Евфимия полагала, что на втором этаже своего нового терема Даниил Ярославич хранит сокровища, которыми он сильно дорожит.
В эту ночь стражников на крытой галерее почему-то не оказалось. То ли они ушли, не дождавшись смены, то ли ненадолго отлучились, выполняя приказ гридничего или самого Даниила Ярославича.
Не в силах побороть свое любопытство, Евфимия вместо того, чтобы повернуть к лестнице, ведущей на первый ярус терема, быстро проскользнула по темному переходу в покои своего свекра. Она кралась, затаив дыхание и стараясь ступать бесшумно. Сначала ей открылось караульное помещение с широкими скамьями вдоль бревенчатых стен, на которых были развешаны дротики, топоры, щиты и колчаны со стрелами. В караулке никого не было, хотя по огню, пылающему в очаге, и по остаткам трапезы на столе явствовало, что стражники находились здесь меньше получаса тому назад.
Миновав караулку, Евфимия очутилась в коридоре, озаренном светом факелов, прикрепленных к стенам. Деревянная стена справа была глухая, слева виднелись три дверных проема, два из которых были плотно закрыты. Одна из дверей была немного приотворена.
У Евфимии сердце застучало гулко и часто, когда она явственно расслышала доносящиеся из-за приоткрытой двери сердитые мужские голоса и приглушенные девичьи стоны. В том, что там творится что-то жуткое и жестокое, у Евфимии не было никаких сомнений. Забыв про свой страх, Евфимия двинулась вперед и осторожно заглянула в комнату, откуда доносились насторожившие ее звуки.
Зрелище, открывшееся Евфимии, потрясло ее до глубины души. Она увидела двух гридней в длинных кожаных рубахах, с кинжалами на поясе, которые пытались подвесить вниз головой совершенно нагую девушку опутанную веревками. Один из гридней стоял на табурете, стараясь зацепить за вбитый в потолочную балку железный крюк край веревки, которой были стянуты ноги несчастной пленницы на щиколотках. Другой гридень, стоя на полу, крепко держал связанную девушку, обхватив ее руками. Пленница дергалась и извивалась, сопротивляясь изо всех сил. Кричать она не могла, поскольку в ее рот была продернута веревка, не позволявшая ей сомкнуть челюсти. Несчастная могла только невнятно стонать. Светло-русые распущенные волосы пленницы свешивались вниз, подметая дощатый пол при каждом резком движении ее гибкого связанного тела, оказавшегося в руках двух мучителей.
— Держи крепче эту сучку, Демьян! — проговорил стоящий на табурете гридень. — Я никак не могу зацепить веревку за крюк!
— Чего ты там возишься, цепляй живее эту змеюку, покуда она не выскользнула из моих рук! — сердито прошипел Демьян, шатаясь из стороны в сторону. Ему и впрямь стоило немалых усилий держать пленницу вверх ногами, преодолевая ее сопротивление. — Пошевеливайся, Фотий! Иль ты безрукий совсем, что ли?..
В следующий миг дверь скрипнула, поскольку Евфимия неловко задела ее плечом.
Повернув голову к двери, Фотий увидел Евфимию. От неожиданности он потерял равновесие и был вынужден соскочить с табурета на пол. Демьян разразился было ругательствами, но тут же умолк, увидев вошедшую в комнату Евфимию.
— Что здесь происходит? — требовательным голосом спросила Евфимия. — Кто эта девушка? Почему она раздета донага и связана?
Демьян осторожно опустил связанную пленницу на пол и бросил растерянный взгляд на Фотия. Тот тоже пребывал в растерянности, напоминая мальчишку-проказника, которого застали на месте преступления.
Воспользовавшись этой долгой паузой, Евфимия поставила светильник, который был у нее в руках, на табурет и склонилась над связанной девушкой. В помещении было довольно светло, поскольку кроме принесенного Евфимией светильника здесь горел бронзовый поставец с двумя свечами, установленный в углу на полке. Евфимия сразу узнала в связанной пленнице пятнадцатилетнюю Ольгу, дочь покойного Владимира Ярославича. В прошлом Евфимии доводилось не раз встречаться с Ольгой, которая не единожды приезжала в Рязань то с матерью, то с отцом.
После гибели в неволе Владимира Ярославича мать Ольги тоже вскоре умерла от болезни. Сыновья Владимира Ярославича бежали в Москву, не желая присягать на верность Олегу Ивановичу. Ольгу взял под свое покровительство Даниил Ярославич, доводившийся ей родным дядей.
— Так вот почему Ольга не присутствовала на моей свадьбе, — промолвила Евфимия, окинув неприязненным взглядом обоих гридней. — Неплохое покровительство оказывает Даниил Ярославич своей родной племяннице, видит бог. — Евфимия криво усмехнулась. — Немедленно освободите Ольгу от пут! Ну, чего вы застыли, как неживые!
Стражники молча переглянулись, по-прежнему пребывая в растерянности.
Евфимия шагнула к Фотию и выдернула кинжал из ножен, прицепленных к его поясу. Вновь склонившись над связанной Ольгой, Евфимия принялась разрезать веревки, опутавшие ее нагое тело.
— Не делай этого, княжна, — запротестовал Фотий. — Ольга тяжко провинилась перед Даниилом Ярославичем, она пыталась отравить его. Потому-то Ольга и подверглась такому наказанию.
— Госпожа, мы выполняем повеление Даниила Ярославича, — вставил гридень Демьян. — Прошу тебя, не навлекай на себя и на нас гнев Даниила Ярославича. Не стоит Ольга твоей жалости и заступы, ибо душа у нее черная.
Евфимия, не слушая гридней, продолжала резать веревки. Наконец, Ольга была освобождена от пут. Евфимия протянула ей руку, дабы помочь подняться с полу. Однако Ольга с необычайной проворностью сама вскочила на ноги и, выхватив кинжал из рук Евфимии, бросилась на Фотия, как разъяренная пантера. Фотий шарахнулся в сторону, но Ольга все же успела полоснуть его кинжалом по запястью левой руки. Не растерявшийся Демьян сбил Ольгу с ног и отнял у нее кинжал, заломив ей руку назад.
— Видишь, княжна, что вытворяет эта бешеная тварь! — воскликнул Фотий, зажимая ладонью кровоточащий порез на своей руке. — Ольга и тебя может пырнуть ножом, не моргнув глазом.
Демьян связал Ольге руки за спиной и крепко держал ее за растрепанные волосы. Отнятый у Ольги кинжал он передал Фотию.
— Ступай отсель, княжна! — раздраженно промолвил Демьян. — Ступай ради Христа! Мы люди маленькие, что нам велит князь, то мы и исполняем. Коль ты хочешь добиться помилования для Ольги, то разговаривай об этом с Даниилом Ярославичем.
— Что ж, я так и сделаю, когда наступит утро, — сказала Евфимия.
Она направилась было к выходу из светлицы, подхватив с табурета свой горящий светильник. Неожиданно на пороге возник сам Даниил Ярославич, облаченный в багряное длинное одеяние греческого покроя, слегка помятое и забрызганное вином. Голову князя с двумя большими залысинами венчала золотая диадема.
— Зачем же откладывать сие дело до утра, коль можно разрешить его прямо сейчас, — ухмыляясь, проговорил Даниил Ярославич. По его раскрасневшемуся лицу и мутным глазам было видно, что он изрядно навеселе. — Моя невестка желает проявить милосердие, как истинная христианка. Это весьма похвально. Вот, токмо одной твоей просьбы о помиловании Ольги будет маловато, душа моя. — Даниил Ярославич надвигался на Евфимию медленными шагами, пошатываясь из стороны в сторону.
Евфимия попятилась, не спуская глаз с пьяного свекра.
— Коль ты явишь мне свою наготу, горлица моя, тогда и Ольга получит мое прощение, — слегка заплетающимся языком продолжил Даниил Ярославич, усевшись на табурет. — Ну, что ты на это скажешь, невестушка?
У Евфимии вспыхнули щеки. Она никак не ожидала от своего свекра столь бесстыдного предложения.
— Это же гнусно и не по-христиански предлагать мне такое! — возмутилась Евфимия. — Постыдился бы ты, князь. Ведь мы с тобой теперь родня.
— Вот и давай разрешим все по-родственному, в узком кругу, без суда и шумихи, — улыбаясь, промолвил Даниил Ярославич, по-плутовски подмигнув Евфимии. — Ежели ты, милая, шибко стыдишься, то мои гридни могут и отвернуться.
— Не ведала я, князь, что ты такой… — Евфимия невольно запнулась, не находя подходящего слова. Ее переполняло сильнейшее негодование.
— Ну, какой я? Какой? — захихикал Даниил Ярославич, покачиваясь на табурете. Было видно, что его забавляет возмущение, рвущееся наружу из Евфимии. — Неужто я плохой и гнусный, а? Неужто я шибко разочаровал тебя, милая?
Евфимии захотелось крикнуть в лицо пьяному свекру, что и он сам, и сын его Владимир глубоко ей противны. Однако Евфимия взяла себя в руки и молча удалилась с горделиво поднятой головой.
Вернувшись обратно в опочивальню, Евфимия обнаружила там своего мужа, который развалился на кровати прямо в одежде и в сапогах. Владимир лежал, раскидав руки в стороны, и громко храпел, от него сильно несло хмельным запахом.
«Вот чего стоит честное слово безвольного человека! — горько усмехнулась Евфимия, бросив на спящего Владимира неприязненный взгляд. — Воистину, яблоко от яблони недалеко падает».
«Вот чего стоит честное слово безвольного человека! — горько усмехнулась Евфимия, бросив на спящего Владимира неприязненный взгляд. — Воистину, яблоко от яблони недалеко падает».
Не желая дышать винным перегаром, исходящим от пьяного мужа, Евфимия легла спать на широкой скамье отдельно от него. Евфимия долго не могла заснуть, обеспокоенная судьбой княжны Ольги и размышлявшая о том, как она сможет помочь ей.
Наутро Евфимия первым делом написала письмо отцу, в котором просила его избавить Ольгу от издевательств, которым ее подвергает Даниил Ярославич. Евфимия настаивала в письме на том, чтобы ее отец забрал Ольгу к себе в Рязань, сделав это как можно скорее. Послание Евфимии взялся доставить в Рязань молодой конюх Савка. Из всех слуг Евфимии, приехавших с нею в Пронск, Савка, без сомнения, был самым ловким и смелым. Олег Иванович приставил Савку к Евфимии именно на тот случай, когда той понадобится быстрый и надежный гонец.
Глава восьмая Мамай
Град Рязань жил ожиданием близко грядущего христианского праздника: близилось Рождество Пресвятой Богородицы. В эти дни два десятка рязанских церквей отмечали восход и заход солнца колокольным перезвоном. Громче всех ухали многопудовые бронзовые колокола на звоннице главного рязанского храма — Спасо-Преображенского собора, чьи золоченые купола были видны за несколько верст при подъезде к Рязани.
В этот день после полуденной трапезы Олег призвал к себе своих ближних советников, желая потолковать с ними насчет своей казны. Снедала Олега неотступная тревога: если московский князь вновь двинет на Рязань свои полки, тогда можно ждать большой беды.
— Восточная стена Рязани совсем обветшала, — сетовал Олег, — северная стена тоже того и гляди развалится под напором ветра. Московские воеводы хитры, они могут нагрянуть в зимнюю стужу, как в прошлый раз, дабы без затруднений пройти по застылым рекам и болотам. Рязань к вражеской осаде совершенно не готова, а посему я предлагаю хлебные припасы и казну вывезти отсюда в более укрепленные грады. Хотя бы в Вышгород или в Перевитск. Что скажете на это, бояре?
— Мы об этом уже толковали месяц тому назад, княже, — промолвил боярин Громобой. — Вся боярская дума сошлась на том, что зимой к Рязани нужно будет подвозить санным путем свежесрубленный лес, дабы по весне поставить новые стены и башни взамен обветшавших. А что до московского князя, то ему покуда не до нас, грешных. Дмитрий с тверским князем никак не может урядиться о мире. Полагаю, князь, тревоги твои зряшные.
— Ты же отправил в Москву Клыча Савельича, княже, — вставил боярин Брусило. — Клычу Савельичу велено договориться с Дмитрием относительно границ и мирного договора. Можно не сомневаться, Клыч-хитрец сумеет подольститься к Дмитрию, вынудит его если не к миру, то к перемирию с Рязанью.
— Надо дождаться возвращения из Москвы Клыча Савельича, узнать, чем завершились его переговоры с Дмитрием, — сказал боярин Агап Бровка, прозванный так за густые брови. — И лишь после этого кумекать, что делать с казной и зерном. А то ведь получается, княже, гром еще не грянул, а мы уже испугались. — Агап негромко рассмеялся, переглянувшись с Громобоем.
— Верно! — согласился с Агапом Громобой. — Вот Клыч вернется из Москвы, тогда нам и станет ясно, чего ожидать от московлян в ближайшее время.
— Как-то неспокойно у меня на сердце, бояре, — признался Олег. — Что-то подзадержался Клыч Савельич в Москве. Чаю, не к добру это. Может, московляне намеренно задерживают у себя послов наших, намереваясь внезапно нагрянуть к Рязани.
— Полно, княже, — промолвил Брусило. — По всему правобережью Оки наши дозоры расставлены. Не то что войско, даже всадник к нам не проскочит из пределов Московского княжества.
Олег отпустил бояр и засел за книги, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Полистав «Апокрифы» и «Жития святых апостолов», Олег отложил эти книги в сторону. Его увлекли анналы Прокопия Кесарийского, написанные по-гречески и повествующие о войнах византийцев с готами и персами. Погруженного в чтение Олега окликнул молодой гридень из теремной стражи. Он сообщил о приезде гонца из Пронска с письмом от княжны Евфимии.
— Где гонец? — Олег встрепенулся, поднявшись из-за стола. — Веди его сюда!
Гридень с поклоном удалился, плотно притворив за собой дверь.
Конюх Савка вошел в княжеские покои в пропыленном кафтане. Он привычным движением сдернул с головы шапку с загнутым верхом, отвесив князю поклон.
— Где письмо? — нетерпеливо бросил Олег.
Савка сунул руку за пазуху и достал свернутый в трубку лист бумаги, перевязанный голубой тесемкой.
— Ступай! — сказал Олег, взяв свиток из заскорузлой руки конюха. — Огнищанин Увар позаботится о тебе. Надо будет, я тебя позову.
Савка скрылся за дверью.
Развернув письмо, Олег быстро пробежал глазами ровные строчки, написанные торопливой девичьей рукой. Радостное волнение на его лице сменилось глубокой задумчивостью. Не выпуская письмо дочери из руки, Олег прошелся по светлице от стола к окну и обратно. «А ведь Даниил Ярославич уверял меня, что его племянница Ольга бежала вместе с братьями в Москву, — размышлял он. — Выходит, солгал мне Данила! Умыкнул племянницу и изгаляется над нею, как хочет! Вот черт похотливый!»
Скорый на решения и действия Олег мигом собрался в путь. Он решил без промедления нагрянуть в Пронск и вызволить Ольгу из рук ее жестокого дяди. От Рязани до Пронска было чуть больше сорока верст по прямой. Верхом на коне это расстояние можно было преодолеть за полдня. С собой Олег взял конюха Савку и двадцать дружинников. Главным головой в Рязани на время своего отсутствия Олег назначил боярина Громобоя. Никому из своих бояр Олег толком не объяснил, что заставило его так поспешно выехать в Пронск.
Олег и его небольшая свита успели отъехать от Рязани всего на три версты, наткнувшись у деревни Сысоево на двух гонцов на взмыленных лошадях. Эти гонцы спешили в Рязань из пограничного городка Лучинска с известием о несметной татарской орде, вышедшей из степей к рязанским пределам.
* * *— Почто нехристи нагрянули к нам осенью, ведь прежде такого не бывало? — недоумевал Агап Бровка, обращаясь одновременно и к Олегу, и ко всем старшим дружинникам, спешно собравшимся в княжеских хоромах. — Обычно татары выходят в набег весной или летом, когда сочной травы на лугах много. Что же сподвигло нехристей выйти в поход в осеннюю пору? Ведь в нашем степном порубежье вся трава или пожухла от ночных заморозков, или давно скошена смердами. Чем татары станут кормить своих коней?
Никто из бояр ничего не ответил Агапу, все пребывали в сильнейшей тревоге, как и он; все были озадачены этим осенним вторжением татар, чего и впрямь давно уже не случалось.
— А ты, друже, съезди к татарскому становищу и разузнай, за каким хреном степняки подвалили к Рязани не летом, а осенью, — съязвил Олег, бросив хмурый взгляд на Агапа Бровку. — Заодно разведай там, кто у татар предводитель. И скажи ему, мол, чего ты приперся к нам осенью, подлая душа, ведь мы орду твою к лету ожидали.
Агап насупился и прикусил язык, опустив глаза к полу.
Старшие дружинники собрались в княжеском тереме на совет, невзирая на густые сентябрьские сумерки, опустившиеся на притихшие улицы Рязани. Олег не начинал совещание, ожидая конюха Савку, которому он поручил разведать, где именно татары разбили свои становища и велика ли их ратная сила. Савка умел подкрадываться, как лиса, мог ползать ужом и бегать проворно, как волк. Зрение и слух у Савки были, как у дикого зверя. Когда-то Савка был безжалостным разбойником и душегубом, но поступив на службу к рязанскому князю, он оставил свои дурные привычки.
Поскольку ожидание затягивалось, среди бояр нарастало нетерпение. Кое-кому из них было зазорно сидеть и ждать появления какого-то конюха. Среди вельмож все громче звучало недовольное ворчание, мол, не пора ли начинать совет. «Этот конюх, может, и не придет вовсе! — слышались голоса. — Вдруг Савка угодил под татарскую стрелу или саблю! А мы тут зря теряем время!»
Олег вскидывал свой мрачный взгляд на самых нетерпеливых из бояр и твердым голосом бросал одну и ту же короткую фразу: «Придет Савка, бояре. Не может не прийти!»
Наконец, Савка появился, грязный и вспотевший, в мокром плаще и в намокшей шапке.
Под вечер небо заволокли тяжелые тучи, и зарядивший холодный дождь сделал вечерние сумерки еще более непроглядными.
— Молви, Савка! — бодрым тоном сказал Олег, откинувшись на высокую резную спинку кресла.
Савка вышел на середину просторной светлицы, скинул с себя мокрый плащ, небрежно свернул его и швырнул себе под ноги.
— Это Рязань, — проговорил он, окинув быстрым взглядом сидящих на скамьях старших дружинников. — А это Гусиное озеро. — Савка бросил на пол свою намокшую шапку в двух шагах от скомканного плаща. — Здесь находится главная ставка татар. Нехристей там тыщ двадцать, если судить по шатрам и повозкам.