Значит, меньше всего вера в бессмертие является простым "утешением". В ней звучит властный призыв к действию. Опыт посмертной радости и полноты, так же как и опыт духовного мрака, - или, говоря в традиционных терминах, опыт "рая" и "ада" - коренится уже в этой жизни, откуда проецируется в вечность...
Пусть коротка наша жизнь и преходящи наши дела на земле. В свете вечности они приобретают непреходящий смысл. Вечность раскрывает перед нами огромный ослепительный горизонт, но к этой цели человек идет через свои посюсторонние дела. То, что делается "во времени" ради свободы, справедливости, приносит плод не только на земле, в истории, но и в посмертном становлении духа.
Помнить о краткости жизни не значит только констатировать очевидный факт, не значит жить в постоянном угнетении. Напротив, такая "память смертная" есть призыв к деятельности, к труду, к самоотдаче. "Память смертная" учит нас отделять несущественное от важного, ориентироваться на идеалы служения, учит бережно относиться к повседневному, к священному дару жизни.
Есть выражение "убить время", и мы часто забываем о его поистине зловещем смысле. Время - величайший дар, данный нам для развития личности, для обогащения ее любовью, для творческих усилий, для раскрытия огромных потенций духа. И если мы не ценим времени, мы действительно совершаем убийство.
Повторяю, духовный опыт человечества предполагает великую значимость наших посюсторонних дел. Вера в бессмертие помогает личности искать нравственной реализации, целеустремленно развивать в себе открытость и силы действенного добра.
Бессмертие едва ли может быть доказано математически. Будь это так, нравственный императив оказался бы чем-то навязанным, давящим, почти устрашающим. Поэтому человеку предоставлена свобода решения, свобода веры как абсолютного доверия к Высшему. Однако тот, кто принимает эту веру, должен со всей серьезностью отнестись и к ее предостережениям. Если дух неразрушим, то, что ожидает личность человека, жившего лишь для себя, сеявшего зло, погруженного в болото ничтожества и элементарных инстинктов? Что мы сеем во времени, то и пожнем в бесконечности.
Итак, нравственные претензии, предъявлявшиеся учению о бессмертии духа, по меньшей мере несправедливы.
Понятое во всей полноте, это учение озаряет смыслом нашу жизнь и наши каждодневные поступки.
Могут, конечно, спросить: а ведь есть люди, которые, не имея этой веры, все же отдают свои силы для добра?
Безусловно, как неразрушим дух, так и не может быть уничтожена ценность добра, даже если творящий его ничего не знает о Вечности. В Евангелии сказано о тех, кто, не подозревая, что служит Небу, служил братьям и был принят божественным Отцом, Который сказал, что сделанное для ближнего сделано для Бога. Значит, семена мужества, доброты, жертвенности, созидания, посеянные даже рукой человека, не ведающего о Вечности, дадут свои ростки.
Я знаю, что таких семян рассеяно неисчислимое множество на всем протяжении нашего столетия. Пусть оно отравлено ненавистью, беззакониями, унижением человеческого достоинства, войнами и расправами, оно не представляется мне периодом сплошного мрака.
И в недалеком прошлом, и сегодня мы можем, если внимательно приглядимся, открыть удивительные просветы человечности. Логически рассуждая, следовало бы ожидать почти повсюду полной нравственной деградации. Но вопреки всем стихиям зла "образ и подобие Божие" в человеке оказались началом достаточно стойким. Удивляет не зло в людях (оно закономерный продукт этической катастрофы) , а то, что в такое время свет не погас. Что в мир приходят все новые поколения, в которых чудесным образом дает о себе знать тайна Добра.
Многие сейчас задумываются, как укрепить эти ростки в обществе. Абстрактные идеалы и мертвые схемы, хотя бы и апеллирующие к "научности", едва ли смогут оказать тут большую помощь.
Наш, христианский, ответ достаточно ясен. Необходимо открыть доступ для естественного, органического развития духовности, для приобщения ее к тем подлинным религиозным ценностям, которые всегда были корнем и основанием культуры.
КОНТАКТ
Трудно спорить с тем, что кинематограф уязвим больше, чем любая другая область искусства, что фильмы морально устаревают куда быстрее произведений живописи или литературы. Причин для этого много, но, по видимому, проблема устаревания касается не только кино. Ведь и в других видах творчества не обходится без целого роя однодневок, которые вспыхивают и гаснут (а порой и вовсе не вспыхивают), словно огоньки ракет, еще при жизни авторов. Долгожитие дается лишь тем творениям, которые задевают в человеке нечто не зависящее от страны и эпохи. Это в полной мере относится и к кинематографу.
Есть фильмы, просмотр которых не оставляет в мыслях и чувствах никакого следа, будто их и не было. Но есть и такие, что побуждают зрителя обращаться к ним вновь и вновь, находить в них не замеченные прежде смысловые аспекты и измерения. Думается, что к подобным многомерным долгожителям следует отнести киношедевры Андрея Тарковского.
Родившиеся не в конъюнктурной спешке, не на злобу дня, они выношены и выстраданы в мучительной борьбе, внешней и внутренней,
Тарковскому суждено было сделать сравнительно немного, но это немногое дороже бесчисленного роя поделок и сериалов. Его фильмы не только продукт мастерства, а своего рода исповедь, смелый опыт символической автобиографии.
Мне не забыть, как завораживал меня и потрясал буквально каждый кадр в "Солярисе", "Зеркале", "Сталкере", и я думал о том, какой огромный путь должен был пройти творец этих глубоко философских вещей. Думал о нашем неуютном военном и послевоенном детстве, вспоминал низкие, обшарпанные домики Замоскворечья, унылую мужскую школу N 554, даже внешне походившую на казарму. Тарковский был у нас активным членом драмкружка и выделялся как фигура яркая и нестандартная. Учителя пеняли ему, что он, школьник, ходит в шляпе: тогда это называлось "быть стилягой". И мало кто в те годы догадывался, что скрыто за этим наносным эпатажем...
С картинами Тарковского - как с хорошими книгами. Их мало смотреть один раз. При новых встречах с ними возникают новые "прочтения". Порой даже кажется, что автор не всегда полностью осознавал, что он сделал. Впрочем, это не редкость в истории творчества. Нередко оно извлекает на свет Божий гораздо больше, чем задумал сам творец, что жило в его сознании. Бывает, что мастер с удивлением, почти со страхом смотрит на свое произведение. И тогда он ощущает правоту слов Алексея Толстого:
Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель.
Вечно носились они над землею, незримые оку.
Здесь обнаруживает себя тайна вдохновения - этого неразгаданного чуда человеческого духа.
Но подобно тому, как начинает сверкать камень, обработанный умелой рукой, так и дар, и вдохновение нуждаются в упорном труде воли и мысли. За фильмами Тарковского ощущается именно эта напряженная работа, неутомимый поиск, поход в неведомое.
Исключительно важно проследить, каково соотношение между "Солярисом" и "Сталкером" и фабульной литературной канвой, положенной в их основу.
Замечательный роман Станислава Лема о планетарном мыслящем Океане построен на гипотезе, согласно которой жизнь и сознание могут иметь во Вселенной совершенно иные формы, почти запредельные земным представлениям. С настойчивостью, свойственной многим большим писателям, Лем постоянно возвращался к этой идее в своих романах, повестях и рассказах.
Казалось бы, что могло так притягивать и волновать польского фантаста в подобного рода теме? Чувствуется, что для него она не просто игра ума. А ведь в своей теоретической книге "Сумма технологии" он сам признавал, что достоверных признаков существования космического "инобытия" нет. И тем более нет доказательств, что во Вселенной, подчиненной единым законам, эволюция должна пойти по каким-то немыслимым путям. Лем, кроме того, настаивает, что для материалиста идея уникальности разума на Земле "чудовищна" и "поразительна", а для спиритуалиста имеет "успокаивающий" характер. В действительности все наоборот. Именно, если видеть в основе мироздания только лишенные разума процессы, легко допустить, что они могут и не порождать разума, а если уж породили, то в силу случайности. Впрочем, это лишь к слову. Вернемся к вопросу: зачем Лему понадобилась идея внеземных разумов? Скорее всего, эта гипотеза позволяла ему переносить в космос свои раздумья и прогнозы о будущем Земли, о трансформациях мысли в пределах нашей планеты (так со времен Герберта Уэллса поступали и другие фантасты).
В "Солярисе" Тарковского все это есть: и мрачный призрак урбанистической цивилизации, и космос, и чужой непонятный разум, и главное проблема контакта. Однако темы, тревожащие польского писателя, в картине русского режиссера радикальным образом переосмысляются. У Тарковского речь идет не столько о контакте с проблематичными инопланетянами или будущим, сколько о Контакте в глубочайшем смысле - между людьми, между человеком и природой, между ним и самим Бытием. И этот лейтмотив приобретает в его фильмах трагическое звучание.
В "Солярисе" Тарковского все это есть: и мрачный призрак урбанистической цивилизации, и космос, и чужой непонятный разум, и главное проблема контакта. Однако темы, тревожащие польского писателя, в картине русского режиссера радикальным образом переосмысляются. У Тарковского речь идет не столько о контакте с проблематичными инопланетянами или будущим, сколько о Контакте в глубочайшем смысле - между людьми, между человеком и природой, между ним и самим Бытием. И этот лейтмотив приобретает в его фильмах трагическое звучание.
Контакт необходим. Но он роковым образом нарушен.
По существу, это драма человеческого "отчуждения" и одиночества.
Одиноки и обитатели станции, повисшей над пустынным и молчаливым Океаном, и Сталкер, тщетно надеющийся найти в людях понимание и веру, и герой "Жертвоприношения", который живет в своем закрытом для других мире. Одиночество становится у Тарковского своего рода "современным мифом", горьким словом о человеке, утратившем связь с чем-то жизненно важным.
Фильмы-притчи дают возможность самых различных интерпретаций. Вот одна из них.
Океан может восприниматься как емкий символ мировой тайны, с которой люди не нашли общего языка. Одни громоздят умозрительные гипотезы, другие махнули на загадку рукой, решив, что понять Океан все равно невозможно, третьи, делая попытки Контакта, вдруг обнаруживают его первые признаки... И в тот момент, когда Океан и человек впервые соприкасаются, происходит два знаменательных события.
Для диалога Оксан принимает человеческую форму, воплощается в человека.
У людей, встретившихся с Океаном, вскрываются тайники совести, прежде наглухо закупоренные.
Реакция героев на луч света, проникший в их подсознание и память, различна. Гибарян не выдерживает и бежит из жизни, Сарториус ожесточен и замыкается в себе, Снаут пытается заглушить внутреннюю тревогу псевдофилософской болтовней. Только Крис, пережив шок, приходит к мысли о покаянии. Не случайно заключительные кадры фильма показывают его у ног отца в коленопреклоненной позе евангельского блудного сына...
Итак, в камеру, где добровольно заключил себя дух человека, вторгается таинственный Контакт. Почему же он оказывается столь трудным испытанием?
Мы рождаемся в мир среди мрака, не видя ничего вокруг себя. Лишь постепенно глаза ребенка, начинают различать окружающее. Но чувство, что ты единственный огонек, светящийся во мгле, не исчезает полностью. "Я" остается осью нашего существования.
Таков исток и корень нашей самости, эгоцентризма, отчужденной закрытости.
Есть, конечно, великая правда в том, что мы сознаем некую абсолютную ценность своего "Я". Тейяр де Шарден справедливо подчеркивал, что "персонализация", рождение личностного самосознания - один из высших этапов эволюции. В личности содержатся предпосылки творчества и свободы, вместе с ней возникает демаркационная линия между человеком и биосферой.
Но одновременно личность подстерегает опасность стагнации, угроза остаться на уровне младенца, мнящего себя центром мироздания. Такой инфантилизм самости окружает наше "Я" глухими стенами, делает невозможным или крайне трудным реальный Контакт.
В патологических случаях возникает полная отгороженность души от окружающего. Но и "здоровый" человек в известном смысле может быть закрытым и соприкасаться с миром лишь периферически. А если он и выходит из темницы, то часто страдает от комплекса ложного самоутверждения. Паскаль говорил: "Я" хочет видеть себя великим, а сознает, что ничтожно, счастливым, а само несчастно, совершенным, а преисполнено несовершенств". Выход из этого противоречия философ видел в следовании евангельскому призыву: "Отвергни себя", т. е. свою самость. Преодолеть же самость помогает любовь.
По определению Владимира Соловьева, смысл любви "состоит в том, что она заставляет нас действительно, всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое в силу эгоизма мы ощущаем только в самих себе".
Лишь любовь способна осуществить подлинный Контакт. Это распространяется не только на отношения между людьми, но и на восприятие человеком Бытия - Океана по символике Тарковского. Мы можем любить Бытие, как можем любить "другого" и природу.
Бытие, взятое в целом, таинственно и многозначно. Несмотря на все открытия науки, сам факт его остается необъяснимым, недетерминированным, имеющим основу в самом себе. Если в известной нам природе действует закон причинности, то исток Бытия должен находиться глубже этого причинного ряда.
В прологе "Соляриса" рассуждения ученых об Океане напоминают попытки построить религиозные и философские концепции о Бытии. Но без живого контакта с Ним они остаются лишь спорными и хрупкими сооружениями.
А возможен ли вообще такой Контакт?
В фильме он дан не просто как возможность, но как нечто совершившееся. Размышляя над загадкой, Крис начинает учиться молчаливому диалогу с Бездной. А затем сам Океан начинает "говорить" с ним. Говорить сперва странно, пугающе, но именно это общение наносит удар, пробуждающий больную совесть героя.
Контакт, встреча с Бытием издавна связывалась с верой. Верой в то, что разум и воля, присущие нам, не являются нашим исключительным достоянием. Проявления духовности - главного отличия Homo sapiens от животных предполагают, что она в первую очередь принадлежит Бытию как Целому, а не только человеку или другим разумным существам, если таковые и возникли в лоне природы. Это убеждение созрело во многовековом опыте мировых религий. Они утверждают, что высшее Начало не может до конца быть познано нашим ограниченным мышлением (как и Океан в кинопритче); но реальность Его открывается, когда человек с благоговением ищет Контакта и Бытие начинает говорить с ним.
Тогда раздвигаются стены, окружающие наше "Я", и Целое выступает уже не в виде безликого "Нечто", а как "Некто", бесконечный, иноприродный нам, но все же соотнесенный с нами и даже в чем-то подобный нам.
Во время плавания Тура Хейердала на "Тигрисе" на палубу его тростникового судна часто попадали обитатели морских глубин. Рассматривая их, путешественник невольно задумывался над тем, может ли такое совершенство строения быть результатом слепого случая, бесцельного развития. Не говорит ли природа, спрашивал он себя, о Творце?
Еще более, чем структура организмов, поразительна сама тайна мировых закономерностей. Даже скептик Вольтер пришел к выводу, что познаваемая, рационально устроенная Вселенная свидетельствует, что в ее основе сокрыта мудрость Создателя.
В 1986 году были, наконец, переизданы философские труды К. Э. Циолковского, в том числе книга "Причина космоса". Но напечатана она, увы, с купюрами. В ней, например, опущены слова ученого о том, что Причина космоса "есть высшая любовь, беспредельное милосердие и разум". Эта мысль Циолковского перекликается с известными словами А. Эйнштейна: "Самое прекрасное чувство связано с переживанием таинственного... Человек, которому это ощущение чуждо, который потерял способность удивляться и благоговеть, мертв. Знание о том, что есть сокровенная Реальность, которая открывается нам как высшая мудрость и блистающая красота, - это знание и это ощущение есть ядро истинной религиозности".
И все же этой интуиции и этих размышлений о Высшем недостаточно. Они исходят из природы, в которой есть совершенство, но нет различения добра и зла. Куда важнее духовный опыт мировых религий, открытый ими Контакт, который пробуждает в человеке нравственный императив.
Но тут надо сделать одну важную оговорку.
Если наука, рациональное познание требуют усилий и подчас подвига, то в не меньшей степени необходимы они и для веры, ищущей Контакта. Эта тема стоит в центре "Сталкера".
Роман братьев Стругацких "Пикник на обочине", ставший отправной точкой для фильма Тарковского, и посвящен как раз подвигу ученого, героике бескорыстного познания, которое не останавливается даже перед смертельной опасностью. А рядом идет алчность, желающая извлечь из неведомого практическую, осязаемую пользу (хотя в итоге под влиянием поступка ученого Кирилла сталкер Шухарт поднимается до желания дать "счастье для всех").
Фильм все перестраивает. У Тарковского Сталкер - это своего рода пророк, проводник в мир Непостижимого. Такие "проводники" в истории всегда существовали. Им дано было не только подниматься над обыденным опытом в мир мистического Контакта, но и влечь за собой других. Периодическое появление этих "сталкеров духа" отмечает, словно вехами, все развитие культуры. Древняя Русь, например, находила их в лице своих святых и праведников.
Могут возразить, что есть немало людей, далеких от этого опыта. На подобный аргумент французский философ Анри Бергсон отвечал: "Встречаются ведь и люди, для которых музыка лишь шум, и многие из них с тем же гневом и в том же тоне личного раздражения судят о музыкантах. Нельзя же считать это аргументом против музыки".