В. Но у нас и так много любителей бороться с лишним в чужой жизни. Я сомневаюсь, что аскетические требования можно предъявлять к кому-либо, кроме себя. Где проходит водораздел между христианским аскетизмом и идеологией "равенства в бедности"?
О. Понятие "богатства" в Евангелии носит в значительной мере духовный характер. Когда Христос сказал, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие, ученики ужаснулись. Но ведь они были людьми бедными. Почему же они приняли Его слова на свой счет? Потому что поняли, что речь идет не просто о материальных благах, а о том, что порабощает человека, что ставит эти блага на первое место в шкале ценностей. Потребительство, алчность, безудержная погоня за материальными благами нравственная болезнь, а не проблема экономики. Людям нужно жить в нормальных достойных условиях. Это очевидно, иное дело - устроение души. Что для нее важнее всего - духовное или материальное? Если материальное довлеет - дух несет огромные потери...
В. Отец Александр, я все возвращаюсь к теме культурного возрождения общества. Этот процесс уже о себе заявил. И вспоминаю в этой связи о библейских обществах в начале XIX века, которые очень сильно продвинули нашу культуру...
О. Эти общества поддерживало правительство, лично царь. А когда поддержка исчезла, исчезли и общества...
В. Так вот, нет ли здесь аналогии с сегодняшним духовным движением?
О. Это была бы очень печальная аналогия. Российское Библейское общество было интерконфессиональным. В него входили не только православные, но и представители других исповеданий. Это давало ему широту и общероссийский размах. К сожалению, в него вошли люди сомнительных взглядов псевдомистики, юродивые мечтатели, оккультисты, масоны, сектанты, что позволило консервативным силам дискредитировать общество в глазах царя. Митрополит Филарет отмечал, что это был неосновательный повод, что закрытие общества было шагом назад к временам схоластическим. Кроме того, на судьбе общества сказалось ужесточение политики, когда к власти пришла партия Аракчеева.
Что же касается межконфессионального, как бы мы теперь сказали, "экуменического" характера общества, то это, повторяю, было явлением положительным. Наша Церковь и сейчас активно участвует в экуменическом движении, содействующем диалогу, взаимопониманию христиан разных конфессий.
Экуменизм не предусматривает эклектики. За нее ратуют лишь люди, рассчитывающие превратить все религии в некую аморфную массу. Этого хотел Толстой, теософы. Но эклектика в религии так же уродлива, как в искусстве. Терпимость, диалог, взаимопонимание не имеют с ней ничего общего. Блаженный Августин говорил: "В главном единство, в спорном - свобода, во всем любовь".
Нравственные задачи могут объединять не только представителей разных конфессий, но и верующих с нерелигиозными людьми. Хотя мы, верующие, знаем, почему добро - это высшая ценность, а атеизм, даже признавая это, не имеет для этики прочного обоснования.
В. В этой связи - сейчас общество разделилось на определенные лагеря...
О. Это естественно...
В. Да, но как в таком случае объединить людей? Ведь сейчас они стали почти врагами! Взять хотя бы противостояние в литературе, в журналах. Как быть?
О. Сергей Сергеевич Аверинцев очень верно отметил как-то, что в прошлом славянофилы и западники были людьми, противостоящими друг другу, но умевшими уважать оппонента. Многие из них любили и ценили своих идейных противников. У них были разные концепции, шли споры, но шли они в атмосфере культурного диалога, без озлобления. В этом мы сильно отстали от прошлого. Оказались неспособными слушать друг друга.
Духовное возрождение и предусматривает такой рост культуры, когда спор, диалог не превращается в ненависть. Здесь для всех нас путь указан в принципе христианской любви, в Евангелии.
В. Евангелию посвящена ваша книга "Сын Человеческий", которую сейчас читает молодежь. Эта книга наиболее понятна из тех, что написаны на эту тему...
О. Я к этому и стремился. Я ведь не кабинетный теолог, а пастырь.
В. Но эту книгу достать так трудно.
О. Сейчас она беспрепятственно проходит по почте. Кроме того, я надеюсь, что и у нас ее издадут. Она не притязает на роль научного исследования. Это просто рассказ о Христе. Рассказ для всех...
В. Вы получали санкцию на свои лекции, вечера и выступления?
О. Я имею благословение и поддержку своего правящего епископа, митрополита Ювеналия. И Совет по делам религии не препятствует этой работе, которая, кроме того, имеет и общий культурно-просветительный характер.
В. Скажите, насколько ограничено для священника служение науке?
О. Я знал архиепископа Луку Войно-Ясенецкого. Он был замечательный ученый, хирург, лауреат Государственной премии. Мне посчастливилось готовить к изданию его труд "О духе, душе и теле". Сегодня в мире есть множество крупных ученых, которые одновременно являются служителями Церкви. Это хорошо известный у нас антрополог Тейяр де Шарден, психолог Пауэлл, генетик Эленс. В области археологии подвизались Брейль, в энтомологии Вейсман, в астрофизике аббат Леметр, один из авторов теории расширяющейся Вселенной. Вы все, наверно, знаете, что Мендель, основатель генетики, был монахом, а Коперник - каноником. Вклад духовенства в науку, литературу, искусство огромен.
В. А как быть с религиозным фанатизмом? Ведь исламский фундаментализм, например, реальная опасность!
О. То-то и дело, что - фундаментализм, т. е. узость, ограниченность, агрессия. А ислам как таковой не сводится к этому. Никогда не следует забывать, что есть и другой ислам. Ислам Ибн-Сины и Саади, Низами и Ибн-Рушта, Низами и Алишера Навои, ислам суфиев и Хайяма. Они были врагами фанатизма. А фанатизм может быть свойствен и атеистам. Я верю, что каждая религия будет постепенно развивать все самое ценное, что в ней есть, и преодолевать свои духовные недуги. Это задача будущего. Относится она и к нам, христианам.
По словам одного из великих святых, Иоанна Златоуста, "Церковь Христова вечно обновляется". Две тысячи лет для такого дела, как осуществление евангельского идеала, - один миг, первые шаги, подчас и не всегда удачные. Ведь, хотя Церковь основана Богочеловеком, она состоит из людей, со всеми их слабостями, ограниченностью, грехами. И в число ее задач входит также содействовать человечному отношению между людьми разных взглядов. Это прямо вытекает из завета Христа: желать блага ненавидящим нас, молиться за врагов, быть милосердными ко всем, кто нуждается в нас.
В. Простите, отец Александр, возможно ли это в нашей стране?
О. Христос не говорит, что Его заповеди относятся лишь к какому-то определенному обществу, стране или эпохе. В Нем - свет миру, и этот свет люди могут увидеть повсюду. Если мы, христиане, будем верны заветам Евангелия, нас тогда лучше поймут люди иной веры или живущие вне религии. Что же касается нашей страны, то вот пример: я как-то был в Дербенте и заметил, что мечеть, синагога и православный храм находятся на одной улице. Мне сказали, что их прихожане живут мирно, не обижая друг друга. Это оптимальный вариант. Не знаю, как там сейчас. Ужасно хочется, чтобы отвратительная волна ненависти не коснулась хотя бы этого города.
В. Значит, вы считаете, что "мирное сосуществование" и даже сотрудничество религий возможны?
О. Это трудно, но возможно. Раз такое бывало в истории, значит, возможно. Хочу обратить ваше внимание на североамериканскую модель, над которой стоит задуматься. Я не утверждаю, что ее надо механически переносить на нашу жизнь, но все же стоит ее изучить. У американцев есть понятие "гражданской религии". Оно обнимает всех верующих, включает веру в единого Бога всех народов. Исповедники различных религий понимают и чтят его по-своему, но находят нечто общее, что роднит христианина и конфуцианца, иудаиста и мусульманина. В эту сферу "гражданской религии" входят основные нравственные понятия, общие для верующих, которые могут быть приняты даже агностиками, скептиками, атеистами. Таким образом, в данной модели плюрализм не исключает определенного духовного единства граждан одного государства. По крайней мере верующих...
В. Сейчас многих волнует проблема национализма и шовинизма. Разговаривая с подобными людьми, натыкаешься словно на некую преграду в мозгах. То, о чем вы говорили, - ущемленность, ущербность...
О. Человеку, свободному от ущербности, эти страсти чужды. Естественно любить свой народ, свою культуру, родную страну. Это как любить свою мать. И такой патриотизм - святое дело. Но когда, любя свою мать, человек ненавидит или презирает чужую, это уже ущербность, это шовинизм, ксенофобия. А ведь все "фобии" патологического или животного происхождения. Я не боюсь повториться: скажу то, что говорил на встрече в "Кинопанораме". По образованию я биолог. Изучал зоопсихологию. Естественный отбор выработал в животных ксенофобию - боязнь чужого, незнакомого, непонятного. Иное дело человек. Мы все принадлежим к одному виду. Это доказывает беспрепятственная и бесконечная метизация среди рас, народов и племен, которая происходила почти всюду на протяжении тысяч лет. Но древний, звериный ксенофобический инстинкт остался как наследие далекого дочеловеческого прошлого. Это есть почти в каждом из нас. Но чем выше нравственный, духовный уровень людей, тем полнокровнее становится восприятие ими многообразия человеческих типов, характеров, культур, языков. Мы начинаем понимать, что мы богаче оттого, что есть такое красочное многообразие мира. Нивелировка, утрата этого многообразия культур, так же опасна, как националистическое самозамыкание. Представьте себе такую фантастическую картину: вся земля говорит только по-английски. Тогда бы не было ни "Евгения Онегина", ни "Поэмы без героя". Осматривая однажды памятники Бухары, я подумал, как был бы обеднен человеческий род, если бы все это исчезло в одночасье! Но в то же время я представил себе, что было бы, если бы этот стиль жизни и искусства стал повсеместным. Опять-таки - невероятная потеря. Не было бы ни Рублева, ни Рафаэля...
Гармоничное соцветие, ансамбль культурного и языкового многообразия не даны нам в готовом виде. Это заданность. И осуществляется она одновременно с ростом духовности, широты, открытости. В этом деле на интеллигенции наших народов лежит огромная ответственность, суровая, даже кровавая. Ведь всем нам выпало на долю жить в многонациональном государстве. Все многонациональные империи распадались, и порой очень болезненно. Необходимо решать эту проблему мирным путем. Иначе возьмут верх шовинистические центробежные силы и страна истечет кровью. Пострадает неисчислимое количество ни в чем не повинных людей, пострадает культура, мы все будем отброшены в каменный век.
Очень печально, что сейчас некоторые представители интеллигенции в разных республиках плохо отдают себе в этом отчет. Не понимают, что речь идет не об академической дискуссии, а о жизни, о человеке. О будущем наших детей и внуков. Забывают порой, что размахивают факелами около пороховой бочки. Сначала нужно либо убрать бочку, либо погасить факел, а потом уже спорить. У диспутов, у поисков, у общения, у формальной и неформальной деятельности цель должна быть одна: сберечь страну, сберечь живых людей, развить все лучшее, что завещало нам вековое наследие отечественной и мировой духовной культуры.
В. Церковь учит помнить, что мы временно в этом мире. Не связана ли с этой традицией наша недостаточная любовь к устроению земли, наше недостаточное мещанство - в лучшем смысле этого слова, от "место", - наше ослабленное "чувство хозяина" ?
О. То, что мы на земле живем временно, это неоспоримый факт. Церковь же учит о том, что наши временные, земные дела отзовутся в вечности, где сохраняется бессмертным человеческий дух, ядро личности. Поэтому совсем не маловажно, как человек жил, что он сделал для ближних. Пусть тело наше слабеет, стареет, умирает, но любовь и мудрость должны возрастать, чтобы дух мог стать полноценным в запредельном бытии. Устроение земли этому не помеха. Ведь оно включает заботу о ближнем, значит, любовь, служение. И следовательно, человек, даже помня о своей "временности" на земле, не должен относиться к жизненному долгу как к пустой трате времени. Важно лишь избежать двух крайностей: всецелого погружения в житейскую суету, с одной стороны, и отрешенности, равнодушия к Божиему творению и своему труду - с другой. Словом, христианский взгляд, не абсолютизируя земное, придает ему вечный смысл, как школе души, как месту, где мы призваны работать, любить, творить. И для сегодняшнего дня, и для будущего. Ради ближних, ради божественного замысла о человеке как соучастнике мирового процесса, идущего в направлении к полноте бытия, к Царству Божию.
РЕЛИГИЯ, "КУЛЬТ ЛИЧНОСТИ" И СЕКУЛЯРНОЕ ГОСУДАРСТВО
(Заметки историка религии)
И дивилась вся земля, следя за зверем,
и поклонились дракону, который дал Власть зверю.
И поклонились зверю, говоря:
кто подобен зверю сему
и кто может сразиться с ним?
И даны бьли ему уста,
говорящие гордо и богохульно.
Апокалипсис 13. 3-5
Эта мысль поразила меня еще в школьные годы, когда на тренировке в результате несчастного случая погиб мой одноклассник. Те, кто находился с ним в последние минуты, рассказывали, что, умирая, он говорил со Сталиным, который пришел взять его к себе. Нас, его товарищей, это озадачило: прежде мы не замечали в нем какой-то особой "идейности" (как тогда выражались). И в тот момент у меня впервые мелькнула догадка: "Ведь это религия!" В душе умирающего нечто высшее, священное приняло облик отца, которого мы привыкли благодарить за счастливое детство. С годами догадка превращалась в убеждение, подкрепилась множеством наблюдений и, в конце концов, помогла пониманию огромной исторической трагедии, ставшей фоном юности моего поколения.
Неотложность вопроса
Сегодня, когда у нас начинается нелегкий, но благотворный процесс отрезвления и оздоровления общества, все чаще и настойчивее повторяется вопрос: как это могло случиться? Что породило эту долгую "полярную ночь" истории, связанную с именами И. В. Сталина и его сообщников? Что побудило их с неимоверной жестокостью вести войну против народов своей страны? И каким образом человек, действовавший у себя дома как завоеватель на оккупированной территории, смог оказаться в роли земного божества?
Загадка эта отнюдь не ограничена сферой исторической науки, которая может бесстрастно и неспешно изучать "дела давно минувших дней" вроде походов Чингисхана или Батыя. Ведь речь идет о чем-то исключительно важном для всех нас в данный момент, о тяжком социальном недуге, породившем поток преступлений, миллионы свидетелей и участников которых сегодня живы.
Трудно лечить болезнь, не зная ее причин, а если не найдены средства лечения, то возможны ее рецидивы, даже если первая опасность миновала. Вот откуда у людей появляется страх перед возвратом Беззаконий. Вскрытие новых чудовищных фактов террора приносит не только удовлетворение тем, что правда вышла на свет Божий, но и понятную тревогу за будущее, в частности будущее наших детей. И вполне естественно, что экономисты и социологи, писатели и психологи так спешат отыскать объяснение сталинщине. Ее рассматривают с самых разных сторон, выдвигают многочисленные гипотезы о ее природе и происхождении.
Наиболее поверхностно и неубедительно звучат ссылки на дурной характер Иосифа Джугашвили. Властолюбивых и беспринципных людей, садистов и интриганов всегда и везде было немало. Но как понять, что в руках такого человека оказалась шестая часть земли, и почему именно он был окружен ореолом божественности? Одними свойствами характера Сталина этого не объяснишь.
А что, если он и в самом деле был, как считают его апологеты, универсальным гением, по праву завоевавшим всеобщее преклонение, которое и поставило его на сверхчеловеческий пьедестал, а в итоге - над законом? Однако и это весьма сомнительно. Сталина не отличало обаяние Махатмы Ганди. Он не обладал ленинским интеллектом, не был великим писателем, как Юлий Цезарь, не проявил личной отваги как полководец, подобно Александру Македонскому, Суворову или Наполеону. Он даже не был блестящим оратором, способным заразить толпу своим энтузиазмом. Хотя Сталин и претендовал на решающее слово во всех областях науки и культуры, притязания его - чистая фикция. Недоучившийся семинарист, он свел философию к пресловутой "четвертой главе", превратил историческую и экономическую науку в клубок лжи, душил генетику и социологию, лингвистику и кибернетику, на десятки лет затормозил развитие искусства и литературы.
То, что все успехи народа, включая победу в войне, приписывали Сталину, можно было бы назвать "эффектом Крошки Цахеса". Но в гофмановской сказке затмение умов, относившее любое добро на счет злобного карлика, - результат колдовства. Кто же околдовал, помрачил сознание миллионов взрослых людей в те дни, когда страну терзал голод, когда погибал цвет крестьянства, когда морально и физически истреблялись писатели и ученые, музыканты и артисты, ветераны революции и военачальники?
Безответственные, построенные на людских костях эксперименты со всевозможными каналами и "преобразованиями природы", геноцид против наций и сословий, колючая проволока лагерей, разлагающее воздействие на нравственность общества, в котором насаждался дух недоверия, страха, доносительства, и наряду с этим - слепая вера в гений, мудрость и доброту "отца народов". Поистине тут что-то непостижимое, не укладывающееся в сознание...
Некоторые историки и публицисты, особенно на Западе, утверждают, что сталинский режим - явление чисто российское, обусловленное слабостью демократических традиций в бывшей царской империи. Но если дело только в этом, как тогда объяснить аналогичные явления в других странах: обожествление Мао Цзэдуна, диктатуру Пол Пота, "малые культы" в Восточной Европе? Как, наконец, объяснить автократию (пусть иначе окрашенную) в Германии, Италии, в ряде стран Латинской Америки? При различии идеологий и лозунгов у народов разных культур, традиций и рас мы находим удручающее сходство основных симптомов болезни. Подмену демократии авторитарным вождизмом, который, как правило, переходил в исступленное поклонение диктатору. Многим из нас приходилось задумываться над этим, хотя бы при просмотре роммовского фильма "Обыкновенный фашизм".
По-видимому, ближе всего к пониманию этих явлений стоят те, кто ищет причины случившегося не только в социально-политической, но и в социально-психологической области, в самой природе человека.
Людям свойственны как любовь к свободе, так и тенденция избегать ее, перекладывать ответственность за риск, за инициативу, за дела и слова на чужие плечи. Подобная тенденция очень точно описана в статьях психолога Леонида Радзиховского. "Страх света, - пишет он, - страх разума, непривычка, нежелание самому думать, самому пользоваться своим рассудком. Потребность веры, тайны, авторитета. Потребность всем слиться воедино, утратить свою индивидуальность, стать частью толпы - только так жить не страшно, в этом видится какой-то высший смысл, залог бессмертия" [1][1] Радзиховский Л. С. точки зрения психолога. - Знание - сила 1988, 10..