Олег сразу узнал гонца, это был челядинец боярина Громобоя по имени Ярек. Олег лишь Громобою сказал, что имеет намерение погостить у игумена Веретинской пустыни. Прочие рязанские бояре не ведают об этом. Недоброе предчувствие кольнуло Олега. Если Громобой столь поспешно выслал гонца по его следам, значит, стряслась какая-то беда!
Увидев князя в тени развесистого клена, застывшего в напряженном ожидании с желтой парчовой шапкой в руках, с плащом, брошенным у ног, Ярек осадил разогнавшегося скакуна и хрипло крикнул:
— Татары под Рязанью, княже! Мамай пришел войной на твою землю!
* * *Не слезая с седла, Олег преодолел за сутки более ста верст по бездорожью и по лесным тропам. Добравшись до Ярустово, Олег встретил здесь толпы беженцев с правобережья Оки, где хозяйничали татары, сжигая деревни и осаждая города. Княжеский наместник в Ярустово мог выставить лишь полторы сотни ратников, но и с этим малым войском Олег переправился через Оку, горя желанием сражаться с ордынцами.
Оказавшись вблизи от Вышгорода, Олег первым делом устремился туда мимо черных обугленных пепелищ, оставшихся от селений. Вся округа от речки Городни до Вышгорода была обращена татарами в обезлюдевшую пустошь, над которой ветер разносил тяжелый запах гари и смрад от гниющих трупов.
Под Вышгородом татар не оказалось, но было видно, что степняки совсем недавно ушли отсюда, не сумев взять приступом валы и стены этого укрепленного града. За мощными укреплениями Вышгорода нашли пристанище несколько сотен смердов из окрестных деревень. Воинов в Вышгороде было чуть больше сотни, верховодил ими дружинник Перфил.
— Чего такой мрачный? — проговорил Олег, едва обменявшись приветствиями с Перфилом. — Ты же отстоял от нехристей Вышгород, поэтому радоваться должен! Иль потери у тебя велики, сотник?
— Убитых с нашей стороны немного, княже, — промолвил Перфил, не смея поднять глаз на Олега. — Но… вот беда… средь этих павших оказалась и персиянка…
От услышанного у Олега словно что-то оборвалось внутри. Схватив Перфила за грудки, Олег принялся трясти его, как грушу, свирепо крича на него и требуя разъяснений, почему Гель-Эндам оказалась в рядах ратников. Из сбивчивых объяснений Перфила выходило, что никто не принуждал Гель-Эндам браться за оружие, нужды в этом не было. Персиянка сама поднялась на крепостную стену, желая взглянуть с высоты на ордынцев, лезущих по лестницам на штурм. Гель-Эндам неосторожно выглянула в бойницу, и ее поразила татарская стрела, пробив шею навылет.
— В момент вражеского приступа стрелы татарские дождем сыпались на верхний заборол стены, — с тяжелым вздохом пояснил Перфил. — Воины мои все в кольчугах и бронях, со щитами в руках, их непросто сразить стрелой. Персиянка же не имела ни щита, ни панциря, вот и поплатилась жизнью.
Олег с глухим стоном оттолкнул от себя Перфила и, сорвав шапку со своей головы, в сердцах швырнул ее себе под ноги. Невыразимое отчаяние заполнило его сердце, страшная горечь закипела в груди, а глаза наполнились горячими слезами. На какой-то миг Олегу показалось, что почва уходит у него из-под ног. Узнав, что Гель-Эндам еще не погребена, Олег пожелал взглянуть на ее тело. Спускаясь следом за Перфилом в холодное подземелье, где обычно хранилась мороженая рыба, Олег с трудом переставлял ноги, которые будто налились железом. В вихре чувств, раздирающих его душу, Олег лишь теперь осознал, как была ему дорога Гель-Эндам и какой горестной станет его жизнь без нее.
В леднике были сложены все убитые ратники, павшие при обороне Вышгорода от татар. Бездыханное тело персиянки, завернутое в белое покрывало, лежало на широкой доске отдельно от прочих трупов. Перфил тотчас покинул подвал, оставив Олега наедине с его горем. Перфил винил себя за гибель Гель-Эндам, и это чувство жгло его раскаленным железом.
В Вышгороде Олег задержался на три дня, собирая под свой стяг всех, кто мог держать оружие. Ему было ведомо, что Мамай с главными силами стоит под Рязанью.
Схоронив Гель-Эндам, Олег похудел и осунулся от горя. На его мрачном лице с жестко сжатыми губами, с глубокой морщиной на лбу отпечаталось выражение твердой решимости биться насмерть с ненавистными татарами.
Погрузив на ладьи пять сотен ратников, Олег устремился вверх по Оке к городку Льгову, а оттуда к Рязани. Двигаясь на веслах против течения, тяжелые насады медленно пробирались по широкой извилистой реке. Олеговы кормчие не могли использовать паруса, поскольку ветер дул им в лицо.
Наконец вереница крутобоких судов с высоко загнутыми носами, измученных сильным течением и противными ветрами, подошла к устью реки Трубеж. До Рязани было рукой подать. У Олега замерло сердце в груди, когда он увидел над лесом огромное облако дыма. Преодолев последний отрезок водного пути, насады приткнулись к дощатым мосткам рязанской пристани. Олег первым спрыгнул с корабля на берег, бросившись бегом по дороге, ведущей от реки Трубеж к Речным воротам Рязани.
Взбежав на взгорье, Олег остановился, бессильно выронив из рук щит и копье. Он увидел Рязань, лежащую в обугленных развалинах и окутанную дымом пожарищ.
Мамай без всякой пощады расправился с Рязанью. Татары сровняли город с землей, истребив и угнав в рабство большую часть его жителей. Лишь немногим рязанцам удалось спастись и укрыться в лесу за рекой Трубеж.
От сожженной Рязани Мамаева орда ушла к Зарайску.
На огромном пепелище копошились редкие кучки людей, собиравшие трупы и гасившие огонь. Трудились все вперемежку: бояре, ремесленники, смерды, холопы…
Пробираясь через руины, Олег наткнулся на группу женщин и подростков, грузивших на телегу мертвецов в окровавленных льняных рубахах. Среди этих усталых, почерневших от копоти рязанских вдов оказался боярин Клыч Савельич, перепачканный кровью и сажей с головы до ног. Сквозь дыры на его одежде проглядывало белое тело.
— А, князь-батюшка! — Клыч Савельич шагнул к Олегу и, кривляясь, отвесил ему небрежный полупоклон, раскинув в стороны руки, на которых висели рваные рукава его длинной миткалевой рубахи. — Рад приветствовать тебя на сем пожарище! Может быть, теперь твои слепые глаза, наконец, прозреют, а твой упрямый разум осознает правоту моих слов, когда я говорил тебе о необходимости союза с Москвой. Твое извечное упорство и гордыня, княже, являются источником всех наших бед. Может быть, сейчас ты уразумеешь, что все твои честолюбивые умыслы есть жалкая тщета, ибо без опоры на Москву ты слаб и ничтожен… Орда в любое время может раздавить и смешать с грязью твое княжество! — Клыч Савельич сделал широкий жест рукой. — Ну же, князь, полюбуйся! Вот к чему привело твое недомыслие, твое нежелание вступать в соглашение с Дмитрием! Тебя еще не утомила злоба против Дмитрия? В тебе еще сидит желание ездить на поклон к Мамаю?..
Олег холодно взирал на Клыча Савельича, храня мрачное молчание. Он мог бы приказать своим гридням, чтобы те оттащили дерзкого боярина в сторону, наградив его тумаками. Мог бы… Однако Олег не позволил своему гневу прорваться наружу. Стиснув зубы, он выслушал Клыча Савельича, не перебивая. Когда тот умолк, чтобы перевести дух, Олег заключил боярина в объятия, погладив его по взлохмаченным волосам.
Оказавшись в объятиях князя, Клыч Савельич разрыдался, как ребенок. Вся боль и страдания, пережитые им в эти страшные дни Мамаева нашествия, вдруг исторглись из него вместе с потоком слез. Олег и его свита двинулись дальше мимо дымящихся развалин, а Клыч Савельич продолжал рыдать, опустившись на обгорелое бревно.
Пробираясь к Спасо-Преображенскому собору, чьи блестящие купола с крестами сияли на солнце как-то особенно ярко на фоне окружающего храм черного обугленного запустения, Олег вдруг увидел Пентега сидящего с убитым видом на груде камней. Рядом лежало чье-то мертвое тело, завернутое в белый саван. Судя по очертаниям фигуры, под саваном находился труп невысокой женщины.
Услышав приближающиеся шаги, Пентег медленно поднял голову. Он был в кольчуге, из-под которой виднелся край длинной белой рубахи, на ногах у него были красные яловые сапоги. На поясе висел меч. Тут же на камнях были сложены шлем, щит и копье.
Приветствуя князя, Пентег поднялся с камней.
— Рад тебя видеть живым, друже! — промолвил Олег, протянув руку литовцу. — Кто это?
Олег кивнул на тело, закутанное в отбеленную холстину.
— Княжна Ольга, — тихо ответил Пентег.
— Как она погибла? — поинтересовался Олег.
— С мечом в руке, — сказал Пентег. — Не пожелала бегством спасаться.
Понимая, как велико горе Пентега, и не зная, какими словами его утешить, Олег молча положил руку ему на плечо. В нем самом сидела такая же невыносимая скорбь по умершей персиянке.
Если после набега Арапши уцелел хотя бы рязанский детинец, то после Мамаева нашествия от Рязани ничего не осталось, лишь каменные храмы уныло и одиноко высятся среди черных руин.
Олег кивнул на тело, закутанное в отбеленную холстину.
— Княжна Ольга, — тихо ответил Пентег.
— Как она погибла? — поинтересовался Олег.
— С мечом в руке, — сказал Пентег. — Не пожелала бегством спасаться.
Понимая, как велико горе Пентега, и не зная, какими словами его утешить, Олег молча положил руку ему на плечо. В нем самом сидела такая же невыносимая скорбь по умершей персиянке.
Если после набега Арапши уцелел хотя бы рязанский детинец, то после Мамаева нашествия от Рязани ничего не осталось, лишь каменные храмы уныло и одиноко высятся среди черных руин.
Переплыв в насаде через Трубеж, Олег отправился в село Борки, где находится его загородный терем и куда недавно перебралась его семья, счастливо избежав печальной участи.
Олег чувствует себя выжатым, изнуренным. Ему кажется, что даже небо отвернулось от него. Ужасные картины мертвого города стоят перед Олегом, от этого никуда не деться. Олега невольно посещает мысль: «Хорошо бы умереть. Теперь все равно». По пути в Борки Олег пришпоривает коня и намеренно уходит галопом далеко вперед, подальше от своей свиты. Олега колотит нервная дрожь. Ему не хватает воздуха, грудь разрывает, плечи вздрагивают от рыданий.
«Я ничтожен и слаб. Судьба смеется надо мной! — думает Олег, вспоминая горькие упреки Клыча Савельича. — Господь от меня отвернулся! Лучший исход для меня — это смерть в сече! Я снова втоптан в грязь гнусными татарами на радость Дмитрию! Как мне отомстить Мамаю, коль я во сто крат его слабее! Каким образом?..»
Конь под Олегом летит галопом. Теплые струи воздуха осушают слезы на глазах и щеках князя. В Борках Олега встречают уцелевшие рязанские воеводы. Это приводит Олега в себя. Его больше не колотит. Вместо этого наваливается равнодушие.
В тереме уже накрыт стол. Евфросинья со слезами бросается на шею Олегу. Ей уже почти все известно, размах бедствия приводит Евфросинью в глубокое отчаяние. Страшась татар, она уговаривает Олега бежать в Коломну. Там безопаснее, московская рать защитит их.
Успокаивая Евфросинью, Олег хмурится. И в своем бедственном положении Олег не желает склонять голову перед Дмитрием, просить его о помощи. Уж лучше смерть!
За ужином Олег молчалив и угрюм, кусок не идет ему в горло. Евфросинья продолжает что-то говорить Олегу, на чем-то настаивая. Олег взирает на супругу невидящим взглядом. Евфросинья хочет увезти детей в Солотченскую обитель. Олег не противится этому, пусть едут, до затерянной в лесах реки Солотчи татары вряд ли доберутся.
Перед тем, как лечь спать, Олег собирает воевод. Ему надо знать, какие еще города опустошены ордынцами, много ли деревень сожжено врагами, сколько ратников наберется на данный день и час под рязанскими стягами. Выясняется, что татары взяли также Пронск, Ижеславль и Белгород. Продвигаясь к Рязани вдоль реки Прони, степняки обратили в пепел все села на своем пути. В рати рязанской не наберется и двух тысяч воинов. Упавшие духом воеводы в один голос не советовали Олегу вступать в сечу с татарами где бы то ни было. «Урон в людях и без того очень велик, княже, — молвили воеводы. — Мамаева орда все едино откатится обратно в Степь не завтра, так через неделю. Войско нам понадобится, дабы сохранить Рязанское княжество от развала. Соседи наши — князья муромские и мещерские — могут воспользоваться нашей бедой, чтобы урвать себе часть наших земель».
Распустив воевод, Олег лег спать. Длинный июньский день, догорая, угасал у дальней кромки лесистого горизонта.
Олег в эту ночь спал тяжело. У него вдруг разболелись старые раны, он стонал и просыпался. Пил воду, мучимый духотой и жаждой, снова валился на ложе. Но едва Олег смыкал воспаленные веки, как все пережитое им за прошедший день опять наваливалось на него. В горячечном забытьи Олег снова и снова видел себя бредущим по развалинам, оставшимся от Рязани. Вот Олег натыкается на мертвого боярина Громобоя, изрубленного татарскими саблями. Вот мимо Олега проносят на перекрещенных копьях бездыханное тело огнищанина Увара с отрубленной правой рукой. Вот в свежевырытую могилу опускают прах княжны Ольги, завернутый в грубое полотно. Глядя на рыдающего Пентега, Олег сам не в силах удержаться от слез…
Едва занялась заря нового дня, Олег был уже на ногах. Глаза у князя красные от недосыпания, лицо усталое, но голос звучит твердо и властно. Олег собирает свою семью в дорогу, ему будет спокойнее, если его дети переждут беду в Солотченском монастыре. Воеводы намекают Олегу, мол, неплохо бы и ему самому где-нибудь укрыться до поры до времени. Мамаева орда стоит под Зарайском, а это недалеко от села Борки. Олег сердито цыкает на своих приближенных, затыкая им рот. Олегу было важно, чтобы уцелевшие рязанцы видели его возле пепелищ, при погребении павших ратников, среди беженцев, наводнивших Борки и ближние к ним деревни, куда татары не дошли. Пусть все видят, и бояре, и смерды, что Олег не падает духом, что и в дни тяжкого бедствия он вместе со своим народом. Кто, как не Олег, вдохнет в людей, потерявших жилье и близких, надежду на возрождение многострадальной Рязани!
Разорив Зарайск, Мамаева орда подошла к окской переправе неподалеку от Коломны. Простояв на правом берегу Оки три дня, татары двинулись на юг, к верховьям Дона. Мамай не решился перейти через Оку, поскольку на противоположном берегу в полной боевой готовности стояли московские полки. Мамай привык действовать наверняка, он не хотел повторить ошибку Бегича.
И вот Олег опять объят хлопотами по восстановлению своего стольного града. Он заново переживает все то, что свалилось на него после набега Арапши полтора года тому назад. Только на этот раз картина разрушений в Рязани намного плачевнее.
Первым протянул Олегу руку помощи серпуховской князь, приславший ему обоз с хлебом. Затем из Серпухова прибыл к Олегу посол, вручивший ему шкатулку, полную серебряных монет.
Владимир Андреевич через своего посланца поинтересовался у Олега Ивановича, в чем у того наибольшая нужда, обещая оказать ему любую поддержку.
Видя, как недружелюбно встречает Олег посла из Серпухова, Клыч Савельич не удержался от упреков.
— Не дело это, княже, собачиться с соседями и родственниками, сидя на пепелище, — сказал боярин, отведя Олега в сторонку. — Нам сейчас любая подмога во благо. Владимир Андреевич всегда был к тебе дружелюбен. Будь же благоразумен и поступай по-христиански! На телеге обид и злопыхательства далеко не уедешь! За спиной у Владимира Андреевича стоит московский князь, овеянный славой побед и обладающий несокрушимыми полками. Это тоже надо разуметь, княже. — Клыч Савельич встряхнул Олега за руку. — Пора начать сближение с Дмитрием! Без союза с Москвой нам одним против татар не выстоять!
Олег досадливым жестом высвободил свою руку из цепких пальцев Клыча Савельича и раздраженно обронил:
— Опять старую песню запел, боярин. Как тебе не терпится надеть на мою шею московский хомут! Иль не ведома тебе участь тверского князя, печальная судьба ярославских и костромских князей! Ратной славы и у меня хватает. Иль забыл ты, боярин, кто разбил Тагая и Арапшу!..
— Не обманывай сам себя, княже, — нахмурился Клыч Савельич. — Ныне Мамай с огнем и мечом прошелся по твоему княжеству. А на земли московского князя Мамай не пошел. Почему? Рати московской Мамай убоялся, ибо победа Дмитрия на Воже еще у всех на слуху. Слава сей победы долго будет греметь на Руси и в Орде!..
— А рязанцам-то какой прок от победы Дмитрия над Бегичем? — сердито проговорил Олег. — У нас от чужой славы на спине соль… Мамай ведь пришел на нашу землю, желая отомстить за поражение Бегича.
Глава тринадцатая «Было прошлое, и будущее будет!»
Наступила золотая осень. Рязань понемногу отстраивалась. Смерды с утра до вечера подвозили на лошадях бревна из окрестных лесов. По реке Трубеж тянулись длинные плоты из сцепленных воедино сосновых, буковых, березовых и дубовых стволов, очищенных от веток. На плотах стояли сплавщики леса с длинными шестами в руках, орудуя которыми, они не позволяли плотам сесть на мель или приткнуться ненароком к берегу. Плоты были прицеплены длинными тросами к насадам, которые шли на веслах, преодолевая течение реки.
Большие груды бревен лежали на низком песчаном берегу неподалеку от речной пристани. Сюда причаливали плоты, здесь бревна вытягивали из реки на сушу для просушки. Над этим трудились с рассвета до заката множество княжеских и боярских холопов.
Хотя жизнь в Рязани постепенно налаживалась, все же немало горожан продолжали прозябать в нищете, ютясь в шалашах и душных землянках. Мужских рук не хватало, а женские и детские руки не всегда справлялись там, где требовалась физическая сила и ремесленное мастерство.