Да, хорошенькое мы производим впечатление, думала Марион. Каникулы продолжались. Они давно уже перестали выбирать для своих прогулок какую-то определенную цель и просто мотались по окрестностям. Нужно же как-то возместить детям несостоявшийся отпуск. Однако такая езда без цели и смысла была, в сущности, самым настоящим праздным шатанием, с таким же успехом можно было слоняться по квартире или часами просиживать в кафе за мороженым. Невозможно представить, сколько они проматывали во время этих уик-эндов. Хайнц тратил деньги с той же легкостью, с какой они ему доставались. Деньги для него ничего не стоили.
Однажды вечером, когда он поздно вернулся домой, Марион еще сидела на кухне.
Риты до сих пор не было дома.
— Это уже в третий раз, — сказала Марион.
Явилась Рита в половине второго.
— Где ты была?
— А почему, собственно, вы так жаждете узнать это ночью в половине второго, а не вечером в половине пятого? — Она была слегка пьяна. — Ну а если я вам скажу, где была, что изменится? Вы же ничего не понимаете. Неужели еще не заметили? Вы не понимаете ничегошеньки. Даже самих себя. И что вы мне скажете, если узнаете, где я была? Умные фразы, в которые сами больше не верите? Вам нечего сказать. Вам нечего мне сказать. Ясно? — И уже в дверях: — Думаете, я не вижу, что здесь происходит? Вам даже притворяться лень. Вы конченые люди. Конченые. Ложитесь спать.
Дверь в ее комнату захлопнулась.
Он открыл было рот, но Марион вдруг крикнула:
— Бога ради, помолчи сейчас!
Он все позже возвращался домой. Иногда не было Риты, иногда Марион, а как-то вечером не было обеих. Квартира была пуста, только Карстен спал, свернувшись клубочком в своей постели. Он стоял посреди пустой квартиры. И вдруг почувствовал, что задыхается. Скорее прочь отсюда, на свежий воздух. Что-то должно случиться. Так не может продолжаться дальше. Он выскочил на улицу и быстро зашагал к центру города. Что-то должно случиться.
Примерно через час он был в районе скотобоен, у стойки какого-то бара.
Первую большую рюмку водки он выпил залпом, и еще прежде, чем подали вторую вкупе с большой кружкой пива, к нему уже подсела какая-то девица, довольно объемистая, Карола.
Мало-помалу способность дышать возвращалась. Ощущение удушья исчезло после второй большой рюмки водки.
— Закажи себе что-нибудь, — сказал он — А потом пойдем наверх.
— Какой шустрый, — сказала Карола, впрочем польщенная. Она придвинулась ближе: — Наверх — плата особая.
— Так, — сказал он, осушив кружку, и встал. Она влила в себя перно, и они пошли.
— Живо раздевайся!
Когда она попробовала раскрыть рот, он сказал:
— Кто тут платит, ты или я?
Они спустились назад в пивную, и возле стойки она сделала попытку от него отвязаться.
— Ты останешься здесь, — сказал он и притянул ее к себе.
— Эй, убери лапы. Терпеть не могу таких мужиков; сперва полаются со своими бабами, а потом ищут развлечений.
Какой-то тип за стойкой, которого Хайнц поначалу совсем не заметил, сказал ей:
— Делай, что тебе говорят, — и пихнул ее на высокий табурет рядом с Хайнцем.
— То же самое повторить, — бросил Хайнц хозяину и обернулся к ней: — Это и к тебе относится, мы потом еще раз поднимемся наверх. — Он протянул хозяину сотенную купюру: — Разменяй, мне нужны сигареты. — При этом он нарочно держал кошелек так, чтобы хозяин мог видеть и другие сотенные.
Вернувшись с пачкой сигарет, он увидел на своем табурете какого-то парня, собственно, тот даже не сидел, а только, разговаривая, время от времени на него облокачивался. Хайнц понаблюдал за ним минуту-другую, а затем, когда парень снова собрался облокотиться на табурет, стремительно рванул табурет к себе. Парень грохнулся на пол возле стойки. Хайнц Маттек уселся.
— Что он тебе сделал?! — закричала Карола.
Парень сыпал ему в спину ругательства:
— Устроил комедию перед бабами, тоже мне петух!
Хайнц не оборачивался, и парень совсем рассвирепел.
Маттек заказал виски себе, хозяину, этому верзиле и девице, а кроме того, велел принести игральные кости.
— Да уймись ты наконец, — сказал хозяин парню.
Проигравший должен был угостить всю компанию виски. Подошел взглянуть один из приблудных бродяг, довольно пожилой человек. Не глядя, легким движением вытянутой руки Хайнц отодвинул его в сторону.
— Давай отсюда, старик.
— Ну и грубая же ты скотина, — сказала Карола.
— Пойдем-ка наверх, — сказал Хайнц.
— Не с тобой.
— Ты что-то сказала? — спросил сутенер.
— Ну, — сказал Хайнц, — пошли… Раздевайся.
— Но здесь так холодно.
— Давай, давай, живо. — И минутой позже: — Скажи-ка, у тебя нет какого-нибудь такого белья?
Она выдвинула ящик, но он оттолкнул ее в сторону и стал рыться сам, пока не нашел подходящего.
— Надевай.
После этого они снова спустились вниз. Хайнц Маттек опять взялся за кости.
— Так на чем мы остановились?
Народ расходился по домам, и они пересели за освободившийся столик. Он заказал для всех водку. Ближе к утру зал снова наполнился: педерасты, проститутки, бродяги. Хозяин задернул шторы, на улице занимался рассвет. Одна из проституток выставила водку, на столе появились кофе и коньяк, и постепенно они снова вошли в раж. Хозяин подбил общий итог. Влить в себя подряд несколько кружек пива, за десять марок явиться во всей красе, разыграть по жребию девочек, показательный секс-номер — с этим, правда, ничего не получилось. Зато устроили танцы.
— Как насчет нас? — спросила Карола.
— Пошла ты, — сказал Хайнц Маттек. В сортире валялся пьяный, за соседним столиком сутенеры подсчитывали выручку.
— Ну, по последней, на дорогу, — сказал хозяин.
Когда пришел Пауль, он уже сидел в машине.
— Ну и ну, — сказал Пауль, — вот это погуляли.
Он опустил оба стекла.
Дома никто не спросил Хайнца Маттека, где он был.
Марион все еще не пришла к решению. Райсмюллерша знала, конечно, что Марион видела, как она опрокинула тележку с бокалами. Об этом знали уже все. Райсмюллершу никто особенно не любил. Не любили за языкастость, к тому же она много болела и другим приходилось отрабатывать за нее. Мастер дал им время на размышление. А потом сумму нанесенного ущерба начнут высчитывать у всех из жалованья.
Признайся она, и Райсмюллерша вылетит. Промолчи, и вылетит она сама. Но может быть, есть еще один вариант?
Обратимся в профсоюзный комитет. Его председателем была женщина, которая прежде работала в бельевой секции.
— У нас перевернулась тележка с хрустальными бокалами, — сказала Ирена. — И теперь за это у всех должны высчитывать из жалованья.
— А кто это сделал?
— Неизвестно, но одну из работниц подозревают в том, что она видела, кто опрокинул коробку. Доказать они ничего не сумеют, но зато могут выбросить ее на улицу.
— Понятно. Значит, никто ничего не видел. А как зовут мастера? Когда это произошло? Иногда ведь что-то падает и само по себе.
Эхтернахша ходила от одной работницы к другой. Но чем больше она их подзуживала, тем сердечнее они относились к Марион. Для нее занимали место в столовой, ее угощали сигаретами, спешили поднести зажигалку. Профсоюзная уполномоченная из соседней упаковочной секции подошла к столу Ирены и Марион.
— Ну, как дела?
— По-моему, хорошо, — сказала Ирена.
— Если не будете выступать сообща, проиграете.
— Три-четыре человека держат сторону начальства, — сказала Ирена.
— Такие всегда найдутся.
В тот день, когда они должны были получить расчетные листки, Райсмюллерша села в столовой отдельно от всех, в гордом одиночестве.
— Вот дурная голова, — сказала Ирена, — теперь нам придется пересаживаться к ней.
Следом за ними потянулись другие работницы; чтобы все уместились рядом, пришлось составить несколько столов; в противоположном конце осталась только Эхтернахша и еще трое.
Они все уже слегка подзавелись, пока переходили на новое место в столовой, а когда оказались на своих рабочих местах, кто-то запел:
Последнюю строчку подтянуло еще несколько человек, а когда мастер закричал:
— Тихо! Вы, крикухи! Я сказал, тихо, — тут уж подтянули все:
Теперь уже пели с наслаждением:
Теперь уже пели с наслаждением:
Песня подняла у всех настроение.
Пришла старуха из бухгалтерии. Они вскрыли конверты, и тотчас раздался общий ликующий крик. Они танцевали с расчетными листками вокруг столов.
Давай-ка ты отсюда прочь, старуха камбала,
прочь-прочь, ты, камбала-а!
Это нужно было отметить.
Вот почему, когда Марион пришла домой, она не так уж прямо стояла в дверном проеме. Он сидел в кухне и читал газету. На носу у него были очки. Совсем недавно он заказал себе очки для чтения.
— Хайнци, — сказала она. — Хайнци, дружище.
Она не могла удержаться от смеха.
— Хайнци, что у тебя за вид?
Он взглянул на нее поверх очков.
— Ой, мне плохо, — стонала она. — Ой, не могу!
— Посмотри на себя, что у тебя за вид.
В постели на нее снова напал смех. Не в силах удержаться, она накрылась одеялом с головой. Он лежал рядом с крайне оскорбленным видом.
Она долго не могла заснуть. Снова и снова вспоминала весь этот день. Хотела запомнить его во всех подробностях. Даже самых незначительных.
Между тем Рита давно уже сказала ей, где бывает по вечерам. Правда, с условием, что отец ничего не узнает. Марион долго раздумывала, потом решилась поговорить с ним начистоту.
— Она не хочет, чтобы я тебе говорила. И я ничего не скажу. Оставь ее в покое. Ты ничего не добьешься. Во всяком случае, повода для беспокойства здесь нет.
Как-то вечером Риты и Марион снова не было дома, и Хайнц прошел в комнату дочери. На стенах яркие плакаты — Элвис Пресли, Роллинги, Дженис Джоплин, обнаженная девица на мотоцикле, лес, буковые деревья в лучах солнца, дешевые издания для подростков, некоторые явно дурного пошиба, коллекция маленьких стеклянных зверей.
Он взял с полки пластинку, включил проигрыватель и тотчас опять выключил. Первые же звуки заставили его вздрогнуть.
Он огляделся. Конечно, за всем этим кроется связь с парнем. Где-то она наверняка прячет его письма.
И тут в дверях появилась Рита.
Оба испугались.
Он подыскивал слова. Слова, которые сумели бы все объяснить, исправить, но скоро понял, что исправить ничего уже нельзя.
Он все же попытался найти какие-то слова, но Рита с рыданиями кинулась на постель.
Он постоял еще немного, а потом внутри у него словно что-то оборвалось, он вышел из комнаты и захлопнул дверь.
Чертовы бабы.
Не поймешь, рассказала она об этом Марион или нет. Девчонка делала вид, будто ничего не случилось, но между ними возникло легкое отчуждение, заметное только ему. Он избегал оставаться с глазу на глаз как с той, так и с другой.
— Давай-ка, Карстен, организуем что-нибудь вдвоем, только для мужчин. Куда пойдем — в городской парк, на Эльбу или в Ниндорфский заповедник? Тебе чего — мороженого, кока-колы или шоколада? — Карстен смущенно выбирал. — Говори честно, чего тебе хочется, сегодня мы делаем только то, что хотим.
Впрочем, это было не совсем так. Хотел в основном один Карстен.
— Папа, можно мне открыть окно? Папа, мы пойдем сейчас направо? Папа, сколько тебе было лет, когда была война? Кто твой любимый вратарь? Почему на небе полосы от самолетов?
— Послушай, что у тебя за манера вечно спрашивать?
Карстен замолчал.
— Ну, ударь же разок по мячу. Для чего мы тогда его брали?
Карстен послушно ударил по мячу, побежал за ним, налетел на пожилого мужчину и плюхнулся на землю.
Отец скрипнул зубами.
— Не забудь по крайней мере захватить мяч.
— Папа, можно мне пройти по стенке?
— Слушай, у меня сейчас лопнет терпение.
Подбородок у Карстена задрожал.
Теперь он еще и расхнычется. Карстен в самом деле расплакался.
— Все, пошли домой.
Наконец-то на горизонте забрезжили школьные занятия. На последний уик-энд Ирена пригласила Марион с детьми к себе. Пригласила она для проформы и Хайнца, но никто не стал возражать, когда он отказался.
Навьюченные хозяйственными сумками и надувными матрацами, складным столом и купальными костюмами, подстилками и пакетами с едой, они тащились к автобусной остановке. Пусть он катится со своим автомобилем куда хочет. Было еще прохладно, но на небе ни облачка, и день обещал быть жарким. Когда они добрались до Ирены, все окна у нее в доме уже стояли настежь. Старшие девочки уединились в шезлонгах на балконе, Лиза показывала Карстену свою комнату. Внизу, в дворовом сквере, сидели люди в шортах и в бикини, с папками для рисования. Почти на всех балконах тоже были люди, визжали дети, орали радиоприемники.
— Ирена, дай-ка я тебя обниму.
Лиза и Карстен что-то притихли, матери заглянули к ним и обнаружили, что ребята меняются джинсами и рубашками. Марион и Ирена принялись не спеша готовить обед. Становилось жарко. Бикини давно уже стали им тесноваты, но все равно так приятно ощущать кожей теплый воздух.
— Мы старые обозные клячи, — воскликнула Марион и похлопала себя по животу.
Они готовили chile con carne[5]. По рецепту из иллюстрированного еженедельника. Торопиться было некуда, они болтали, курили, уже разок приложились к вину; никогда в жизни они еще не ели такого блюда. Обе прямо-таки сгорали от любопытства, чем дальше, тем больше, а еда в кастрюле становилась все более острой и отменной.
Потом все сидели на кухне вокруг стола, от перца все внутри горело огнем и во рту творилось что-то несусветное. Ирена сидела между Лизой и Карстеном, равно опекая и ту и другую сторону. Марион обращалась по-сестрински с обеими смышлеными юными дамами.
Потом они отправились в городской парк и, поскольку было еще довольно рано, сумели захватить местечко под деревьями, с видом на широкий зеленый луг и небо. Они распаковали вещи и установили шезлонги, переоделись, натерлись кремом для загара и снова смыли его, а в конце концов просто разлеглись на траве, прикрыв глаза листочками и подставив лица солнечным лучам.
Они всем телом ощущали этот день; он был сытым и ленивым, таким же, как они сами, и еще он был бесконечным, как небо. Около шести они стали собираться в обратный путь; разомлевшие от жары и усталые, обливающиеся потом, они терпеливо дожидались автобуса, который все не подходил, потом, зажатые в толпе, задыхаясь от нехватки воздуха, цеплялись, чтобы не упасть, за липкие поручни, то и дело выскальзывавшие у них из рук. Наслаждаясь квартирной прохладой, они без сил бросились в кресла и на диван: прежде всего принять душ.
И вдруг ужасный шум, крики. Ирена выскочила из кухни, рывком распахнула дверь в ванную. Она притащила Марион в комнату, изо всех сил встряхнула ее.
— Я здесь, здесь, вот она я.
И постепенно Марион опомнилась и узнала ее.
— Я подумала, что меня заперли.
Позже, когда Карстен и Лиза уже спали, вместе, на одной кровати, а девочки еще не пришли из молочного бара, Марион и Ирена сидели на балконе. Небо над четырехугольником жилых домов было фиолетовым, с балконов доносились тихие голоса, кое-где горели свечи. В темноте их лиц было не различить — только красные точки сигарет.
— Как-то все еще сложится, — сказала Марион.
В той стороне, где сидела Ирена, долго было тихо.
— Все это быстро пройдет, — сказала Ирена из темноты. — А ты делай то, что считаешь для себя правильным.
Начало занятий в школе все восприняли как облегчение. Жизнь вернулась в привычную колею. Марион с вечера готовила еду, Рита после школы ее разогревала, она же следила, чтобы Карстен поел и сделал домашние задания, а поскольку она бы никогда не добилась от брата того, чего не выполняла сама, они садились за уроки вместе. Марион приходила около половины пятого, проверяла их тетради, шла в магазин, готовила; мало-помалу заведенный порядок приобрел стабильность и надежность.
Хайнц, напротив, возвращался в самое разное время и в разном настроении. Они от него не зависели. Его никто не ждал. Карстен при нем робел, а может быть, просто стал осторожнее. Рита вела себя так, будто никогда не заставала его в своей комнате.
Это, однако, тревожило его куда больше, чем открытая неприязнь или обида. Он искал возможности поговорить с ней. Она заметила это — ведь он буквально ходил за ней по пятам — и приложила все усилия, чтобы разговор не состоялся. То она бегала по своей комнате в трусиках и лифчике, то начинала в его присутствии натягивать другой джемпер, то приносила ему в ванную фен, то забывала закрыть дверь, когда принимала душ сама.