — Ничего. Вы ж никакого преступления не совершали, правда?.. А вот адресок вашей сожительницы вы нам все-таки дайте… Мне почему-то кажется, что ей срочно нужна медицинская помощь…
И тут Катя вдруг строго спросила железнодорожника:
— А вы?.. Вы, Станислав Михайлович? Вы не хотите признать отцовство над своей же дочкой? Хотя бы навестить ее?
Он снова сжался.
— Я… У меня их и так двое… Квартира двухкомнатная, теща…
— Все ясно, — сказала Катя. В голосе слышалось презрение.
— Диктуйте адрес матери, — приказал я.
— Да, — поддержала меня Катя, — и идите отсюда, Стас, нечего вам тут делать. Забудьте обо всем, как о страшном сне. Никто и ни в чем вас не обвинит.
— Правда? — Лицо Паранина просияло.
…Я не буду рассказывать подробно последующую историю. Скажу только, что она вместила в себя следующие судьбоносные события:
— одну госпитализацию в психиатрическую клинику,
— одно лишение родительских прав,
— один развод,
— одну свадьбу,
— одно усыновление
— и много-много других хлопот, в большинстве своем все-таки приятных.
Скажу только, что следующий Новый год мы встречали втроем.
Я, Катя и маленькая Настя.
Только втроем, и никто больше не был нам нужен.
Рождество-1840
Сколько же нынче развелось детективов! Шагу не ступишь, чтоб в него не вляпаться. Телевизор включаешь — а там криминал, книгу откроешь — следствие, в газете — происшествия, в журнале — из зала суда…
Иное дело прошлые времена! Преступлений случалось мало — да и немудрено. Ведь в ту пору честь значила больше богатства, клятву держали ценой собственной жизни, а удар исподтишка столь же тяжело было представить, как и железных птиц, сбрасывающих бомбы на мирные селения…
А если уж убийство и происходило, молва о нем еще долго передавалась из уст в уста и становилась легендой, семейным преданием — как и сия история, что поведала нам наша бабушка, а ей, в свою очередь, рассказала прабабушка.
Ужасное происшествие случилось в снежную, холодную зиму, в самом начале 1840 года, второго января, аккурат на Святки.
Святки! Веселые деньки, начиная с Рождества до Крещения. Короткое время российского карнавала. Ряженые, гадания, маски… Торжество легкой чертовщинки и радостного греха… (Потом мелкие грешки, вроде гадания в бане, смывали с себя в ледяных крещенских купелях.)
Бедный праздник! Его отменили большевики вместе с Богом и новогодними елями. Однако и нынче Святки, в отличие от елок и Рождества, — напрочь утраченная и никак не возобновляющаяся традиция. И мы не веселимся в изнурительно длинные новогодние каникулы, не карнавалим, как в Венеции и Рио (с поправкой на зиму), — а тихо угасаем с первого по тринадцатое, оплывая над тарелками с «оливье», под бубуканье телевизоров…
Но вернемся в самое начало года 1840-го. Итак, в центре Руси стояла снежная морозная ночь со всеми сопутствующими причиндалами: хрустальными звездами, белейшим снегом и морозцем под двадцать градусов по шкале Цельсия.
В посеребренный январский вечер к крыльцу усадьбы графа Павла Ивановича О-ского подкатили две изукрашенные тройки. Из них вывалилась развеселая компания: шубы, маски, тулупы навыворот, насурмленные или пачканные сажей лица. Раскрасневшиеся мужчины с заиндевевшими усами, барышни с освеженными ледяным ветром ликами… Хохоча, группа прибывших господ, оттеснив изумленного лакея, ввалилась в дом.
Надо сказать, что Павел Иванович О-ский жил анахоретом. Отставной адмирал, наследник огромного состояния, он безвылазно, зимой и летом, проводил время в своей усадьбе Никольское, редко появляясь даже в уезде, не говоря о губернии. Москву же и столицу он и вовсе не жаловал. Злые языки утверждали: оттого, что прячет О-ский от нескромных и лукавых глаз свое главное сокровище, кое он ценил превыше миллионного состояния.
Сокровище звалось Марьей. Свежеиспеченная графиня О-ская личико имела ангельское, глазки — голубые, нрав — кроткий. Играла на клавикордах, пела божественно — как рассказывали те, кому доводилось слышать Марию Николаевну до замужества. (После свадьбы-то приемов граф не устраивал, сам на балы не езживал и визитов не делал.) Еще одним достоинством юной графини в чреде других, столь же неоспоримых, была юность. Она была моложе своего супруга едва ли не вдвое. Бесприданница Мария Николаевна, как справедливо полагало общественное мненье, вышла за Павла Ивановича ради его миллионов и связанного с ними комфорта . Однако тем немногим гостям, кто все-таки попадал в дом О-ских, отнюдь не казалось, что юная графиня, похоронившая рядом со стариком, в глуши, свою молодость и красоту, есть несчастная жертва собственной алчности. Напротив, она была с Павлом Ивановичем всегда более чем любезна. Те, кого все-таки изредка принимали у О-ских, замечали теплые взгляды, бросаемые Машенькой на своего супруга; ласковые пожатия рук и любовную интонацию, с коей говорила она в третьем лице о графе: «мой Пашенька». А сестрам своим и подругам она поведывала в задушевных разговорах, что совершенно счастлива с Павлом Ивановичем, что не променяла бы его ни на какого юного красавца, что ей с графом, даже и в деревне, никогда не бывает скучно. «Мой Пашенька столько всего знает! — с восторгом говорила она. — Он так много видел, пережил. Неведомые земли, туземные племена, чужие обычаи… Диковинные звери, неистовые бури, нападения пиратов… Знаете ли вы, к примеру, где остров Борнео? А он и там побывал, и в Африке, и даже на мысе Горн… Мой Пашенька два раза земной шар обогнул!.. А как он интересно рассказывает! Его я готова слушать бесконечно. Бывает, сядем — я с пяльцами, он с трубкой, и Павел Иванович начинает говорить, и всякий раз ведь новое — заслушаешься!.. А кроме того, — понижала юная графиня голос, — он ведь любит меня и, значит, балует. Все прихоти мои исполняет, и иначе, как «душечка Мария Николаевна», не называет. На руках меня носит».
В то, что граф О-ский способен, даже и в буквальном смысле, носить супругу на руках, верилось легко. Мужчина он был статный, весьма подтянутый. Несмотря на седую, как лунь, голову, Павел Иванович нимало не походил на обрюзгшего, доживающего свой век старика. Утро он начинал при всякой погоде ванной со льдом, затем велел седлать любимого каурого и отмахивал верст десять-пятнадцать верхом. Упражнялся на рапирах, стрелял без промаха. И сам, не полагаясь на управляющих, вел хозяйство, вникая во все тонкости, отчего состояние его не только не уменьшалось, но и преумножалось.