Еще пророки Ветхого Завета, возвысившись над соблазном "божественного деспотизма", предсказывали, что Избавитель придет на землю без традиционных атрибутов земного властелина. И действительно, в Евангелии нет того, что подавляло бы свободу человеческого выбора и решения. Христос рождается и живет среди бедняков, незнатных, презираемых людей. Его ученики не элита, а простые, рядовые люди. Он не совершает ни одного чуда с целью доказать Свою власть. Он не имеет послушного войска, как Мухаммед, не совершает насилия над душами. Его не поддерживают ни религиозные, ни светские авторитеты. Он проходит по земле не как триумфатор, а как человек отверженный, гонимый, окруженный стеной непонимания. Он познает горечь предательства, клевету, осуждение. Умирает не как Будда, в преклонных годах среди верных друзей, а в расцвете лет, как последний преступник, на позорном столбе, под улюлюканье черни, оставленный всеми. И даже после таинственных пасхальных событий Он не является Своим врагам для того, чтобы сломить их волю, заставить поверить в Себя
Пусть в какие-то моменты Христос бывает суров и даже грозен, Он всегда оберегает человеческую свободу, ищет не рабов, а сынов. В Евангелии нет давящих аргументов, которые парализуют волю, будь то неопровержимые чудесные феномены или неоспоримые доводы логики. Это отчетливо сознавал апостол Павел, когда говорил: "В Иудеи требуют чудес, и эллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для эллинов безумие, для самих же призванных, иудеев и эллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость".
Недаром Данте говорил, что величайшим чудом христианства явилось то, что оно завоевало мир без чудес. Как и служение Иисусово, проповедь Его учеников стала зовом духовной свободы, обращенным к свободной совести людей. "К свободе призваны вы, братья!", - восклицает Павел. Апостолы шли покорять землю, не опираясь ни на какую внешнюю силу, дав тем самым идеальный образец для всех последующих христианских поколений. И этот евангельский, апостольский идеал не могут затмить никакие измены ему, не раз случавшиеся в ходе истории.
"Христианская империя"
В начале IV века мировая Римская держава переменила тактику борьбы с христианством. Она признала его и даже сделала государственной религией, но при этом незаметно подчинила себе. Начинался во многом трагический для Церкви период, который принято называть "константиновским", когда политическая власть осуществляла свои цели, ссылаясь на Имя Христа и Его Церковь.
В свете Евангелия сами идеи "государственной религии" и "христианского государства" представляются весьма сомнительными и спорными. Любое государство, даже с самым совершенным строем, все же есть орган насилия, которое трудно совместить с духом христианской свободы.
В язычестве общественный порядок обычно воспринимался как часть порядка космического. Государство и религия были просто различными аспектами мирового строя. Христианство, напротив, отделяло свою собственную духовную, "Божию" сферу от сферы "Кесаревой". В такой поляризации уже содержались предпосылки отделения Церкви от государства, хотя эту формулу тогда еще не употребляли. Когда же императоры приковали Церковь к своей колеснице, стало совершаться насилие над духом, которое вело к религиозно-политическому диктату, к "христианским" гонениям против инакомыслящих...
Как же могла религия любви оказаться в такой роли?
Любая империя стремится к удобной для властей моноидеологической структуре общества. На исходе Древнего мира и в Средние века средством для укрепления "единомыслия" стала государственная религия. Цари, короли, князья и правители нередко прибегали к насильственной христианизации, к репрессивному утверждению конфессионального единства, Так, если император был арианином, он гнал православных, если был православным, то преследовал ариан. Фальшивый, хотя исторически, быть может, неизбежный, союз Церкви и Кесаря наносил Церкви огромный нравственный урон. Подчиняясь стилю светской политики, церковное руководство постепенно усваивало ее тактику и методы, превращало Церковь, особенно на средневековом Западе, в подобие государства.
Однако, как это бывало еще в Ветхом Завете, когда пророки обличали власть имущих, в истории Церкви всегда находились силы, которые сохраняли верность Евангелию и противились вторжению Кесаря в духовную жизнь. Напомним хотя бы о протестах св. Амвросия Медиоланского и св. Иоанна Златоуста, о твердости папы Мартина и св. Максима Исповедника, о защитниках икон и русских нестяжателях, о деятельности Савонаролы и Яна Гуса, св. Максима Грека и св. Филиппа Московского. Эти оппозиционные очаги в Церкви постоянно напоминали автократам, что есть божественная "мера всех вещей", которая стоит над мирской властью.
Точно так же, хотя в Средневековье образ Христа порой подменялся образом Громовержца, вновь и вновь совершалось как бы "открытие" полузабытого Евангелия с его духовной свободой и приматом заповеди о любви. Так было, например, на Западе в проповеди Франциска Ассизского, а на Востоке в творчестве Андрея Рублева.
Замысел создания сакрального христианского государства был, в конечном счете, обречен на неудачу уже хотя бы потому, что Благая Весть Иисусова чужда насилию и идее властительства. Обращаясь к апостолам как к членам Церкви Нового Завета, Христос говорит: "Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими; но между вами да не будет так; а кто хочет быть большим между вами, да будет всем слугою". В опирающихся на религиозные санкции монархиях "христианского мира" были предприняты попытки обойти эту заповедь, используя принципы государственной религии, "симфонии", теории "двух мечей", светского и церковного. Но все это оказалось несостоятельным и в период упадка феодализма кончилось банкротством теократической власти и зарождением идеи светского государства.
Секуляризация власти
Процесс этот питали два главных источника.
Во-первых, конфессиональный плюрализм, усилившийся на Западе в результате Реформации, поставил под сомнение идеи государственного вероисповедания. Вспыхнувшие в XVI-XVII веках европейские религиозные войны показали, что правительство должно считаться с церковным разномыслием и может сохранить мир и устойчивость, лишь следуя принципу веротерпимости.
Во-вторых, Ренессанс, воскресивший республиканские и демократические идеи античности, открыл путь для разработки теории и практики государства, независимого от религиозных санкций.
Отцом политического секуляризма Нового времени обычно считают Никколо Макиавелли (1469-1527). Выступая против статуса христианства как государственной идеологии, он фактически оказал ему важную услугу и освободил от чужеродной мирской стихии. Но в своих размышлениях об основах общества Макиавелли пошел гораздо дальше. Будучи прагматиком, он рассматривал эгоизм ("интересы") как главную движущую силу истории. Худшие стороны человеческой природы были выдвинуты им на передний план. В результате Макиавелли отсек политику не только от религии, но и от всякой морали.
Так впервые возникла концепция подлинно абсолютной власти, которую больше не сдерживали никакие ограничительные барьеры. Она превратилась в нечто самодовлеющее, а это оправдывало применение ею любых средств. Правда, сам Макиавелли думал, что государь может содействовать благу народа. Но это благо он, как и позднее Томас Гоббс, видел в жестком порядке, железной узде, которую государь всегда должен держать в своих руках.
Теории Макиавелли оправдывали одну из сильнейших человеческих страстей - волю к власти. Известны тысячи примеров, когда люди по разным мотивам добровольно отказывались от богатства, семьи, дома и многого другого, но история знает лишь единичные случаи добровольных отказов от власти. Поэтому "макиавеллизм" стал в высшей степени заманчивой моделью для автократии, стремившейся освободиться от религиозных ограничений.
Забегая вперед, можно сказать, что цель эта была достигнута лишь в тоталитаризме XX века. Но пока она еще виднелась далеко впереди. В XVIII-XIX веках "макиавеллизм" не сумел захватить господствующие позиции, довольствуясь отдельными временными победами. Религиозные и нравственные идеи, впитанные вместе с христианством, оставались достаточно сильными, чтобы власть могла сбросить их со счета. Даже вожди Французской революции, начав с атеизма, вынуждены были вскоре принять религию, пусть и в форме деизма (культ Высшего Существа, введенный Робеспьером),
Параллельно развивались и демократические тенденции, впервые заявившие о себе еще в Средневековье (Новгород на Руси, городские коммуны на Западе). Они неминуемо должны были направлять общество на путь, ведущий к отделению Церкви от Государства, Бога от Кесаря. Необходимость в этом подтверждалась на Западе все возраставшим идейным и вероисповедным многообразием.
В отличие от вождизма демократия появилась лишь в человеческом обществе, животному миру она неизвестна. Она исходит как из сознания высокой ценности личности, выросшего на почве религиозного персонализма, так и из стремления дать обществу рациональную структуру.
Рост демократии в прошлом веке шел рука об руку с развитием научного рационального мышления, которое, согласно концепции английского историка Кристофера Даусона, наряду с христианством было вторым фундаментальным элементом европейской культуры. В Евангелии коренилась вера Европы, в античности - ее наука, в том числе и политическая.
Еще Отцы Церкви первых веков показали, каким образом возможно творческое взаимодействие этих дополняющих друг друга элементов. Но на практике в Новое время возобладал дух раскола между ними, чреватый потрясением всего здания европейской культуры. В частности, это затронуло и сферу, связанную с задачей оптимального общественного устройства,
То, что руководство Церквей в той или иной мере противилось секуляризации государства, науки, политики, стало одной из трагических глав в истории христианства. Многовековая инерция, привычка видеть в религии форму государственной идеологии, искать поддержки Кесаря вели к самым печальным результатам. Те же церковные деятели, которые, подобно Ф. Ламенне, протягивали руку демократии и секуляризму, оказывались на подозрении и в изоляции.
В XVIII-XIX веках раскол между верой и наукой углублялся антиклерикализмом демократов и просветителей, который постепенно переходил в агрессию против религии как таковой. В ней видели союзника реакции, роялизма, консервативных тенденций, и в чем-то такой взгляд соответствовал действительности. Для наступления на религию использовались достижения различных наук, эволюционизм, библейская критика, социальные, экономические системы. Между тем размывание религиозных и этических основ общества не могло пройти бесследно. Именно оно нагнетало тот болезненный кризис культуры, которым отмечен рубеж XIX и XX веков.
Христианское чаяние Царства Божия, преображения мира и человека было заменено верой в Прогресс - светским вариантом библейской эсхатологии. Согласно этой вере, развитие науки и техники, просвещения и социальных институтов само по себе сделает род человеческий счастливей и гуманней. Однако прогнозам самоуверенного XIX века сбыться было не суждено.
Напротив, история стремительно приближалась к эпохе мировых войн...
Российский вариант
Любой объективный историк должен признать, что в период трех революций 1905-1917 годов большинство населения Российской империи составляли люди верующие, исповедники двух мировых религий - христианства и ислама (прочие религии имели здесь сравнительна малое число приверженцев). Никакие самые одаренные вожди не смогли бы совершить революцию без поддержки масс. Но если разрушение старого порядка осуществлялось руками верующих, то как понять все дальнейшее развитие событий?
За ответом нужно снова обратиться к далекому прошлому.
Русь, Россия, ставшая ядром будущей царской империи, вместе с Православием восприняла от Византии и ее церковно-политические концепции. В частности, идею "симфонии", т. е. гармоничного взаимодействия между христианской государственной властью и Церковью, ее иерархией. Эта концепция, несомненно, сыграла важную роль в становлении русской государственности. Церковь мирила князей, боролась против центробежных тенденций, освящала своим авторитетом права великокняжеского престола, В эпоху Ордынского ига она стала ведущей силой, которая сохраняла национальную культуру, вдохновляла "собирателей Руси". Но первый же великий князь, официально венчавшийся на царство - Иван Грозный - отверг нравственный авторитет Церкви, которая в лице митрополита Филиппа выступила против его кровавой тирании.
Патриотическая роль Церкви в Смутное время хорошо известна. Однако едва монархия возродилась после катастрофы, как вновь начала планомерное наступление на Церковь, хотя и сохраняла видимость "христианского" правительства. Второй царь из дома Романовых низлагает патриарха Никона, а его сын Петр I, упразднив патриаршество, создает синодальную систему, подчинившую Церковь самодержавию в еще большей степени, чем в Византии. Екатерина II формально объявляет себя "главой Церкви". Ученица энциклопедистов, она при этом следует совету Дидро "держать попов в нищете и невежестве". Неудивительно, что рядовые священники, как отмечал А. С. Пушкин, сплошь и рядом переходили на сторону Пугачева...
Все историки Русской Православной Церкви расценивают "синодальный период" как тяжкий и застойный. Самодержавие, прикрываясь своими сакральными привилегиями, постоянно и грубо вмешивалось в церковные дела и даже в вероучительные, богословские дискуссии. Это вносило в церковную жизнь казенно-бюрократический дух, роняло авторитет пастырей в глазах народа. Достаточно сказать, что власти требовали нарушать в политических целях тайну исповеди, А чего стоила хотя бы инструкция выдавать справку о причастии как гарантию благонадежности! Более верный способ дискредитировать Церковь трудно было изобрести.
Разумеется, подобная политика не могла полностью парализовать внутреннюю жизнь Церкви. И в "синодальный период" она имела великих святых и подвижников, иерархов и богословов. Но почти всем им приходилось вести нелегкую борьбу за духовное существование. Вспомним хотя бы ситуацию, описанную в романе Н. С. Лескова "Соборяне".
К концу XIX века церковно-политическая картина в России характеризовалась следующими чертами.
Опека и контроль государства лишали Православную Церковь самостоятельности. Она находилась под бдительным оком обер-прокурора.
Религиозное инакомыслие - старообрядчество, сектантство и т. д. жестоко подавлялось. Перемена конфессии, в смысле выхода из "господствующего вероисповедания", рассматривалась (до 1905 года) как уголовное преступление.
Исторически навязанный Церкви союз с самодержавием подрывал доверие к ней среди тех, кто желал преобразования общества, а также среди многих деятелей культуры, в том числе и верующих, для которых свобода мысли и творчества была неоспоримой ценностью.
Нравственная энергия христианства перетекала в русло нерелигиозных, оппозиционных, освободительных движений (примечательно, что многие революционеры-демократы вышли из духовного звания и кончали церковные школы),
Кризис самодержавия, углубленный русско-японской и первой мировой войнами, пробудил у многих верующих надежду на радикальные перемены к лучшему. Вот почему руководство Русской Православной Церкви не восприняло крушение монархического строя в феврале 1917 года как катастрофу. Ведь именно это событие позволило, наконец, созвать Всероссийский церковный Собор для решения давно назревших сложных и многообразных проблем.
Октябрь декларировал отделение Церкви от Государства, т.е. тот принцип, который был уже принят в США, Франции и других странах. А для обширной республики, в которой жили миллионы православных, старообрядцев, католиков, армяно-грегориан, лютеран, представителей различных христианских сект, иудаистов, мусульман, буддистов, приверженцев архаических традиционных культов, этот путь был наиболее естественным и закономерным.
Сама идея "государственной религии", фактически, изжила себя. "Ни один чиновник, - писал В. И. Ленин, - не должен даже иметь право спрашивать кого ни на есть о вере: это дело совести и никто тут не смеет вмешиваться. Не должно быть никакой "господствующей веры или церкви" [5][5] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 7, с. 173. Эта концепция выражена и в "Обращении к трудящимся мусульманам России и Востока", принятом вскоре после революции. "Отныне, - говорится там, - ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными" [6][6] Декреты Советской власти. М., 1957, т. I, с. 114.). Религия, свободная от надзора и давления власти, и власть, свободная от сакральных санкций, построенная на рациональной и демократической основе, - таким, казалось бы, мог стать его идеал и цель будущего развития.
Предпосылками для этого были и объявленные в революционных декретах свободы, и идея народовластия, и религиозный плюрализм страны. Особенно важна в этом отношении декларированная Октябрем свобода совести. В январском декрете 1918 года утверждалось, что "каждый гражданин может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой". В июле того же года в Конституцию РСФСР был включен пункт о том, что "свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами" (V, 13). Разъясняя этот пункт. В, И. Ленин в своей речи на митинге в Москве говорил: "Религия - частное дело. Пусть каждый верует во что хочет или ни во что не верит... Советская республика не знает никаких религиозных различий. Она находится вне всякой религии, отделила религию от Советского государства".