Набат. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович 11 стр.

— Ну-с, товарищ больной, — сказал он, отправив Алаярбека Даниарбека к ручью мыть инструменты, — через недельку-другую будешь прыгать козлом. Вода здесь у вас дистиллированная, воздух асептический. Только ходи с костылем, не труди ногу.

— Ты, табиб?

— Да, я доктор.

— Ты русский? А они кто? — Угольщик показал на Файзи и его бойцов. — Они басмачи? Как ты к ним попал?

— Какие басмачи? — удивился доктор. — Они советские люди, большевики. Красная Армия!

— Ийе, — удивился угольщик, — где же у них острые сатанинские шапки, где звезды? Ой, ой, — заохал вдруг он. — Зачем же вы поехали на эту гору. Беда вас ждет... Я думал вы из басмачей... Наверху, на перевале, бас­ма-чи... Только сегодня утром они приехали на перевал. Ждут кого-то.

— Много их? — быстро спросил Пётр Иванович. — Сердце у него дрогнуло.

— Сотни три наберётся, — сказал угольщик. — Они ждут кого-то. Сейчас один наш угольщик с перевала шагал. Видел их...

— Тот... с двумя ишаками?

— Да.

— Что же он нам ничего не сказал.

— Он думает: дел чужого не касайся. Те грабители, кровопийцы из Матчи. Плохой народ. Наших людей обижают, наших женщин, девушек обижают. Пусть в огне сгорят их тела.

— Ну, выздоравливай, друг, — торжественно пожал руку угольщику доктор и, застегнув сумку, поспешил к Файзи, нетерпеливо пощёлкивающему камчой по голе­нищу сапога.

Новость о басмачах ошеломила Файзи и он явно растерялся. Откуда здесь быть басмачам? Матча лежит далеко на восток. Откуда матчинский бек мог узнать о движении отряда?

Созвали военный совет.

— Хм, очень мы испугались, — пренебрежительно хмыкнул Алаярбек Даниарбек, — засели господа басмачи на горке, так что же? Больше нам ехать что ли некуда? Они сидят на одной горе, а здесь тысяча горок. На все горы их не хватит. Едем.

— Куда едем? — удивился Файзи.

— Поедем! — и Алаярбек Диниарбек перешёл на шёпот:

— Через Падрут не поедем, через Пять речек тоже. Теперь через Мухбельский перевал поедем, дальше на Тимшут. Придётся к Юнусу послать людей, предупре­дить, пусть за нами поворачивают.

Крепко схватив под уздцы своего конька, он ласково заговорил с ним:

— Белок ты мой миленький, придётся нам теперь вниз спускаться. Уж ты на меня не сердись, душа моя.

А сердиться можно было, и все сердились. Больше всех злился Амирджанов.

— Какие там басмачи, — ворчал он, — выдумки! Столько сил потратили. Коней надорвали. Сами еле-еле заползли на гору, а сейчас всё насмарку и приходится скатываться, рискуя сломать шею, вниз.

— Веселее, веселее, — прыгая точно мячик по камням, кричал Алаярбек Даниарбек, — поскорее, видите, солнце клонится к западу, веселее!

Спустились очень быстро. Вверх лезли часа четыре, а здесь через минут пятнадцать уже пили ледяную воду из Шинка.

Алаярбек Даниарбек посмотрел вверх, показал в про­странство дулю и важно сказал:

— Нате, выкусите.

И бодро похлопав по белоснежной, бархатной шее Белка, тропотой помчался вдоль берега. За ним устре­мился весь отряд.

Они ехали с час. Поравнявшись с доктором, Амир­джанов сказал:

— Смотрите, смотрите, вон киик!

— Где, где?! Не вижу.

— Дайте скорее ваш винчестер.

Нетерпеливо дернув плечами, доктор начал стягивать винчестер. Мгновенно прицелившись, Амирджанов вы­стрелил. Раз, другой, третий.

Выстрел прозвучал неестественно громко и тысячным эхом на него отозвались стены ущелья и далекие скалы, над которыми взлетели неизвестные птицы.

— Кто стрелял? — послышался голос Файзи.

— Я. Что и стрелять нельзя? — спросил Амирджа­нов. — Вон киик, я в кийка целил.

— Вы разве не понимаете, что нельзя стрелять? — гневно заметил Файзи. — Если б мой боец так сделал, я бы его расстрелял.

Он не шутил. Амирджанов побледнел, что-то хотел сказать, но предпочёл смолчать. Он протянул безмолвно винчестер доктору.

— Ты тоже виноват, брат мой, — медленно добавил Файзи, обращаясь к Петру Ивановичу, — не должен ты давать своё оружие... никому. Ты в моём отряде и... и...

Он подыскивал слово, но так и не сказал его. Долго не оставляло Петра Ивановича чувство неловкости.

«Идиотизм, — мучительно думал он, — и не сообра­зил я. Разве можно позволять стрелять сейчас. Теперь басмачи знают, где мы. И так мечемся, как угорелые, по ущельям...»

Но Алаярбек Даниарбек неожиданно остался очень доволен.

— Они станут нас искать внизу, а мы сейчас наверх... наверх.

Казалось, он сошел с ума. Кинувшись на коне вплавь через безумствовавший Шинк, Алаярбек Даниар­бек промок до костей сам и заставил вымокнуть всех бойцов. После переправы он сразу же подался в дебри, скалы, заросли.

До поздней ночи из последних сил бойцы карабка­лись на перевалы, спускались в ущелья, пробивались через тысячелетний арчовый лес, где росли корявые, покрытые космами седого мха, гиганты в десять обхва­тов, перебирались по валунам через внезапно разверзав­шиеся под ногами потоки...

Как Алаярбек Даниарбек мог разобраться в лаби­ринте перевалов, ущелий, скал, лесов? Но даже Файзи растерялся, когда вдруг он без всяких раздумий, смело повёл отряд по скользким камням в темную бездну, в которую, ревя в облаке водяной пыли, низвергался водо­пад. «Точно Ниагара»,— подумал доктор, вспоминая рисунки Ниагарского водопада. Конечно, здешний водо­пад был во много раз меньше, но все же грохочущие массы падавшей с боль-шой высоты голубой воды произ­водили величественное и грозное впечатление.

«Куда же Алаярбек Даниарбек вздумал лезть?» — спрашивал себя доктор, когда радужные брызги обру­шивались ему в лицо, но окликнуть Алаярбека Даниарбека нечего было и думать, — такой рев стоял в ущелье, похожем на глубокий колодец. Кони жались и вздрагива­ли. Ноги их неуверенно ступали по мокрым, прозеленевшим плитам, отполированным до глянца водой. Сюда серо-голубой свет проникал неверный и дрожа­щий.

Алаярбек Даниарбек, не слезая с Белка, поехал пря­мо, и все «открыли рот изумления», потому что показа­лось, что всадник вместе с конем нырнул в стремнину водопада и неминуемо должен был погибнуть. Но один за другим всадники вступали в стену брызг и оказыва­лись в узком, наполненном громом проходе между водя­ной стеной и каменной мокрой скалой.

Еще несколько шагов — и весь отряд проехал под во­допадом. Теперь всякий понял, что Алаярбек Даниар­бек дорогу знает, и притом дорогу самую сокровен­ную.

— Теперь Юнус не найдет дороги под водопадом, — сказал Алаярбеку Даниарбеку Файзи, — придётся нам ждать.

— Зачем? Юнус уже здесь.

— Как?

Действительно, из-под водопада выезжал уже долго­жданный Юнус с группой бойцов.

Но радоваться и обниматься Алаярбек Даниарбек не позволил.

— Скорее, скорее, — кричал он. — Перевал далеко, времени мало.

На заходе солнца отряд уже ехал по снеговому насту через гигантскую впадину, именуемую геологами «горным цирком». Вся левая сторона «цирка» пламенела в лучах заходящего солнца, а правая тонула в синих тенях. Копыта лошадей поскрипывали в снегу. В разреженном морозном воздухе дышалось поразительно легко, и кони весело бежали, точно им не пришлось весь день караб­каться по скалам и перевалам.

Но возникло новое осложнение. Все яснее и яснее становилось для Файзи и для всех, что до наступления темноты отряд не сможет преодолеть преграждавшего ему путь на юге перевала Мухбель. Седловина его вид­нелась совсем близко и совсем ясно в голубом льдистом, блиставшем тысячами алмазов хребте, но увы, до него оставалось вёрст десять, а солнце катастрофически быстро скатывалось по ребру похожего на сахарную голову величественного пика Хазрет Султана.

Дневное светило превратилось в медно-жёлтый поднос и вдруг закатилось. Небо вспыхнуло багрянцем и злотом и начало быстро потухать. Без сумерек наступала синяя ночь, зажигая в небосводе холодные чистые звёзды. Снег затвердел. Заискрился. Мороз крепчал.

Горы громоздились вокруг, и люди, привыкшие к бухарским равнинам, забеспокоились, затосковали по родным просторам. По бокам высились снежные пики, которые, точно стражи из-под белых, голубых, розовых холодных шлемов, насупившись разглядывали черных букашек, ползших по дну замерзшего сая. Ни вправо, ни влево подняться было нельзя: долина име-ла только один выход — впереди, кругом тянулись отвесные недо­ступные стены. Люди и кони нет-нет да и вздрагивали от грохота, переходившего в далекие раскаты грома. С ужасом степняки смотрели, как огромные массы снега и камней лавиной срываются со склонов гор. Кончался горный обвал, а чёрные камни ещё долго катились по снежникам да перекликалось дивьими голосами далёкое эхо.

Внезапно Алаярбек Даниарбек, ехавший впереди, свернул в сторону. Оказалось, что на снегу появились следы. Они вели в нужном направлении, и весь отряд оставил долину и двинулся в неожиданно открывшееся ущелье. Начался трудный подъем. Наметённый ветром снег лежал толстым слоем. Лошади проваливались по брюхо, ежеминутно останавливались, тяжело дыша. Тро­па шла всё выше бесконечными зигзагами. Снова при­шлось прибегнуть к старому испытанному способу — ухва­титься за лошадиные хвосты. Но после перевала начался такой крутой спуск, что кони скатывались буквально кувырком. С криком, смехом люди съезжали на халатах, как на салазках, вьюки катились, поднимая облака снеж­ной пыли. Все разогрелись, настроение улучшилось, но ненадолго.

Внезапно Алаярбек Даниарбек, ехавший впереди, свернул в сторону. Оказалось, что на снегу появились следы. Они вели в нужном направлении, и весь отряд оставил долину и двинулся в неожиданно открывшееся ущелье. Начался трудный подъем. Наметённый ветром снег лежал толстым слоем. Лошади проваливались по брюхо, ежеминутно останавливались, тяжело дыша. Тро­па шла всё выше бесконечными зигзагами. Снова при­шлось прибегнуть к старому испытанному способу — ухва­титься за лошадиные хвосты. Но после перевала начался такой крутой спуск, что кони скатывались буквально кувырком. С криком, смехом люди съезжали на халатах, как на салазках, вьюки катились, поднимая облака снеж­ной пыли. Все разогрелись, настроение улучшилось, но ненадолго.

Вскоре оказалось, что отряд попал в природную ловушку. Дорогу преградил бурный поток, вода в нём казалась чёрной от поблескивавших в звёздном свете ледяных закраин. Следы вели к снежному мосту, белев­шему смелой аркой над дегтярно чёрной гудевшей рекой. Но посреди арка, по-видимому, недавно провалилась. Уныло бойцы разбрелись по берегу между обледенев­ших валунов. Кони щипали жалкие дрожавшие на ветру былинки. Файзи мрачно смотрел на дышавшую холодом чернильную воду.

Сквозь шум потока послышались возгласы. Смель­чаки, пробравшиеся на снежный мост, обнаружили, что следы идут на арку.

— Их было трое, — сказал Юнус. — Перед тем, как подняться на мост, они слезли с лошадей. Там следы их сапог. Сапоги на твёрдой подошве. Это не горцы, это ехали подозрительные люди. Они понимали, что мы по­едем по следам... и завели нас сюда. Вот только не знаю, мост сам упал или они его поломали...

К удивлению Юнуса и Файзи, обычно столь деятель­ный Алаярбек Даниарбек не принимал участия в осмо­тре моста, а устроил очажок среди камней, развел кос­тры и кипятил в извлеченном из своего бездонного хурджуна чугунном кумганчике воду. При приближении Юнуса и Файзи он оживленно закричал:

— Чай пить, чай пить!

Доктор уже расположился на кошомке и расклады­вал на платке нехитрую провизию: хлеб, холодную жареную баранину, огурцы.

— Прошу, прошу.

— Что вы думаете, доктор? Положение серьезное, — сказал мрачно Файзи. Он сел, но меньше всего думал о еде. Небо совсем потемнело, и тяжесть на сердце всё росла. Что делать? Что станется с отрядом? Но доктор ещё не успел ответить, как заговорил Алаярбек Диниарбек.

- Аллах милостив. Прикажите всем отдыхать да чай кипятить. Времени у нас много. Эх, десяток баранов найти да прирезать. Какой шашлык бы пожарили, а? Или плов на свежем воздухе. Да с чаем из такой чистой воды. Одно удовольствие. Сюда бы с радостью сам губернатор Самаркандский, раб желудка, поклонник живота приехал бы пожить, кумысу попить. Здоров был губернатор пожрать. А какой вид: горы, небо, бурный поток. Удовольствие!

Гаерничание Алаярбека Даниарбека вывело из себя Файзи. Такая беда приключилась, угрожает смертельная опасность, а он балагурит, смеётся.

— Какая опасность?! — удивился Алаярбек Даниарбек.

— Моста нет, переправа в ледяной воде вплавь не возможна. Обратно перевала кони не одолеют, да и люди Матчинского бека наверняка нас подстере­гают.

— А зачем назад ехать, наша дорога правильная.

— Да что вы, сумасшедший? Кругом горы, скалы! Как выбраться? Ну сегодня мы отдыхаем, а завтра… что делать завтра?

— Когда наступит завтра, мы подумаем о завтраш­нем дне, — упрямо твердил Алаярбек Даниарбек. — Если дорога была бы неправильная, я давно бы сказал. Если мы прямо по долине поехали бы, мы из гор до Страш­ного суда бы не выехали. Я дорогу знаю. И те, кто следы оставил, знают.

— Но мост!

— Ну, мост, видно, волей аллаха развалился, снег не кирпич. Или ещё что случилось. Может быть, даже зло­умышленники...

— Но дорога преграждена рекой, твердолобая ты голова, — почти в отчаянии заключил Юнус.

— Конечно, у меня лоб твердый. Иначе я бы давно лежал в могиле, когда Кривой Саттар меня камнем хватил. Я ещё тогда совсем маленький был, лет семи, но лоб у меня...

— Оставьте свой лоб в покое, — нашёл нужным вме­шаться доктор, видя волнение и нетерпение командиров.

— Хоп, оставим лоб. Кстати, твердый или не твёр­дый — он мой, не ваш, друзья! А вот дорогу вы действи­тельно не видите, хотя и командирами называетесь. А дорога вот она, — и он показал на бушующую и бьющую­ся о камни реку. Покрытая хлопьями белой пены, чёрная глянцевитая стремнина казалась устрашающе бездонной.

— Где дорога? — удивились и Файзи и Юнус.

— Нам мост не нужен. Плохой это мост, неверный мост. Мы пойдём вброд. И мы, как мучной червь, выхо­дящий невредимым из-под жернова, улетим из капкана. И нечего качать головами, хотя у вас они имеют нежные, мягкие лбы. А вот у меня твердый лоб, а я знаю, что в горах к вечеру воды в реке всегда много. Солнце греет сильно — и снег тает. Вот солнце спустилось за горы — и сразу же стало холодно. И снег таять не будет больше. К восходу луны в этой, с позволения сказать, речушке отстанется воды ровно на четверть. Ваша почтенная ба­бушка, друг Файзи, сможет через речку перейти и вышивку внизу на штанах на щиколотках ног не замочит, даже подола поднимать ей не придётся... Что же касает­ся моего твёрдого лба, то я человек не обидчивый...

Но в это время вода в кувшинчике снова забурлила, Алаярбек Даниарбек оборвал свою назидательную речь и кинулся заваривать чай. Поэтому собеседники не смог­ли насладиться, как он сам любил выражаться, цветами его красноречия.

Все обрадованно смотрели то на реку, то друг на дру­га и не могли себе представить, что стихия, ворочающая сейчас с пушечным грохотом стопудовые камни, может через несколько часов утихомириться.

Под грозный рёв реки лагерь быстро погрузился в сон.

Доктор лежал совершенно обессиленный под холод­ной скалой и щурил глаза на очень далёкую, багровую, никак не хотевшую гаснуть вершину Хазрет Султана. Вдруг мимо прошёл слегка прихрамывая Амирджанов, тот самый Амирджанов, которого сегодня вечером вели под руки и чуть не несли на руках.

— Товарищ Амирджанов, куда это вы? — спросил доктор.

Амирджанов резко повернулся.

— На архаров... Свежего мясца захотелось.

— Ночью? Чепуха. Да вы забыли приказ. Ведь стре­лять нельзя...

— Для меня его приказы... ффу! Я сам себе хозя­ин. — И Амирджанов зашагал по тропинке.

Весь дрожа от напряжения, доктор поднялся с камня, но его опередил Алаярбек Даниарбек. Невидимый до сих пор собеседниками, он выступил из глубокой щели в ска­ле, где прятался от пронизывающего ветра, и загородил своим приземистым телом тропинку.

— Плохой день станет хорошим, — проговорил с тру­дом Алаярбек Даниарбек, не обращаясь ни к кому, — плохой человек не станет хорошим.

— Охота сейчас не к месту, — примирительно бросил вдогонку Амирджанову доктор,

В конце концов что это за птица Амирджанов? Он страшно напоминал кого-то доктору. Все привычки Амирджанова, размеренные движения, летные жесты, чуть приметные оттенки поведения — всё имело вполне восточный характер. А доктор, родив­шийся в Туркестане и выросший среди узбекского наро­да, уж знал все тонкости быта и человеческого обраще­ния. Омовения, молитвы, манеры, чаепитие, разговоры с людьми, принятие пищи — во всём Амирджанов в точ­ности следовал многовековым канонам мусульманской старины. Он даже кашлял и чихал так, как полагается доброму мусульманину. Не то чтобы по внешности он походил на типичного узбека или таджика-горожанина, нет, он всем своим нутром был узбеком или таджиком. Он и говорил даже с подлинно самаркандским акцен­том.

И всё же доктору казалось, что едва заметный налет фальши лежал на всём, что ни говорил, что ни делал Амирджанов. И этот привкус оставался возможно от то­го, что он и слова произносил по-узбекски или по-тад­жикски уж чересчур правильно, и плов ел руками, в точ­ности как едят в Самарканде, и во всём остальном вёл себя так, словно вечно позировал перед кем-то.

Прервав размышления, доктор с удивлением обнару­жил, что, оказывается, он даже подозревает в чём-то Амирджанова. С какой стати?

Правда, все поведение Амирджанова вызывало доса­ду. Он не внял предупреждению доктора, что узкие ла­ковые сапоги могут довести до беды, и обморозил ноги. Если бы не своевременная помощь Петра Ивановича, Амирджанов мог остаться калекой. Но вместо благодар­ности он разразился упрёками. Ноги саднили и болели, и когда приходилось спешиваться, Амирджанов требовал, чтобы бойцы несли его на руках. Он стонал, ругался, ложился на снег и, проклиная всё на свете, отказывался двигаться с места. Заиндевевшая русая борода его, жид­кие длинные усы, побагровевший облупившийся нос кар­тофелиной, посиневшие скулы, обвязанные ситцевым платком уши делали его жалким. Доктора тревожил взгляд маленьких, остреньких, точно шильца, зрачков Амирджанова. И в то же время, когда Амирджанов рас­точал мёд и сахар, злые глазки под белесыми бровями выдавали истинные чувства их хозяина.