— Бери билетами и серебромъ. Вѣдь это-же выгоднѣе, сказала мужу Глафира Семеновна и спросила мѣнялу:- А билеты вездѣ берутъ?
— Вездѣ, вездѣ, мадамъ. Какъ въ Россіи ваши кредитные билеты вездѣ ходятъ отлично, такъ точно здѣсь билеты сербскаго банка. Разумѣется, вамъ и билетами выгоднѣе платить. Я вамъ дамъ такъ: на десять рублей серебромъ, а на девяносто билетами, обратился мѣняла къ Николаю Ивановичу. И такъ, какъ вы мой соотечественникъ, то и серебро и билеты буду считать по 270 динаровъ за сто. Это я дѣлаю для того, что люблю русскихъ.
— Ну, давайте.
— Ѣданъ, два, три… началъ отсчитывать мѣняла, звеня серебряными динарами. — Седамъ, осамъ, деветъ… ѣданаестъ, дванаестъ… тринаестъ… двадесять, двадесять и ѣданъ, двадесять и два… Тутъ вотъ есть съ маленькаго дырочки, но въ Сербіи и съ дырочки серебряные динары ходятъ, сказалъ онъ и, отсчитавъ серебро, полѣзъ въ ящикъ прилавка за билетами.
Вскорѣ сербскія деньги были отсчитаны. Мѣняла далъ на два динара и цинковыхъ размѣнныхъ монетъ по двадцати, десяти и пяти пара, объяснивъ, что въ динарѣ содержится сто пара.
— Какъ во Франціи во франкѣ сто сантимовъ, сказала Глафира Семеновна. — Понимаемъ.
— Да вѣдь динаръ тотъ-же франкъ, но только сербскій. Здѣсь французскова система, кивнулъ мѣняла. — А теперь, если вы любитель старинныхъ монетъ, не желаете-ли вы купить у меня самаво рѣдкова монетъ отъ Бизанцъ?.. обратился онъ къ Николаю Ивановичу. — Есть отъ императоръ Теодосій, есть отъ Константинъ.
— Нѣтъ, нѣтъ. На кой онѣ мнѣ шутъ!
— Для своего русскаго соотечественникъ я дешево-бы продалъ.
— Богъ съ ними. Прощайте. Поѣдемъ, Глафира Семеновна, сталъ звать жену Николай Ивановичъ.
— Постойте трошечки, ваше превосходительство, удержалъ его еврей. — Тогда часы англійскова съ музыкой не хотите-ли купить?
— Не надо. Ничего не надо, махнулъ рукой Николай Ивановичъ.
— А то самый древній кадильнаца есть отъ Бизанцскій царства?
— Нѣтъ, нѣтъ. Не затѣмъ пріѣхали.
— Да вы посмотрите прежде. Такова кадильница въ парижскомъ музеумъ нѣтъ!
И еврей-мѣняла вытащилъ изъ-подъ прилавка какую-то рѣшетчатую серебряную чашку съ крышкой и съ изображеніемъ на ней креста.
— Спасибо, спасибо. Мы пріѣхали не покупать, а погулять. Пойдемъ, Глаша!
Николай Ивановичъ направился къ двери.
— Но вы посмотрите хоть, каково у меня перстень есть съ большого аметистъ отъ царь Палеологъ, загородилъ ему дорогу еврей-мѣняла.
— Спасибо, спасибо. Мы путешественники, а не собиратели рѣдкостей.
— Тогда, можетъ быть, для мадамъ сшить чего не надо-ли? Моево жена портниха и по послѣднево парижскаво мода шьетъ. Ривке! Да что-же ты стоишь! Покажи благороднова дамѣ своя работа, — крикнулъ еврей-мѣняла на свою жену.
Та бросилась было въ комнату за лавкой, но Глафира Семеновна крикнула ей:
— Не трудитесь показывать! Я всѣ наряды въ Вѣнѣ для себя закупила.
Супруги вышли на улицу съ экипажу. Еврей-мѣняла выскочилъ за ними, усадилъ ихъ въ экипажъ и сталъ разспрашивать о чемъ-то возницу по-сербски.
— Трогай! крикнулъ Николай Ивановичъ возницѣ. — Айда!
Лошади помчались. Еврей-мѣняла покачалъ головой и крикнулъ:
— Ай, какова вы экономный генералъ!
При словѣ генералъ Николай Ивановичъ самодовольно улыбнулся.
— Вотъ неотвязчнывй-то жидюга! — сказалъ онъ женѣ. — А удивительное дѣло, Глаша, что за границей меня многіе за генерала принимаютъ. Должно быть моя физіономія…
— Брось… махнула ему рукой Глафира Семеновна. — Ты видишь, что еврей тебѣ льститъ, въ душу влѣзаетъ, а ты ужъ сейчасъ и за настоящую монету принимаешь. Ну, однако, я ѣсть хочу. Надо отыскать какой-нибудь ресторанъ, перемѣнила она разговоръ.
— Да и у меня въ животѣ словно кто на контрбасѣ играетъ, отвѣчалъ супругъ и приказалъ возницѣ:- Братушка! Теперь вези насъ въ ресторанъ. Но чтобы добре ресторанъ, самый добре… Понимаешь?
— Есте, есте, господине. Добре гостіоница треба, отвѣчалъ возница, погоняя лошадей.
Проѣхавъ двѣ улицы, Глафира Семеновна увидала еще двухъ нарядно одѣтыхъ дамъ и дѣвочку и раскритиковала ихъ накидки, будто-бы ужъ старомодныя. Наконецъ, возница завернулъ за уголъ и остановилъ лошадей около бѣлаго каменнаго дома.
— Эво гостіоница… сказалъ онъ.
Въ окнахъ нижняго этажа виднѣлись сидѣвшіе за столами усатые и бородатые мужчины.
— Смотри, братушка, добре-ли этотъ ресторанъ? проговорилъ Николай Ивановичъ возницѣ.
— Наиболій (т. е. лучшій) ресторанъ, господине. Излазти (т. е. входите).
Супруги вышли изъ экипажа и вошли въ ресторанъ.
Ресторанъ представлялъ изъ себя большую комнату со стойкой, за которой стоялъ совсѣмъ бѣлокурый человѣкъ съ рѣденькой бородкой и представлялъ изъ себя рѣзкій контрастъ съ сидящими за столиками смуглыми и черноволосыми, какъ вороново крыло, мужчинами. На стойкѣ стояли двѣ запыленныя искусственныя пальмы въ горшкахъ, а среди нихъ помѣщалась группа бутылокъ, лежали на тарелкахъ оливки и копченая рыба, а также стоялъ пивной боченокъ на подставкахъ, окруженный пивными стаканами. Накурено было до невозможности. Въ сторонѣ помѣщался французскій бильярдъ безъ лузъ и два человѣка, одинъ коротенькій въ гороховомъ пиджакѣ, а другой длинный въ сѣромъ пиджакѣ, играли на немъ карамбольную партію. Мужчины за столиками больше пили пиво или сидѣли за маленькими чашками кофе, чѣмъ ѣли. За двумя столами играли въ карты.
— Да это портерная какая-то, сказала Глафира Семеновна и остановилась, не зная, идти-ли дальше, но къ супругамъ подскочилъ бѣлокурый человѣкъ, выскочившій изъ-за стойки, и заговорилъ по-нѣмецки:
— Битте, мадамъ, битте, мейнъ герръ… (т. е. пожалуйте, пожалуйте).
— Дасъ истъ ресторанъ? спросила Глафира Семеновна.
— О, я, мадамъ, о, я… Битте…
— Ессенъ-то гутъ здѣсь? въ свою очередь задалъ вопросъ Николай Ивановичъ, мѣшая русскія и нѣмецкія слова.
— Аллесъ васъ нуръ иненъ гефелигъ… (т. е. все, что вамъ угодно).
И бѣлокурый человѣкъ сталъ усаживать супруговъ за столикъ.
— Митагъ-то есть у васъ? Хабензи? сказалъ бѣлокурому человѣку Николай Ивановичъ.
— Нѣтъ, нѣтъ. Не стану я ѣсть митагъ (т. е. обѣдъ), перебила его Глафира Семеновна и отдала, приказъ:- Бульонъ и бифштекъ…
— О, я, мадамъ, поклонился блондинъ.
— Ну, а я съѣмъ чего-нибудь эдакаго сербскаго, посербистѣе, проговорилъ Николай Ивановичъ. — Надо-же сербскую кухню попробовати. Гебензи карте.
Блондинъ придвинулъ ему карту и отошелъ къ себѣ за стойку, приставивъ къ супругамъ черномазаго слугу въ свѣтломъ запятнанномъ пиджакѣ и въ зеленомъ калинкоровомъ передникѣ.
Николай Ивановичъ сталъ разсматривать карточку, какъ вдругъ надъ его ухомъ раздался возгласъ:
— Сретьянъ данъ (т. е. добрый день)! Велику радость има видѣть васъ, господине и мадамъ.
Передъ супругами стоялъ брюнетъ въ очкахъ, сосѣдъ ихъ по вагону, и улыбался, скаля бѣлые зубы.
XV
Супруги привѣтствовали, въ свою очередь, брюнета въ очкахъ. Онъ подсѣлъ къ ихъ столику и началъ разспрашивать, довольны-ли они Бѣлградомъ, гостинницей, гдѣ остановились.
— Ничего, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — На нашъ Ярославль вашъ Бѣлградъ смахиваетъ, только тамъ все-таки оживленнѣе на улицахъ.
— На Ярославль? Гмъ, гмъ… какъ-бы обидѣлся брюнетъ и поправилъ золотыя очки на глазахъ.
— Да, да, — подхватила Глафира Семеновна. — А вы намъ сказали, что Бѣлградъ — маленькая Вѣна. Вотъ ужъ на Вѣну-то нисколько не похожъ. Скажите, и отчего такъ мало публики на улицахъ? Чистой публики… Въ особенности дамъ, спросила она брюнета.
— Мало публикумъ? О, это простой день. Данаске петокъ (т. е. сегодня пятница), а молимъ васъ посмотрѣть, сколько публикумъ въ праздникъ, въ неджеля (т. е. въ воскресенье)!
— Но дамъ, дамъ отчего на улицахъ совсѣмъ не видать — вотъ что насъ удивляетъ, сказалъ Николай Ивановичъ.
— О, наши дамы… Какъ это по-русски? Наши дамы — добри хозяйки. Наши дамы съ свои дѣти… разсказывалъ брюнетъ, мѣшая русскія и сербскія слова и ломая послѣднія умышленно, будто-бы для удобопонятности.
Тоже дѣлалъ и Николай Ивановичъ.
— Однако, что-же я обѣдать-то себѣ не закажу! спохватился онъ. — Вотъ что, господинъ, братъ-славянинъ, обратился онъ къ брюнету въ очкахъ. — Молимъ васъ, скажите, какое-бы мнѣ сербское кушанье себѣ заказать? Только такое, чтобы оно было самое сербское.
— Србски? Есте, есте. Это листья отъ грозде съ фаршъ отъ овечье мясо и соусъ отъ лукъ.
— Это значитъ, виноградные листья съ бараньимъ фаршемъ. Грозде — виноградъ.
— Есте, есте. Ее… указалъ брюнетъ на кушанье, значащееся въ картѣ.
— Добре, добре… Такъ вотъ мы и закажемъ. Кельнеръ! Два бульонъ, два бифштексъ и одну порцію вотъ этого сербскаго добра. Тащи! отдалъ Николай Ивановичъ приказъ стоявшему около него слугѣ въ зеленомъ передникѣ и тотчасъ-же ринувшемуся исполнять требуемое. — А вино? Есте какое нибудь сербское вино? спросилъ онъ брюнета въ очкахъ.
— Добре, добре… Такъ вотъ мы и закажемъ. Кельнеръ! Два бульонъ, два бифштексъ и одну порцію вотъ этого сербскаго добра. Тащи! отдалъ Николай Ивановичъ приказъ стоявшему около него слугѣ въ зеленомъ передникѣ и тотчасъ-же ринувшемуся исполнять требуемое. — А вино? Есте какое нибудь сербское вино? спросилъ онъ брюнета въ очкахъ.
— Есте, есте. Неготинско чермно вино.
— Неготинско? Ладно. Это самый лучшій сербско вино?
— Есте, есте. Наиболій вино, добро вино.
— Кельнеръ! Бутылку неготинскаго! приказалъ Николай Ивановичъ другому слугѣ.
Появилось вино, появился бульонъ. Николай Ивановичъ налилъ вина въ три стакана, чокнулся со стаканомъ брюнета, отпилъ изъ своего стакана и поморщился.
— Отчего это такой чернильный вкусъ? Словно чернила, спросилъ онъ брюнета и сталъ смотрѣть вино на свѣтъ. — И такое же темное, какъ чернила.
Брюнетъ не понялъ вопроса и отвѣчалъ, смакуя вино:
— Добро чермно (т. е. красное) вино! Добро… Наиболій вино.
— Ну, не скажу. По нашему это скуловоротъ, а не вино.
— Како?
— Скуловоротъ. А какъ это по вашему, по-сербски — не умѣю перевести.
Морщилась и Глафира Семеновна, скушавши двѣ ложки бульона.
— Ну, и бульонъ тоже стоитъ вина! сказала она. — Сальный какой-то… будто тоже изъ овечьяго мяса сваренъ.
— Есте, есте. Съ овечье месо, кивнулъ брюнетъ.
— Да что вы! Кто-же изъ баранины бульонъ варитъ! То-то я чувствую, что свѣчнымъ саломъ пахнетъ, сказала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя бульонъ. — Скажите, неужели это самый лучшій ресторанъ? Мы просили извощика привезти насъ въ самый лучшій, спросилъ она брюнета. — Добре этотъ ресторамъ?
— Наиболій (т. е. лучшій) нѣмскій ресторанъ, кивнулъ брюнетъ.
— Нѣмецкій, а такой плохой пожала плечами Глафира Семеновна. — Такъ какая-же это маленькая Вѣна! Развѣ въ Вѣнѣ такъ кормятъ!
— Ну, на безрыбьи и ракъ рыба, ободрялъ жену Николай Ивановичъ, съѣвшій всю свою порцію бульона. — И изъ овечьяго мяса бульонъ для разнообразія поѣсть не дурно. Пріѣдемъ въ Петербургъ, такъ будемъ разсказывать, что ѣли въ Сербіи бульонъ изъ овечьяго мяса.
И онъ придвинулъ къ себѣ порцію бифштекса. Придвинула и Глафира Семеновна, отрѣзала кусочекъ и понюхала.
— Деревяннымъ масломъ что-то припахиваетъ, сказала она и, положивъ въ ротъ кусочекъ, стала жевать. — Положительно деревянное масло.
— И я слышу, отозвался Николай Ивановичъ, уничтожившій уже половину бифштекса. — Но это ничего. Въ Неаполѣ вѣдь мы завѣдомо ѣли-же бифштексы на прованскомъ маслѣ.
— Такъ то на прованскомъ, а это на деревянномъ.
Глафира Семеновна отодвинула отъ себя бифштексъ.
— Братъ славянинъ! Оливковое это масло? Елей? Изъ оливокъ елей? спросилъ Николай Ивановичъ брюнета.
— Олива, олива… Есте… отвѣчалъ тотъ.
— Ну, вотъ видишь… Кушай… Вѣдь и деревянное масло изъ оливокъ, только похуже сортъ. Кушай… Это не вредно.
— Самъ жри, а я не могу… отчеканила жена и стала кушать бѣлый хлѣбъ, запивая его глоточками неготинскаго вина. — Завезли въ такое государство, гдѣ можно съ голоду помереть, прибавила она и приказала подать себѣ кофе со сливками.
Николай Ивановичъ, между тѣмъ, ѣлъ поданный ему бараній фаршъ въ виноградныхъ листьяхъ, жевалъ, морщился и силился проглотить.
— И охота тебѣ всякую дрянь ѣсть! сказала ему Глафира Семеновна.
— Нѣтъ, оно не совсѣмъ дрянь, а только ужъ очень перечно. Весь ротъ спалило. Очень ужъ что-нибудь туда ядовитое намѣшано.
Онъ проглотилъ, наконецъ, кусокъ и вытаращилъ глаза, открывъ ротъ.
— Добре? спрашивалъ его брюнетъ, улыбаясь.
— Добре-то добре, только ужъ очень пронзительно. Что здѣсь имо, братъ-славянинъ? спросилъ Николай Ивановичъ, указывая на колобокъ, завернутый въ виноградный листъ, оставшійся на тарелкѣ.
— Биберъ (т. е. перецъ), паприка… Добры биберъ…
Второго колобка Николай Ивановичъ уже не сталъ ѣсть и тоже спросилъ себѣ чашку кофе.
— Ну, все-таки, настоящаго сербскаго блюда попробовалъ, хотя и опалилъ себѣ ротъ, сказалъ онъ себѣ въ утѣшеніе. — Зато ужъ самая, что ни на есть, славянская ѣда!
За питьемъ кофе супруга стала разспрашивать брюнета въ очкахъ, есть-ли въ Бѣлградѣ какія-нибудь увеселенія, но оказалось, что никакихъ. Театръ имѣется, но труппа въ немъ играетъ только зимой наѣздомъ. Есть концертный залъ, но концертовъ ни сегодня, ни завтра въ немъ нѣтъ. Есть какой-то кафешантанъ, но брюнетъ, назвавъ его, тотчасъ-же предупредилъ, что дамы туда не ходятъ.
— Такъ что-же мы здѣсь дѣлать-то будемъ? сказала Глафира Семеновна. — Знаешь что, Николай? Расплачивайся за прекрасную ѣду, поѣдемъ сейчасъ посмотрѣть двѣ-три здѣшнія церкви и если можно, сегодня вечеромъ, то сегодня-же и покатимъ дальше.
— Да пожалуй… согласился мужъ. — Меня и самого этотъ Бѣлградъ что-то не особенно интересуетъ. Пустынный городъ. Теперь въ Софію. Къ другимъ братушкамъ.
— Поѣдемъ, поѣдемъ… Здѣсь съ голоду помрешь. Нельзя-же только однимъ кофеемъ съ булками питаться. Авось, у болгаръ въ Софіи лучше и сытнѣе. А здѣсь только одно овечье мясо. Помѣшались на овечьемъ мясѣ.
Супруги начали разспрашивать брюнета, когда отходитъ поѣздъ въ Софію. Оказалось, что поѣздъ, направляющійся въ Софію и въ Константинополь, проходитъ только одинъ разъ въ день черезъ Бѣлградъ, именно въ тѣ вечерніе часы, когда супруги вчера сюда пріѣхали.
— Тогда сегодня вечеромъ и уѣдемъ! еще разъ подтвердила Глафира Семеновна, и до того обрадовалась, что она сегодня уѣдетъ изъ Бѣлграда, что даже просіяла. — А теперь возьми мнѣ, Николай, пятокъ апельсиновъ, указала она на апельсины на буфетѣ. Будемъ ѣздить по городу, такъ я съѣмъ парочку въ экипажѣ. Не передъ кѣмъ тутъ церемониться на улицѣ. Дайте сюда апельсиновъ! крикнула она слугѣ по-русски.
— Портогало! перевелъ слугѣ брюнетъ.
— Портогало апельсины-то по-сербски. Надо запомнить. Ты запиши, Глаша, сказалъ Николай Ивановичъ и сталъ разсчитываться съ слугой, подавшимъ тарелку съ апельсинами, за все съѣденное и выпитое.
XVI
Было подъ вечеръ. Осмотрѣвъ немногочисленные храмы Бѣлграда и не найдя въ нихъ ни особенныхъ древностей, ни великолѣпія, присущаго даже нѣкоторымъ русскимъ богатымъ сельскимъ церквамъ, супруги Ивановы возвратились къ себѣ въ гостинницу, но лишь только стали подниматься по лѣстницѣ домой, какъ на площадкѣ столкнулись съ евреемъ-мѣнялой. На двухъ, имѣющихся на площадкѣ, стульяхъ мѣняла расположился съ какимъ-то линючимъ тряпьемъ и, вытащивъ изъ кучи что-то рыжевато-красное, потрясъ имъ передъ Николаемъ Ивановичемъ и воскликнулъ:
— Самаво древняго желетка отъ самаго древняго сербскій царь! Отъ девятой столѣтій! Купите, ваше превосходительство!
— Ничего намъ не надо! Ничего. Пропустите пожалуйста! оттолкнулъ его тотъ, проходя въ корридоръ гостинницы, но еврей бѣжалъ за нимъ сзади, совалъ Глафирѣ Семеновнѣ въ руки кинжалъ въ бархатныхъ ножнахъ и предлагалъ:
— Купите, мадамъ, супругу для кабинетъ! Дамаскова сталь ятаганъ отъ янычаръ. Янычарскаго кинжалъ — и всего только сорокъ динаровъ бумажками.
— Зачѣмъ намъ такая дрянь? Этой дряни у насъ и въ Петербургѣ на толкучкѣ много, сказала Глафира Семеновна, сторонясь отъ еврея и вошла въ отворенную мужемъ дверь своего номера. — Вотъ неотвязчивый-то! Сюда прилѣзъ, прибавила она.
А еврей кричалъ изъ-за двери:
— Таково янычарсково кинжалъ въ Петербургѣ на толкучкѣ? Пхе… Пріѣдутъ господа англичане — мнѣ сто динаровъ дадутъ, но я хотѣлъ услужить для хорошего русскаго соотечественникъ. Мадамъ! хотите самова лучшаго турчанскій головной уборъ?
Супруги ничего не отвѣчали, и еврей умолкъ.
— Какъ онъ могъ узнать, гдѣ мы остановились? удивлялся Николай Ивановичъ. — Вѣдь мы не говорили ему своего адреса.
— А у извощика. Помнишь, онъ вышелъ насъ провожать на улицу и сталъ что-то по-сербски разспрашивать извощика, отвѣчала Глафира Семеновна. — Ну, надо укладываться, сказала она, снимая съ себя пальто и шляпку. — И для кого я наряжалась сегодня, спрашивается? Кто меня видѣлъ? Нѣтъ, я отъ братьевъ-славянъ уѣзжаю съ радостью. Совсѣмъ я разочарована въ нихъ. Ни сами они не интересны и ничего интереснаго у нихъ нѣтъ.
— А вотъ болгары, можетъ быть, будутъ интереснѣе сербовъ. Вѣдь въ сущности настоящіе-то намъ братья тѣ, а не эти. Эти больше какъ-то къ нѣмцамъ льнутъ. Почти всѣ они знаютъ нѣмецкій языкъ, мебель и постели у нихъ на вѣнскій нѣмецкій манеръ, указалъ Николай Ивановичъ на обстановку въ комнатѣ. — И даже давишній самый лучшій ихъ ресторанъ нѣмецкій. Вѣдь бѣлобрысый-то давишній буфетчикъ, что за стойкой стоялъ, нѣмецъ. — Нѣтъ, я увѣренъ, что болгары будутъ совсѣмъ на другой покрой.
— Ну, прощай Бѣлградъ!
Глафира Семеновна сняла съ себя шелковое платье и принялась его укладывать въ дорожный сундукъ. Николай Ивановичъ, помня наставленіе звонить три раза, чтобы вызвать кельнера и потребовать отъ него счетъ, позвонилъ три раза, но явилась косматая «собарица».