— Вар сильвин венд?
Зеленый мальчик улыбнулся и погладил свой выпирающий суспензорий.
— Что ты хотеть, Джонни? — спросил черный мальчик. — Моя говорить хороший английский, работать американский база, знаете, ми-истеры? — Он провел рукой по промежности и выпихнул наружу эрекцию. — Ми-истер, меликанские хуесосы… Что ты хотеть, Джонни? Черный плодик?
Джерри зарделся и кивнул. Черный мальчик отвернулся и что-то сказал зеленому мальчику. Зеленый мальчик стоял и молча улыбался.
— Он изрядно долго думать… много думать не нужно… турист изрядно платить — просто его смотреть… Деньги иметь, Джонни? Десять американский доллар, он сбросить кожу.
Джерри достал из бумажника десять долларов и дал их черному мальчику. Черный мальчик помахал купюрой перед кожаным суспензорием:
— Он это понимать.
Очень медленно зеленый мальчик расстегнул сбоку крючки своего суспензория и снял его. Его член вскочил, пульсируя, медленно выдавилась капля розовой жидкости…
— Он пихаться десять часов, брюшко медленное, брюшко хорошее… Ты хотеть черный плодик? Стоить пятьдесят доллар — за ты, он, я и одна милая девчушка…
— Годится.
— Ты показать деньги.
Джерри достал пятидесятидолларовый банкнот… мальчик промямлил:
— Пятидесятидолларовый банкнот, а потом… идем, Джонни.
Они направились вдоль железной дороги, которая заросла сорной травой. Мальчик-ящерица передвигался на четвереньках, хватаясь за ржавые рельсы. Железная дорога была проложена по известняковому горному кряжу, со всех сторон, до самого неба, окруженному стоячими речушками и болотами. Черный мальчик показал на гряду фосфоресцирующих облаков на западном горизонте:
— Фосфорная буря… изрядно плохо… жечь меликанских туристов!..
Он сделал робкое круговое движение черной рукой. Мальчишка провел рукой по лицу и с беспомощно-глуповатым видом огляделся:
— Мама, что это? Прежде чем проснуться, он поджарил картошку… patatas fritas[70]…
Они спустились по известняковым ступеням и по тропинке, идущей вдоль речушки, направились к мосту, который вел на маленький островок. Джерри увидел несколько крытых соломой хижин. В центре островка стоял небольшой павильон, открытый с одной стороны. Пол был выстлан известняком, и на нем стоял ряд сидений с отверстиями посередине — вроде туалетных стульчаков — одно против другого. Сиденья были гладко отполированными и пожелтевшими от частого использования, а рядом находились углубления, проделанные напружинившимися ногами. К решетчатой перегородке была приставлена лестница из полированного дерева.
— Моя сейчас сходить за черный плодик и милая девчушка. — Он показал на зеленого мальчика: — Его сестра.
Джерри подошел и посмотрел на зеленую воду, зеленый мальчик — ящерица, деньга иметь, с замедленной идиотской улыбкой сбросит кожу, спящий Джонни стоить пятьдесят доллар за ты, черный плодик, островок, изрядно хороших спазм, расстегнул свой ми-истер, ну и что за ворчащие, медлительные люди-ящерицы, ну и что за тоска, что за голод у него в животе, так что идем, Джонни, на четвереньках.
— Идем Джонни, черный плодик готов.
На полу расстелены кожаные тюфяки, на большом листе — четыре фосфоресцирующих черных плода. Сестра мальчика — зеленая тень, сквозь ее тело ему была видна решетчатая перегородка.
Черный мальчик протянул ему кожаный суспензорий…
— Надень это, Джонни.
Джерри зарделся, бормоча “хорошо”, и начал расстегивать рубашку, чувствуя, как кровь приливает к промежности, ну и что, подумал он, скинул сандалии, спустил брюки и трусы, встал нагишом, все его тело заливалось краской.
Черный мальчик затолкнул пенис Джерри ему между ног и нежными насмешливыми пальцами приладил суспензорий.
— Теперь Джонни ебать кожу.
Они сели на тюфяки, и мальчик передал ему черный плод. Его тело болью пронзил сладкий гнилостный вкус.
— Теперь плодик скоро действовать. Ты увидеть.
Пара ящериц расстегнула свои суспензории, а черный мальчик расстегнул суспензорий Джерри. Они сели друг против друга на туалетные сиденья, сладкий гнилостный запах, мягкие клейкие пальцы ласкали изнутри его простату, булькая всеми грязными словами. Он дрожал мелкой дрожью, брыкался и хныкал, тело его покрылось гусиной кожей, горячее дерьмо и весь процесс, совместно почувствовали плод, его мягкие пальцы могли бы быть Огайо, по его телу дрожью пробежали грязные слова, разрушенный туалет, погожий денек, не к спеху, что ты хотелось, изрядно долго.
— Госсекретарь Разрушенного Туалета, черт побери, что ты пытаешься здесь продать, Фермер Бурый?
Когда они все вместе кончают, он отключается, сладкий и гнилостный этот их нервно-паралитический газ, Герти, утрачиваешь контроль над всеми физиологическими процессами, они толкали его вверх по лестнице, кто-то поцеловал петлю у него на шее, в глазах его вспыхнул серебристый свет, проводник знает ми-истеров в приличной гостинице, лижущих друг друга, поглаживая его известняки, расстегнул свой ми-истер, ну и что, подумал он, сбрасывая медлительных людей-ящериц, ну и что, подумал он, подбрасывая до самого неба тоску, знаю, ми-истер, Джонни вверх по лестнице…
Он лежал на полу павильона, попытался встать — парализован, шея, должно быть, сломана, попытался повернуть голову — вновь в глазах вспыхнул свет, ноющая боль в позвоночнике до самого паха, струи на животе…
Техник-сержант Брейди из Камуфляжа, в увольнении и в запретном районе, «Хотите милую девчушку, мистер?» — мальчишка стоит в одних красных трусах, худой рыжеволосый малыш с веснушками. От куска жопы Брейди бы не отказался, но в запретном районе надо быть начеку, здесь шлюхи-людоеды и черный плод… Брейди читал бюллетени, в ушах у него голос капитана… «Если вы все-таки выберетесь в запретный район, ребята, помните, что это другая планета, вы будете очень далеко от Коламбуса, штат Огайо».
Они шли по тропинке вдоль речушки, это мог бы быть Огайо, разве что дубы были не совсем дубами, хотя и хорошими копиями, на плечо мальчишки упал засохший лист, к тому же у них перепутаны времена года, на поверхность речушки хвастливо всплыл сомик, погожий денек, кусок жопы не к спеху, вдруг окажется «Лиловым людоедом», помни бюллетени, в ушах у него голос капитана… «Если она начнет становиться лиловой, ребята, и вытягиваться по бокам, хватайте штаны и уносите ноги, пока у вас есть, что прикрывать штанами».
Во всяком случае, он мог бы спасти свою задницу, помня, чтó за шоколад куплен в Италии, помня все войны, то есть что за фронт на этой войне, все старые военные фильмы, тех безумных гомиков из Камуфляжа, носящихся взад-вперед во вьетнамских нарядах в поисках куска жопы и вправду его получающих… Они сидят на скамейке, на берегу речушки. Брейди угощает малыша шоколадом, мальчишка размазывает его по лицу, дрыгает ногами и хихикает. Брейди видит, что у малыша сухостой, и обнимает малыша за плечи. Малыш снимает трусы, наклоняется, отбрасывает их ногой в прибрежную траву, заползает на колени Брейди и говорит: «Подрочите мне, мистер», — его шоколадное дыхание — в ухо Брейди, выгнул тело, когда кончил, струи на животе, улетучивающийся запах спермы в неподвижном дневном воздухе задает бесцветный вопрос… «Мальчишка там?»
Зеленый мальчик-ящерица на берегу стоячей речушки, у железной дороги, заросшей сорной травой. Он с замедленной улыбкой скребет свой заплесневелый кожаный суспензорий.
— Пойдете со мной, ми-истер?
улицы идиотского наслаждения юношеская память призрачный спазм медленное белье до пола под сильными смуглыми руками уличномальчишеские лица нефритовые флейты вскрывающие позвоночные центры… Наши головы раскалываются от зеленых вспышек. Его тело вылетело из позвоночника а сильные смуглые руки были моими…
— Я вроде медузы, ми-истер.
разжиженное месиво по твоему телу из розового меда, кристаллы голубого кокона заморозили личиночную плоть… уличные зеленые мальчишки с жестокими идиотскими улыбками, душистые жасминовые испражнения, лобковые волосы, которые пронзают больную плоть иглами наслаждения…
— Вам досталось нечто вроде медузы, ми-истер.
чистое зеленое лицо улыбка идиота смертельные спазмы запах медленного звериного возбуждения и растительного гниения окутал его янтарную плоть кистозную от ярких ящериц и жуков сладкие диарейные запахи юношеские сухостои разноцветной плоти дыхание сгнивших людей-крабов неизменное когда раскалывается яйцо и из сломанных позвоночников струится белый сок…
— Это гиблое место, ми-истер. Место последней ебли для Джонни, — вскрывающийся позвоночник…
у него изо рта повеяло угольным газом и душистыми фиалками… в дыхании мальчишки — плоть… Мальчишка спустил свои порыжевшие черные брюки тонкая плесневая пленка грязного белья на смуглой плоти в комнате с голубыми стенами гашиш и мятный чай одежда жесткая от масла на красном кафельном полу голый и строптивый уличный мальчишка чувства метались по комнате в поисках остатков выгоды… запах дождя на лошадиной плоти и пыль городов черная блевотина Панамы призрачная похоть школьных уборных…
— Пойдете со мной дрочить в 1929 году, мистер?
крепкие смуглые руки и его тело выскользнуло из позвоночника в желтом свете растительный переход на увлажненные земли жасминовые испражнения покрытые оболочкой, извилистое наслаждение лабиринт кишечных уличных мальчишек странный цвет в его глазах увидел все по-другому…
— Кто увидел все по-другому? Quien es?
сухостой распространяет пряный запах по всему сортиру костные спазмы в кокаиновой жопе зеленые зеркала шевелящие плоть мальчишки когда раскалывается розовое яйцо клопиный запах розовых обоев…
— Я вроде зеленой ящерицы. Сладкий мальчик на берегу, ми-истер.
вкушающее грызущее лицо, прозрачное со всеми клоаками смерти черноплодовый оргазм душистая сладкая гниль на репродуцированной плоти растительное наслаждение мальчишки с треском вышибают позвоночник…
— Замедленный плод, а это — желе… один черный спазм в гиблом месте, ми-истер. — Мальчишка сбросил порыжевшую черную плоть и пыль городов, разогреваемая опийная настойка, черное заблеванное белье, желтая лихорадка Панамы, бараки, испаряющие запах дождя под железной крышей, заношенная одежда, металлически-угрюмые звериные глаза, волосяные блюда черного наслаждения, душистая цветочная плоть, сочащаяся запасной терминальной плотью, когда раскалывается розовое яйцо…
— Пихнуться напоследок пойдете со мной, ми-истер.
пожелтевшее панамское фото грязное белье под потолочным вентилятором похоть комнат с закрытыми ставнями… палатки облюбованные мастурбирующими мальчишками горное озеро утонувшее в облаках дрожащие вечера остатки выгоды над ночлежкой плоть голая строптивый улично-мальчишеский сортир городов плесневая пленка барачной спермы одежда тяжелая и жесткая в крапиве… Мальчишка отстучал свой позабытый код на розовых обоях… звучание вибрирующих ректальных труб, черная блевотина, пожелтевшая в выцветших Панамских брюках, хлопают флаги на послеполуденном ветру, барачный пар, дрожащие испражнения и запахи дождя, зеркало мастурбирующих предвечерий извергает влажные сны сквозь затхлую веймарскую юность, открыточные фиорды, мертвую радужную плоть…
Блок I. Белый: комната в северном отеле… летчики в увольнении… форма Люфтваффе… “люггеры” на гостиничных креслах… нестареющие молодые лица, захваченные сталью и нефтью… “ich will dick ins bauch fickeln”[71]… тающие голые, идентичные эрекции, задевающие светлые лобковые волосы.
Блок II. Черный: чернокожий исполнитель танцев Гнаовы, отстукивающий барабанные ритмы на диафрагме мальчишки, выворачивая и вращая мальчишку под бьющие барабаны.
Блок III. Зеленый: вазелин на пальце… запахи нефти и металла… «немного облегчу тебе страдания»… свободным круговым движением втирает желе в буро-зеленую ректальную плоть — жопные волосы развеиваются над приливными равнинами.
Блок IV. Красный: рыжеволосый мальчишка… дымный розовый закат… комната с розовыми обоями… «была не была»… кровь звенела и стучала у него в глазах и ушах.
Блок V. Синий: оргазмы клубятся белым дымом в синем небе, изрезанном следами пара… Блоки перетасовываются: 21345. Блок II. Черный: руки, отстукивающие барабанные ритмы на его груди и диафрагме, склоненной над гостиничным креслом… Блок I. Белый: крепкие тела, напружинившиеся под воздействием образно-лучевой войны, прохладная дымка, плавающая в северной комнате, опускается вслед за рукой по спине, чтобы раздвинуть ягодицы… Блок III. Зеленый: Зеленый вертлявый палец в прямой кишке оборачивается усиком ползучего растения… зеленая военная форма на кресле… Блок IV. Красный: капля жемчужного смазочного материала в розовом свете… железные столовые горы, освещенные розовым вулканом… «была не была», задыхающаяся в багровой дымке… Блок V. Синий: замирающие паровозные гудки, голубые ветры тишины, синее небо все синеет и синеет перед оглушительным лиловым громом… Блоки перетасовываются: 32145: «чтобы раздвинуть ягодицы, вам нужен Блок III.» Зеленый: он впихивает палец в прямую кишку, оборачивается нефтью и металлом… цветущая зеленая форма на буро-зеленой плоти… вздохи вместе с движением пальца: «немного облегчу тебе страдания. Нагнись…» Блок II. Черный: небрежно опирается о барабан… черное гостиничное кресло касается его живота… Блок I. Белый: молодые лица тают нагишом под воздействием образного луча, вновь превращаясь в раздвинутые ягодицы… снежный склон под северной рубахой… Блок IV. Красный: «Была не была» — рыжие волосы на ногах трутся о розовые обои, фантомные вихри мастурбации уносятся в снегу, пыли, дыму и засохших листьях, носится словесная пыль: «Я тебя отдрючу», «Нагнись», «Расслабь немного жопу», «Была не была», медленно стелющийся дым, палец в прямой кишке, старые фотографии поднимают неторопливый вихрь словесной пыли, мастурбирующие призрачные прямые кишки, море ног и половых волос изменяет спираль фантомов… «Да нагнись же ты», «Раздвинь», «Вдохни. Была не была», «Все» медленно открывает вход в прямую кишку… вихри света замедляются у статуй в заброшенном северном парке…
Это был дом из красного кирпича на утесе над рекой: желто-бурые обои, отстающие от штукатурки, куски штукатурки хрустят у меня под ногами, бурые пятна на потолке прихожей. Похоже, крыша и впрямь течет. Под лестницей я нахожу старую записную книжку-календарь, как видно, в основном заполненную подсчетами домашних расходов, там и сям практически неразборчивые упоминания о комнатах наверху, которые, как я понимаю, некогда сдавались. Тут мне приходит в голову, что наверху я еще не был. Я подхожу к лестнице и вспоминаю, что течет водопроводный кран. Быть может, надо проверить. Да, прокладка, которую я поставил, еще держится… (Он свой кран починил, а вы нет? Так или иначе, он старел.)… И вот вновь к лестнице, но тут мне приходит на ум, что сначала надо обследовать сад. В этот момент до меня доходит, что некая сила пытается помешать мне подняться наверх, и я решаю немедленно это сделать. Раздается стук в боковую дверь. Я спускаюсь по крутой деревянной лестнице и открываю. Там стоят три мальчика в старомодной одежде. Один из мальчиков выходит вперед и говорит:
— Пойдете со мной наверх, мистер? Другие двое стоят, обняв друг друга за плечи, хихикают и перешептываются.
— Я знаю все-все внизу, наверху, в подвале. Живу вон там. — Он жестом показал в сторону реки. — Скверный дом вы покупаете, мистер.
Я решил, что мальчишки помогут найти рабочих для отделки дома, и пригласил их войти. Они с хихиканьем поднялись за мной по деревянной лестнице в прихожую.
— Теперь мы идем наверх, мистер, — сказал мальчик, заговоривший первым. Другие двое остались в комнате, некогда служившей гостиной. Я начал подниматься по лестнице, мальчик позади. Казалось, дом стареет — как будто я шел сквозь фантомные годы и затасканные воспоминания…
(«Эти ступени… Они меня в могилу сведут…» — Старого сыщика ножом пронзает воспоминание: «Господи! Вспомнил! Комната 18 на верхнем этаже…») Мы уже стояли в пыльном коридоре, ведущем к трем комнатам, которые, очевидно, являлись частью большого чердака. Комнаты были разделены перегородками и перекрыты сверху. Над ними находились стропила и крыша дома.
— Вот комната 18.
На двери напротив лестничной площадки был грубо намалеван черной краской номер “18”. Дверь была заперта. Я вынес связку ключей, которую мне дал агент по продаже недвижимости. Мальчик взял ее у меня из рук и открыл дверь. Окно было заколочено досками, комната — сырая и затхлая. На штукатурке клочьями висели розовые обои. Там стояла медная кровать, ржавые пружины протыкали матрас; черный платяной шкаф с зеркалом, с умывальника у окна краны были сняты, наружу торчали проржавевшие трубы. Я стоял перед зеркалом, пытаясь представить себе жильца, который обитал здесь в давние времена. Мальчик подошел и встал рядом. Могло показаться, что от его прикосновения я вздрогнул, как будто отсутствующий жилец положил мне на плечо неторопливую холодную руку…
— Парень, который здесь жил, был такой. — Мальчик подбоченился одной рукой и, семеня ногами, подошел к умывальнику. Он проделал пантомиму тщательного причесывания. Отвернувшись от умывальника, он подошел к чулану. — Повесил себя здесь. — Он открыл дверь в чулан. Потолок до чулана не доходил. Подняв голову, я увидел стропила. Мальчик высунул язык и свесил голову набок. Подняв согнутую в локте руку, он хохотнул… (сдавленный смешок в темной комнате, помните?)
— А другие комнаты?
— Идемте, мистер. Я вам покажу. Знаю этот дом… изрядно гиблое место. Увидите.
Он повел меня за собой по коридору.
— Это комната 23. — “23” красной краской. На первый взгляд номер 23 почти ничем не отличался от номера 18… клочья обоев с красно-зелеными узорами, которые подействовали на меня отталкивающе, белая эмаль на остове кровати облупилась, обнажая ржавое железо. Стена над кроватью обуглилась, и за черные кроватные пружины зацепились остатки обгоревшего матраса…