— Послушай… У тебя не мигрень-ли начинается? Не нервы-ли расходились? Такъ я такъ ужъ и буду держать себя. Наберу въ ротъ воды и буду молчать, потому при мигренѣ тебя въ ступѣ не утолчешь.
— Безстыдникъ! Еще смѣешь хвастаться передъ женой, что у тебя въ Петербургѣ были какія-то особенныя бабы! сказала Глафира Семеновна и умолкла.
Они подошли къ подъѣзду гостинницы. Швейцаръ распахнулъ имъ дверь и съ улыбкой привѣтствовалъ ихъ:
— Добръ вечеръ, экселенцъ! Добръ вечеръ, мадамъ экселенцъ!
Онъ далъ звонокъ наверхъ. Съ лѣстницы на встрѣчу супругамъ бѣжалъ корридорный и тоже привѣтствовалъ ихъ:
— Заповидайте (т. е. пожалуйте), экселенцъ! Заповидайте, мадамъ. Русски самоваръ? спросилъ онъ ихъ.
— Да пожалуй… давай самоваръ. Отъ скуки чайку напиться не мѣшаетъ, сказалъ Николай Ивановичъ, взглянувъ на часы.
Часы показывали всего одиннадцать. Корридорный отворилъ супругамъ ихъ помѣщеніе, зажегъ лампу и подалъ визитную карточку.
— Опять корреспондентъ! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — А ну ихъ съ лѣшему! Надоѣли хуже горькой рѣдьки.
— А кто виноватъ? опять вскинулась на него жена. — Самъ виноватъ. Не величайся превосходительствомъ, не разыгрывай изъ себя генерала.
Николай Ивановичъ надѣлъ пенснэ на носъ, прочелъ надпись на карточкѣ и сказалъ:
— Нѣтъ, это не корреспондентъ, а прокуроръ.
— Какъ прокуроръ? испуганно спросила Глафира Семеновна.
— Да такъ… Прокуроръ Стефанъ Мефодьевичъ Авичаровъ. Прокуроръ…
Глафира Семеновна язвительно взглянула на мужа и кивнула ему:
— Поздравляю! Доплясался.
— То есть какъ это доплясался? спросилъ тотъ и вдругъ, сообразивъ что-то, даже измѣнился въ лицѣ.
По спинѣ его забѣгали холодные мурашки.
— Когда приходилъ этотъ прокуроръ? спросила Глафира Семеновна корридорнаго.
Тотъ объяснилъ, что прокуроръ не приходилъ а что прокуроръ этотъ пріѣхалъ изъ Пловдива, остановился въ здѣшней «гостильницѣ и молитъ да видя экселенцъ» (т. е проситъ видѣть его превосходительство).
— То есть здѣсь въ гостинницѣ этотъ прокуроръ живетъ? — переспросилъ Николай Ивановичъ, для ясности ткнувъ пальцемъ въ полъ, и получивъ подтверженіе, почувствовалъ, что у него нѣсколько отлегло отъ сердца. — Идите и принесите самоваръ и чаю, — приказалъ онъ корридорному.
Тотъ удалился.
Глафира Семеновна взглянула на мужа слезливыми глазами и сказала:
— Вотъ до чего ты довелъ себя присвоеніемъ непринадлежащаго себѣ званія. Генералъ, генералъ! Ваше превосходительство!
— Да когда-же я присваивалъ себѣ превосходительство? Мнѣ другіе присвоили его, оправдывался Николай Ивановичъ.
— Однако вотъ уже на тебя обратилъ вниманіе прокурорскій надзоръ.
— Это что прокуроръ-то карточку подалъ? Да что ты! Сначала я также подумалъ, но когда корридорный сказалъ, что прокуроръ живетъ здѣсь въ гостинницѣ, то очевидно, что онъ по какому нибудь другому дѣлу хочетъ меня видѣть.
— Да. Прокуроръ нарочно приказалъ сообщить тебѣ, что онъ живетъ въ гостинницѣ, чтобы не спугнуть тебя…Какой ты простякъ, посмотрю я на тебя.
— Да что ты! Ты ошибаешься… У страха всегда глаза велики…
Такъ говорилъ Николай Ивановичъ, но чувствовалъ, что его ударяетъ въ жаръ.
Онъ всталъ со стула и въ волненіи прошелся по комнатѣ.
— Намъ нужно завтра-же утромъ уѣзжать отсюда — вотъ что я тебѣ скажу, объявила ему жена.
— Да я съ удовольствіемъ… На самомъ дѣлѣ намъ здѣсь больше уже и дѣлать нечего… мы все осмотрѣли, отвѣчалъ онъ. — А только еслибы этотъ прокуроръ что нибудь на счетъ преслѣдованія меня по закону, то съ какой стати ему было карточку свою у меня оставлять? Ну, явился-бы онъ прямо и спросилъ: съ какой стати? по какому праву?
— Да неужели ты не знаешь судейскихъ? Они пускаются на всѣ тонкости, чтобъ затуманить дѣло и не спугнуть.
— Душечка, да вѣдь я ни бѣжать, ни скрываться никуда не сбирался, старался Николай Ивановичъ представить женѣ свое положеніе въ хорошемъ свѣтѣ, но ужъ и самъ не вѣрилъ своимъ словамъ. — Съ какой стати я побѣгу?
Голосъ его дрожалъ, глаза блуждали.
— А между тѣмъ теперь-то именно и надо бѣжать, сказала Глафира Семеновна.
— Да поѣдемъ, поѣдемъ завтра утромъ въ Константинополь. Поѣздъ, который вчера привезъ насъ сюда, ежедневно, спустя часъ, и отходитъ отсюда въ Константинополь, стало быть, завтра въ первомъ часу дня мы и отправимся на желѣзную дорогу. Можно даже уѣхать раньше на станцію…
— И непремѣнно раньше. Да не изволь сегодня съ вечера и намекать кому-либо въ гостинницѣ, что мы завтра уѣзжаемъ.
— Зачѣмъ буду намекать? Съ какой стати? Завтра утромъ, передъ самымъ отъѣздомъ только скажемъ, что уѣзжаемъ.
— Ну, то-то. А я сейчасъ, съ вечера, послѣ чаю, потихоньку уложу всѣ наши вещи, продолжала Глафира Семеновна. — А завтра утромъ, чтобы избѣжать визита прокурора, мы можемъ пораньше уѣхать куда-нибудь.
— Дѣлай какъ знаешь, тебѣ съ горы виднѣе, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Но зачѣмъ ты меня пугаешь! Право, мнѣ думается, что прокуроръ такъ оставилъ свою карточку…
— Станетъ прокуроръ безъ причины карточку оставлять! Дожидайся!
Корридорный внесъ самоваръ и чайный приборъ. Супруги начали пить чай, но ни Николаю Ивановичу, ни Глафирѣ Семеновнѣ не пилось. Николая Ивановича била даже лихорадка.
— Глаша! Меня что-то знобитъ. Не принять-ли мнѣ хинину? сказалъ онъ женѣ.
— Блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ, произнесла та и полѣзла въ баулъ за хининомъ.
XXXII
Хоть и бодрилъ себя Николай Ивановичъ, но прокурорская карточка произвела на него удручающее дѣйствіе. Онъ въ волненіи ходилъ по комнатѣ и думалъ: «Чертъ возьми, еще задержатъ да начнутъ слѣдствіе о присвоеніи не принадлежащаго званія. А задержатъ, такъ что тогда? Вѣдь это недѣли на двѣ, а то такъ и на три. Знаю я, какъ слѣдствіе-то производятъ! Черезъ часъ по столовой ложкѣ. А потомъ судъ… Приговорятъ къ штрафу… Да хорошо если еще только къ штрафу. А какъ къ аресту дня на два, на три? Вотъ и сиди въ клоповникѣ. Навѣрное у нихъ клоповникъ. Ужъ если у насъ въ провинціи… А вѣдь это ничего, что столица Болгаріи Софія, а такая же глушь, какъ и провинція. А на три недѣли задержатъ, такъ что мы будемъ дѣлать здѣсь? Вѣдь тутъ съ тоски подвѣсишься. А бѣдная Глаша? Впрочемъ, она не бѣдная. Ее жалѣть нечего. Она меня тогда поѣдомъ съѣстъ, загрызетъ и съѣстъ, такъ что отъ меня одни сапоги останутся. Развѣ откупиться? Развѣ поднести взятку завтра этому прокурору, если онъ насъ остановитъ завтра? мелькнуло у него въ головѣ. — Поднесу, непремѣнно поднесу. Навѣрное здѣсь берутъ, рѣшилъ онъ. — Ужъ если у насъ берутъ, то здѣсь и подавно. И подносить надо сразу. Какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, сейчасъ: „пожалуйста, сдѣлайте такъ, что какъ будто вы не застали насъ, какъ будто ужъ мы выѣхали изъ Софіи. Что вамъ?.. Во имя славянскаго братства это сдѣлайте. Вѣдь мы русскіе и васъ освобождали. Неужели вы захотите погубить руку, можетъ быть, хотя и преступную, но все-таки освободившую васъ, болгаръ, руку русскую, чувствующую къ вамъ братскую любовь? разсуждалъ Николай Ивановичъ, мысленно произнося эти слова. — А сколько же поднести? Пятьдесятъ, восемьдесятъ, сто рублей? за далъ онъ себѣ вопросъ и тутъ же отвѣтилъ:- Нѣтъ, сто рублей, я думаю, много. Поднесу восемьдесятъ. Русскими деньгами поднесу. Пусть мѣняетъ. Стой, стой! остановился онъ въ раздумьѣ и пощипывая бороду. — Поднесу-ка я ему сербскія бумажки, которыя привезъ сюда изъ Бѣлграда. У меня ихъ больше чѣмъ на девяносто рублей и ихъ все равно никто не беретъ здѣсь въ промѣнъ, а прокурору-то размѣняютъ. Поднесу! Ихъ и поднесу!“ рѣшилъ онъ мысленно и машинально кинулъ окурокъ папиросы, которую курилъ.
— Николай! Да ты никакъ ошалѣлъ! закричала на него Глафира Семеновна. — Къ чему ты это озорничаешь и кинулъ окурокъ съ огнемъ въ нашъ сундукъ съ вещами! Вѣдь пожаръ сдѣлать можешь.
Она въ это время укладывала свои вещи и стояла передъ открытымъ сундукомъ,
— Виноватъ, душечка, прости! Дѣйствительно, я ошалѣвши, опомнился Николай Ивановичъ. — Эта исторія съ прокуроромъ не даетъ мнѣ покою.
И онъ кинулся съ сундуку искать окурокъ.
— Да ужъ вынула, вынула, сказала ему жена, взглянула на него, увидала его жалкую, удрученную физіономію и ей сдѣлалось жалко его. — Не знаю только, къ чему ты такъ особенно убиваешься, прибавила она. — Вѣдь въ сущности ты всегда можешь отпереться, что ты назвался генераломъ. Вѣдь слугѣ ты сказалъ только на словахъ, что ты превосходительство, а письменныхъ доказательствъ никакихъ нѣтъ.
— На словахъ, на словахъ, подхватилъ Николай Ивановичъ, нѣсколько повеселѣвъ. — Только на словахъ.
— Ну, такъ вотъ такъ и отвѣчай: „знать, молъ, ничего не знаю, вѣдать не вѣдаю, паспортъ у меня въ порядкѣ, а если меня люди вздумали звать превосходительствомъ, то я въ этомъ не виноватъ“.
— Такъ и скажу, такъ и скажу, милая. Дѣйствительно, я ни въ чемъ не виноватъ. Люди это все, а не я, гостинничная и ресторанная челядь вздумала меня называть превосходительствомъ. Они и этимъ проклятымъ репортерамъ и корреспондентамъ сообщили, что генералъ Ивановъ пріѣхалъ, говорилъ Николай Ивановичъ. И знаешь, что я рѣшилъ сдѣлать? Я рѣшилъ завтра-же, какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, по первому-же абцугу дать ему взятку, поднести сербскія бумажки. Вѣдь все равно ихъ у насъ здѣсь не беретъ ни банкъ, ни мѣняла. Къ тремъ жидамъ мѣняламъ давеча послѣ обѣда заѣзжали — ни одинъ жидюга не размѣнялъ.
— Смотри какъ-бы, не раздражить этимъ. Это ужъ ты потомъ. А на первыхъ порахъ только отпирайся. „Знать, молъ не знаю, вѣдать не вѣдаю“, совѣтовала
— Такъ и стану говорить, а только вѣдь свидѣтели будутъ. Первый свидѣтель — это корридорный. Когда я ему подалъ мою карточку для записи моей фамиліи на доскѣ, онъ спросилъ меня: „экселенцъ?“ — и я отвѣтилъ ему: „хорошо, пишите экселенцъ. Я экселенцъ“. Вотъ такъ что-то въ этомъ родѣ. Не вызвать-ли развѣ сейчасъ корридорнаго да не сунуть-ли ему десятокъ левовъ, чтобы онъ ничего этого прокурору не разсказывалъ? — задалъ женѣ вопросъ Николай Ивановичъ.
— Что ты! Что ты! Такъ все дѣло испортишь. Вотъ еще что выдумалъ! воскликнула Глафира Семеновна. — Ты съ корридорнымъ держи себя по прежнему гордо и съ достоинствомъ. А то якшаться съ корридорнымъ! Подкупать его?.
— Ну, такъ я только прокурору. Прокурору надо дать. Прокурору я осторожно… Какъ только я увижу, что онъ клонитъ рѣчь къ тому, чтобы задержать меня въ Софіи, я сейчасъ: „не можете-ли вы сдѣлать для меня, какъ для русскаго славянина, услугу?.. Въ виду, молъ, поворота въ Болгаріи ко всему русскому, услугу русскому человѣку. Есть, молъ, у меня сербскія бумажки, а ихъ не мѣняютъ. Такъ не размѣняютъ-ли ихъ вамъ?“ Вотъ эдакимъ манеромъ и подсуну. Онъ пойметъ.
— Ну, какъ знаешь. А только дѣлай ужъ это въ крайнемъ случаѣ, согласилась супруга и, окончивъ укладывать въ сундукъ вещи, легла въ постель.
Николай Ивановичъ продолжалъ ходить по комнатѣ и строить планы завтрашняго свиданія съ прокуроромъ. Черезъ нѣсколько времени онъ остановился передъ постелью жены и сказалъ:
— Глаша! Да не уѣхать-ли намъ сейчасъ куда нибудь на перекладныхъ? Вѣдь есть-же здѣсь почта и почтовыя лошади. Удеремъ.
— Это ночью-то? Да ты въ умѣ?! Тогда ужъ прямо навлечешь на себя подозрѣніе и тотъ-же корридорный сейчасъ дастъ знать прокурору, отвѣчала Глафира Семеновна.
— Да, да… Вѣдь прокуроръ-то здѣсь въ гостинницѣ живетъ, спохватился Николай Ивановичъ и опять въ безпокойствѣ зашагалъ по комнатѣ, пощипывая бороду.
— Теперь тебѣ нужно держать себя какъ можно спокойнѣе и веселѣе, будто-бы ничего не произошло и ты ничего не знаешь.
— Однако, мы можемъ ѣхать въ какой нибудь монастырь. Будто-бы ѣдемъ на богомолье, чтобъ поспѣть къ заутрени. Давеча нашъ проводникъ говорилъ о какомъ-то монастырѣ въ трехъ часахъ ѣзды отъ Софіи. Въ монастырѣ и скроемся.
— Никуда я ночью не поѣду. Самъ-же ты слышалъ, что здѣсь въ горахъ повсюду разбойники. Ужъ лучше въ руки прокурору попасть, чѣмъ съ разбойникамъ, отрѣзала Глафира Семеновна и крикнула все еще шагавшему изъ угла въ уголъ мужу:- Да не вертись ты передъ моими глазами! Мечешься какъ тигръ въ клѣткѣ. Дай мнѣ успокоиться и заснуть. У меня и такъ мигрень, а ты… Ложись спать! Утро вечера мудренѣе.
Николай Ивановичъ послушался жену, раздѣлся и легъ въ постель, но ему не спалось. Онъ долго ворочался съ боку на бокъ и строилъ планы своей встрѣчи съ прокуроромъ.
Заснулъ онъ только подъ утро. Во снѣ ему снился прокуроръ.
XXXIII
Проснулся Николай Ивановичъ на другой день рано. Еще только свѣтало. Первое, что у него мелькнуло въ головѣ — было слово, «прокуроръ».
«Господи! Пронеси бѣду мимо!» — проговорилъ онъ мысленно и ужъ не могъ больше заснуть, хотя часы показывали только седьмой часъ.
Ему даже и не лежалось. Онъ всталъ, надѣлъ туфли, накинулъ на себя пальто вмѣсто халата, сѣлъ къ столу и принялся курить. Глафира Семеновна еще спала. Онъ злобно посмотрѣлъ на нее и подумалъ:
«Спитъ, глупая! Какъ будто-бы мое несчастіе до нея и не касается! Вѣдь задержатъ меня здѣсь, такъ и ей придется остаться со мной. Ахъ, женщины, женщины, какъ вы легкомысленны!» — подумалъ онъ.
Но онъ все-таки не хотѣлъ будить жену и перешелъ въ другую комнату, ту самую, которую онъ взялъ вчера себѣ для пріемной, чтобъ принимать къ себѣ газетныхъ корреспондентовъ. Здѣсь было холодно. Ее съ вечера не натопили. Его стало знобить и онъ, усиленно куря папиросы, сталъ ходить изъ угла въ уголъ.
Время тянулось медленно. Дабы наполнить досугъ, Николай Ивановичъ сходилъ за платьемъ и за сапогами, одѣлся и ужъ сверхъ платья надѣлъ на себя пальто. Затѣмъ пересчиталъ отъ нечего дѣлать имѣющееся у него золото, русскія бумажныя деньги и сербскія бумажки. Въ корридорѣ стали раздаваться шаги. «Позвать развѣ слугу и потребовать чаю? задалъ онъ себѣ вопросъ. Кстати, спрошу его, не идетъ-ли какого-нибудь поѣзда по направленію къ Константинополю раньше полудня. Тогда можно съ этимъ раннимъ поѣздомъ и уѣхать куда-нибудь, а ужъ тамъ и пересѣсть на константинопольскій поѣздъ. Въ Константинополь есть всего одинъ поѣздъ, въ первомъ часу дня, это я знаю, а можетъ быть не найдется-ли раньше другого поѣзда до какого-нибудь хоть паршивенькаго городка? Намъ только-бы уѣхать изъ Софіи».
Соображая все это, онъ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ по комнатѣ, постоялъ въ раздумьи около пуговки электрическаго звонка и, наконецъ, нажалъ кнопку.
Корридорный явился, привѣтствовалъ Николая Ивановича съ добрымъ утромъ и спрашивалъ, хорошо-ли онъ почивалъ.
— Чаю, самоваръ… Вотъ въ эту комнату подадите… приказалъ ему Николай Ивановичъ, но о поѣздѣ, дабы не навлечь на себя подозрѣнія, сразу его не спросилъ…
Явился чай съ пыхтящимъ, по-прежнему, грязнымъ самоваромъ, но самоваръ этотъ уже не привелъ въ умиленіе Николая Ивановича. Поставивъ на столъ принадлежности чаепитія, корридорный остановился у дверей и, улыбаясь, проговорилъ:
— Днесь можете заповѣдать на обѣдъ русски щи, господине экселенцъ. Готовачъ (т. е поваръ) сказалъ, что онъ можетъ готовити.
Николая Ивановича взорвало.
— Какой тутъ обѣдъ! Мы хотимъ сегодня, какъ можно раньше, уѣхать въ Константинополь, сказалъ онъ.
— Сей день? Днесь? удивился корридорный.
— Да, да… Сегодня утромъ… И чѣмъ раньше, тѣмъ лучше. Я получилъ на почтѣ письмо.
Корридорный сталъ доказывать, что «тренъ желѣзницы» (т. е. желѣзнодорожный поѣздъ) идетъ въ «Цариградъ» только въ часъ дня и «экселенцъ» всегда успѣетъ пообѣдать.
— Нѣтъ, нѣтъ, мы хотимъ уѣхать даже раньше часу. Намъ нужно встрѣтиться до часу кое съ кѣмъ на слѣдующей отъ Софіи станціи… Я забылъ, какъ эта станція называется. Такъ вотъ нѣтъ-ли какого-нибудь поѣзда пораньше, хоть и не до Царьграда?
— Есте. Имамъ, экселенцъ… До Бѣловы…отвѣчалъ корридорный.
— Вотъ, вотъ… До Бѣлова намъ и надо, подхватилъ Николай Ивановичъ. — Когда идетъ этотъ поѣздъ?
Оказалось, что до Бѣловы есть мѣстный поѣздъ въ 11 часовъ утра. Николай Ивановичъ оживился.
— Вотъ и отлично! Вотъ на этомъ поѣздѣ мы и поѣдемъ, заговорилъ онъ. — Пожалуйста, поскорѣй приготовьте намъ счетъ и экипажъ. Поскорѣй только! Мы уѣдемъ на желѣзную дорогу въ десять, даже въ девять часовъ. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Такъ пожалуйста, поскорѣй. Бакшишъ вамъ будетъ хорошій.
Корридорный поклонился и исчезъ.
— Съ кѣмъ это ты тамъ разговариваешь? послышался изъ другой комнаты заспанный голосъ Глафиры Семеновны.
— А! Проснулась! Вставай, милая, скорѣй! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Въ девять часовъ мы уѣзжаемъ. Есть ранній поѣздъ до какой-то Бѣловы, чортъ ее дери! Вотъ въ эту Бѣлову мы и поѣдемъ. Вѣдь намъ въ сущности все равно, куда-бы ни ѣхать, только уѣхать, а это по дорогѣ въ Константинополь. О, Господи, Господи! Пронеси только мимо этого прокурора! вздохнулъ онъ.
Было уже семь часовъ. Глафира Семеновна стала вставать. Началось надѣваніе чулокъ, юбки. Затѣмъ послѣдовало умыванье. Умывался и Николай Ивановичъ и ворчалъ на жену.
— Просто удивляюсь я на тебя! Какъ можно до этой поры спать, если надъ нами стряслась такая бѣда, говорилъ онъ. — Я ужъ давно всталъ. У меня и чай готовъ. Ты это что? Капотъ надѣваешь? Нѣтъ, ужъ ты прямо дорожное платье надѣвай. Я и экипажъ заказалъ. Мы какъ напьемся чаю, такъ сейчасъ и поѣдемъ на станцію.
— Хорошо, хорошо. Только вѣдь прокуроръ насъ можетъ и на станціи захватить, отвѣчала она. — Тамъ даже хуже… Вѣдь онъ можетъ намъ сдѣлать скандалъ при публикѣ.
— Что ты меня пугаешь, что ты меня пугаешь, милая! закричалъ мужъ и схватился въ отчаяніи за волосы. — Ахъ, кругомъ вода! вздохнулъ онъ и, подумавъ, прибавилъ:- Впрочемъ, будь что будетъ, а все-таки мы уѣдемъ на станцію, какъ можно раньше.