Стань эти факты достоянием гласности, и — при нужной их подаче — тень будет брошена разом и на Синод и на Правительство! Поэтому про эти преференции знают лишь те, кому нужно, — узкий, строго ограниченный круг людей. Настоящий Тайный Орден выходит!
— М-да… Феерично… — задумчиво протянул Горислав. — Так вот откуда у старика Щербинского находились средства для пополнения и создания столь роскошной антикварной коллекции! А он мне втюхивал, что на бирже, дескать, поигрывает — в его-то возрасте! Еще и деньжат у меня занимал — нарочно прибеднялся, точно! И младший Щербинский тоже все прибеднялся… а на самом английский костюм за три тысячи евро; я еще давеча обратил внимание на столь вопиющее несоответствие — фактически библиотечный служащий, пускай и в чинах, но зарплата-то известно какая… Опять же, откуда бы у него секретарь-референт? Небось, платил ему из своего кармана.
— Ага. Все мы задним умом сильны! — ехидно заметил Хватко.
— Уел, уел… Но как же и кому удалось добиться столь неслыханных преференций?
— Как я выяснил, пролоббировал все это дело не кто иной, как наш протоиерей Серафим.
— Простой протоиерей? Из белого духовенства? Странно. Кстати, над каким приходом начальствует его высокопреподобие?
— А у него вовсе нет никакого прихода.
— Министр без портфеля?
— Типа того. Да и в самом деле — не всякий же генерал командует армией. Вот и тут также. Однако влиянием отец Серафим, судя по всему, пользуется немалым — помимо того, что он занимает пост Председателя одного из синодальных отделов, он еще является духовным лидером и наставником молодежного общественного движения «Православное юношество», сокращенно — ПЮНШ. Слыхал о таком?
— Никогда не слышал, — ответил Костромиров.
— Да слышал, наверное, или видел, да позабыл! Ну, ПЮНШ, пюншевцы… Они еще едва не все как один в косоворотках ходят и бородки пытаются отращивать.
— В косоворотках, говоришь, — задумался Горислав. — Может, и правда видел. Ну да бог с ними. Однако ты оперативен не по годам! Все успел разузнать: и про орден, и про кавалеров, и про преференции!
— Ну, тут не только моя заслуга, — попытался скромно потупиться Хватко, — не далее как вчера утром ко мне прибежал этот твой Алексей Пеклов, бывший секретарь-референт… Ведь это ты дал ему мои координаты? Да? Ну вот, прибежал и принес Положение о наградах РПЦ и статут ордена святого Феофила… Будто бы ты рекомендовал ему, коли он еще что про орден вспомнит, обратиться именно ко мне.
— Да, толковый парень, — согласился Костромиров. — Что ж, коктейль получается у нас смертоносный: драгоценная антикварная рукопись, налоговые льготы, убийца-психопат… Между прочим, ты не находишь, Вадим, что оставшимся четверым кавалерам угрожает опасность? Может, стоит приставить к ним охрану?
— Эк куда хватил! Мы не в Америке. Где ее взять — охрану? И потом, тогда надо предположить наличие некоего странного заговора… заговора по ликвидации кавалеров именно конкретного церковно-общественного ордена. Попахивает масонством… и бредом. Знаешь, что я тебе скажу? Не надо в каждой заднице мозга искать — бесперспективное это дело. Наверняка все проще и банальнее. Просто мы с тобой пока очевидного чего-то не видим.
— Как хочешь, но я таки побеседую с оставшимися орденоносцами. Тем паче у покойных-то я не поинтересовался — ни к чему было, а к этим господам у меня созрел очевидный вопрос…
— Какой? — встрепенулся Хватко.
— Что им известно про рукопись, разумеется.
— Давай побеседуй. Ты профессор — тебе и карты в руки, — не стал возражать следователь, — только опасность, по-моему, может угрожать лишь троим из них.
— Это почему только троим? Кому же из них не грозит?
— Убийце. Только не говори, что и сам еще не догадался, что убийца — один из оставшихся четверых.
— Ну что ж, не скрою, первоначально и у меня мелькала такая мысль.
— В кои-то веки! — с притворным удивлением всплеснул ладонями следователь.
Начиная с понедельника, Горислав Игоревич Костромиров принялся действовать согласно разработанному им плану и предпринял для осуществления оного ряд целенаправленных усилий.
Перво-наперво он попытался добиться аудиенции у протоиерея Серафима Бирюкова. Но здесь его ожидал немедленный и решительный провал: профессору сразу было заявлено, что именно с ним — Гориславом Костромировым — его высокопреподобие ни под каким видом встречаться не желает и не будет, ибо от его, профессора, неверия почернела и кровоточит самая земля, а не раз высказываемые им публично атеистические убеждения ядовитым гноем растекаются по стогнам престольного града и отравляют незрелые умы и неокрепшие души человеков.
С академиками было проще: и с Фаддеем Аристарховичем Чудным, и с Тихоном Адриановичем Хоменко-Лисовским Костромиров был давно знаком. Хотя знакомство это и не доставляло удовольствия ни одному из них троих. Оба академика являлись создателями бредоподобных псевдоисторических концепций и объектом постоянной критики со стороны Костромирова на страницах научной периодики. Впрочем, еще несколько лет назад Горислав Игоревич не отказывался и от публичных дебатов то с одним, то с другим из этих ученых мужей, покуда не понял, что когда душой человека овладевает какая-нибудь мономаниакальная идея, то доводы рассудка и здравого смысла бессильны.
Достаточно упомянуть, что результатом «фундаментальных» исследований академика Чудного было доказательство существования русского мирового государства на протяжении нескольких десятков тысяч лет, а не менее гениальные изыскания академика Хоменко-Лисовского позволяли сделать вывод о том, что до самого XIV века истории у человечества не существовало вовсе! При этом Чудный в своих исследованиях руководствовался собственными «новаторскими» достижениями в области эпиграфики и в целом палеографии, а Хоменко-Лисовский — не менее «совершенными» математическими методами и данными вычисленных им астрономических событий.
Когда Горислав Игоревич созвонился с академиком Чудным и в коротких словах объяснил цель своего визита, старик немедленно согласился на встречу, оговорив в качестве условия, чтобы она проходила на «нейтральной» территории — в небольшом ресторанчике близ Таганской площади.
Костромиров принял решение действовать методом лобовой атаки, поэтому, едва поздоровавшись и усевшись за столик, поинтересовался, что тому известно о земном существовании небесного патрона носимого им ордена — Феофила Мелиссина.
Хотя Фаддей Аристархович был уведомлен о том, что разговор предстоит об убийстве трех кавалеров ордена, но все равно заметно занервничал.
— Помилуйте! То есть как — что известно? Все и известно! Я хочу сказать: что всем известно — то и мне. Да-с! А что такого особенного мне должно быть известно? Ничего такого особенного. Ну, жил он где-то на рубеже восьмого и девятого веков, был игуменом столичного Студийского монастыря, прославился каким-то особенным монашеским подвижничеством и сугубой аскезой… Вот, собственно, и все. Апочему вас, Горислав Игоревич, это интересует, позвольте узнать? Какая тут связь с убийствами?
— Скажите, Фаддей Аристархович, — продолжал Костромиров, проигнорировав встречный вопрос академика, — а что вы можете сказать об агиографической литературе, связанной с именем Феофила Мелиссина?
— Литература? Почему — литература? Всего одно «Житие» и существует. Какая уж тут литература!
— Какое «Житие»? — насторожился, словно охотничий сеттер, Горислав Игоревич.
— Будто сами не знаете! — ответил Чудный, нервно теребя благообразную седую бороду. — То самое, что было составлено в XIV веке монахами Студийской обители, а в следующем веке попало — вместе с бежавшими от османов греками — на Русь и, собственно, послужило основанием для прославления и последующей канонизации преподобного Феофила.
— Нет, я не о том. Вы слышали, будто существует другое «Житие», якобы написанное самим Мелиссином?
— Чушь! Полнейшая ересь! Я ничего похожего не слышал! — враз раскипятился академик.
— А еще говорят, будто существует древнерусский список-перевод этого автобиографического «Жития», созданный в одиннадцатом или двенадцатом столетиях в одном из русских монастырей на Афоне…
— Ничего этого не существует! — неожиданно рявкнул Фаддей Аристархович и так хлопнул ладонью по столу, что посуда ответила ему жалобным звоном. Но вдруг столь же внезапно успокоился и поинтересовался у Костромирова с ласковой и довольно лукавой улыбкой: — Или, может, я попусту мечу тут громы и молнии? Может, вам что-то достоверно известно об этой рукописи? Не в недрах ли вашего богатейшего собрания сокрыт сей артефакт?
После некоторого колебания Горислав Игоревич решил не раскрывать карты и ответил, что, дескать, в научной среде ходят весьма упорные слухи о существовании рукописи «Жития Феофила» XI–XII веков, но сам он наверняка ничего не знает и какими-либо фактами не располагает, почему и позволил себе побеспокоить Фаддея Аристарховича.
После некоторого колебания Горислав Игоревич решил не раскрывать карты и ответил, что, дескать, в научной среде ходят весьма упорные слухи о существовании рукописи «Жития Феофила» XI–XII веков, но сам он наверняка ничего не знает и какими-либо фактами не располагает, почему и позволил себе побеспокоить Фаддея Аристарховича.
— Ну что ж, коллега, — все с той же лукавой и вместе с тем несколько нервной улыбкой заявил академик, — коли вас интересует мое мнение, то оно таково: буде подобная рукопись действительно имеет место быть, то это не иначе как мнимая древность, подделка! Ибо безымянный автор канонического «Жития» XIV века прямо упоминает, что до него никто еще не удосужился живописать духовные подвиги игумена Феофила!
— Буду иметь в виду, — ответил Костромиров. — Но напоследок у меня есть еще один вопрос, и на него, я полагаю, вам будет ответить значительно проще.
— Я весь во внимании, — заверил академик, величественно склонив седое чело.
— Скажите, Фаддей Аристархович, вы были хорошо знакомы с покойными Щербинскими и Пухляковым? Быть может, вас связывали какие-либо совместные, скажем — коммерческие, интересы?
— Никаких взаимных интересов, — отрезал Чудный, — шапочное знакомство, не более того.
— Тогда позвольте откланяться. — Горислав Игоревич поднялся из-за стола, направился было к выходу, но потом вернулся. — Я полагаю, будет излишним говорить — вы ведь и сами это отлично понимаете, — что вам угрожает серьезная опасность?
— Это какая же? — вздернул темные брови академик.
— То есть как «какая»? — в свою очередь удивился Костромиров. — Подряд трое кавалеров ордена святого Феофила пали жертвой убийцы. Вы награждены тем же орденом и не считаете, что вам что-то угрожает? Кстати, у вас лично есть какие-либо соображения по этому поводу? У кого может быть мотив к уничтожению лиц, удостоенных сей награды? И главное — что за мотив?
— Нет, нет, нет! — замахал руками Фаддей Аристархович, словно гоня Костромирова к выходу. — Мне ничего не известно! Я теряюсь в догадках — и только! Будем надеяться, что это лишь цепь нелепых и случайных совпадений!
— Ну-ну, — только и нашелся что сказать Горислав Игоревич; он явственно различил застывший в глазах академика ужас.
В тот же день он созвонился, а на следующий — встретился и с академиком Хоменко-Лисовским. Как он и ожидал, разговор с Тихоном Адриановичем оказался ничуть не более продуктивным.
Насколько сам Хоменко-Лисовский, обликом своим смахивающий на иссушенного духовной аскезой инквизитора, отличался от Чудного, который скорее походил на благообразного ветхозаветного патриарха, настолько ответы обоих академиков были аналогичны друг другу. Аналогичным было и чувство страха, которое оба ученых мужа явно испытывали перед неведомым истребителем кавалеров ордена святого Феофила.
Договориться о встрече с «без пяти минут олигархом» Прошиным оказалось довольно просто. Узнав, с кем и по какому поводу ему придется иметь дело, тот предложил профессору к трем часам следующего дня подъехать в офис компании «РОССНЭК».
Как и сказал Хватко, офис Алексея Владимировича Прошина располагался на Осташковском шоссе, между Москвой и Мытищами.
Уже издали в глаза Костромирову бросилась группа построек ядовитой ярко-синей расцветки. Подъехав ближе, он обнаружил, что это и есть искомый «РОССНЭК».
Прошинский завод заключался в трех корпусах — двух производственных и одном административном, который стоял несколько обособленно. Все здания были, подобно детскому конструктору, сооружены из столь распространенного ныне, особенно за пределами МКАД, материала — из так называемых сэндвич-панелей — и имели вид утилитарно-икеевский. Самый верх офисного корпуса был украшен огромными, стилизованными под церковно-славянскую вязь буквами: «РОССНЭК».
Вся территория по периметру была огорожена высоким железным забором, виднелись на нем и несколько следящих видеокамер наблюдения. Встретившие Горислава Игоревича на КПП крепкие ребята в камуфляжной форме внимательно изучили его документы и дозволили проход на объект. Машину, однако, было велено оставить за территорией — дескать, пропуск выписан только на самого Костромирова, но не на его транспортное средство.
«Может, они тут не сухарики с анчоусами производят, а боевые отравляющие вещества?» — подумал Горислав, миновав пост охраны.
На неусыпно охраняемой территории было чисто и пустынно. Лишь редко высаженные вдоль забора голубые ели да иногда попадающиеся навстречу гастарбайтеры узбекско-туркменской национальности слегка оживляли унылый пейзаж. Последние были молчаливы, спешили уступить дорогу и быстренько скрыться с глаз: не дай бог какой-нибудь чин из ФМС — Федеральной миграционной службы.
Когда Костромиров зашел в прозрачные раздвижные двери административного корпуса, там его встретил еще один дюжий охранник. Пока верзила проверял пропуск и сверял с паспортом, Горислав Игоревич с любопытством огляделся — прямо напротив входа, слева от лестницы, ведущей наверх, за бруствером из мешков был установлен пулемет «Максим», очень натуральный, как настоящий, только, пожалуй, чересчур новенький и блестящий.
Поднявшись на третий этаж, Костромиров прошел налево до конца коридора и обнаружил наконец кабинет генерального директора.
Симпатичная молодая секретарша в приемной попросила его подождать: «Посидите пока на диванчике, Алексей Владимирович вас примет через минуту». Выждав ровно шестьдесят секунд, она распахнула дверь в кабинет начальника.
На пороге Горислав Игоревич осмотрелся. Вдоль левой стены обширного помещения стоял длинный стол заседаний; справа, у второй двери, ведущей, видимо, в комнату отдыха или какие иные личные апартаменты, — большой стол, поверхность коего была девственно чиста от бумаг. За этим столом перед открытым ноутбуком и сидел сам хозяин кабинета — мужчина сорока — пятидесяти пяти лет на вид, хорошо сохранившийся, хотя чуть лишнего веса. Когда Прошин поднялся ему навстречу, Костромиров обратил внимание, что тот среднего роста и крепкого телосложения — похоже, когда-то всерьез занимался спортом, и скорее всего, боксом, но не профессионально, ибо нос цел, форма его не нарушена. В лице Алексея Владимировича неуловимо присутствовало нечто бульдожье, выдающее бывшего сотрудника «органов».
Над столом хозяина «РОССНЭКа», на стене, вместо обычной картины или фотографии Президента в кимоно и с любимой собакой, висел АКМ, и, когда было покончено с взаимными приветствиями, Горислав Игоревич первым делом поинтересовался, кивнув на автомат:
— Настоящий? Или тоже муляж, как «Максим» внизу?
— Самый настоящий, — ответил Прошин, — у меня и разрешения все в наличии.
Едва профессор попытался задать первый вопрос, как Алексей Владимирович сам перешел в наступление:
— Позвольте прежде всего кое-что уточнить, Горислав Игоревич. Из нашего телефонного разговора я понял, что речь пойдет об убийстве трех кавалеров ордена святого преподобного Феофила Мелиссина. Это меня заинтересовало, что и понятно — я сам удостоен чести носить эту награду. Но пока мне непонятно, в чем состоит ваш интерес в этом деле?
— Видите ли, — ответил Костромиров, — недоброй волею судьбы я оказался вовлеченным в события, связанные со смертью Руслана Соломоновича Щербинского, да и его племянника — Анатолия Яковлевича. Более того, перед самой смертью профессор Щербинский просил меня о помощи, я обещал, но убийца оказался проворнее — Руслан Соломонович был отравлен до того, как я успел к нему приехать. Все это накладывает на меня некоторые моральные обязательства…
— Какие же? — поинтересовался Прошин.
— Я должен найти убийцу и отдать его в руки правосудия.
— На то есть органы следствия, — возразил владелец «РОССНЭКа».
— Следствие не располагает теми сведениями, которыми располагаю я, оно даже не видит очевидной взаимосвязи между этими тремя преступлениями — уголовные дела до сих пор не соединены в одно производство.
— И что же, по-вашему, объединяет убийства Пухлякова и Щербинских? — спросил Прошин.
— Да вы же сами видите между ними связь, Алексей Владимирович! Я ведь не называл вам фамилии Пухлякова, — заметил Костромиров.
— Я был знаком с Рудольфом Васильевичем, — коротко ответил Прошин. — И все же, что, по-вашему, объединяет их смерти?
— Как это «что»? Святой Феофил, конечно!
— Вот как! — слегка усмехнулся Прошин. — Так вы пришли мне сказать, что кто-то изничтожает лиц, награжденных орденом святого Феофила?
— Не совсем так, — в свою очередь усмехнулся Горислав Игоревич. — Впрочем, во всем, что касается этого святого, вы, должно быть, более осведомлены и компетентны, нежели я; ведь вы, а не я полный кавалер ордена его имени. Между прочим, Алексей Владимирович, вам что-нибудь известно о существовании, помимо официального, датированного XIV веком, другого, значительно более раннего «Жития преподобного Феофила»?