— Хорошо бы капитана Воронина на месте застать, — поделился своими соображениями Денис. — Он всех знает, его все знают. Мужик хваткий. Нам бы с ним проще было работать.
В этом им повезло. Заместитель начальника райотдела милиции капитан Воронин сидел в своем тесном кабинете — окнами на южную, солнечную сторону, — обильно потел и терпеливо корпел над бумагами. При виде Дениса Грязнова, первым сунувшегося в кабинет, он сначала нахмурился, но тут же широко заулыбался, радуясь, наверное, нечаянной возможности оторваться от нудного бумажного дела.
— А, племяш! Снова к нам? Заходи. Привет от меня Вячеславу Ивановичу передал?
— А как же. Он вам тоже передает привет.
— Помнит, значит, — с удовлетворением заключил Воронин.
— Я не один приехал, — сказал Денис, пропуская в кабинет Турецкого. — Это...
— А кто это, я и без тебя знаю. — Капитан для солидности нахлобучил форменную фуражку и козырнул Турецкому: — Здравия желаю, Александр Борисович!
Турецкий пожал ему руку.
— Здравствуй, Сергей Николаевич, рад тебя видеть.
Капитан посмотрел на Дениса:
— Во! Тоже помнит! А сколько прошло, как вы тут у нас расследование вели, — лет пять небось.
— Хорошие люди не забываются, — усмехнулся Турецкий.
— Значит, я хороший человек, — заключил капитан. — Рад это слышать.
— И я, получается, тоже, — сказал Турецкий.
Воронин засмеялся.
— Ну вот, отпустили друг другу комплиментов по оптовым ценам. А не напросишься — так и хрен услышишь. Вы по одному делу?
— Я так и подумал. — Воронин снял фуражку, забросил ее на шкаф и стал серьезным. — Я туг тебя, племяш, едва ли не каждый день по пять раз вспоминаю. С того самого дня, когда Тимофея Евсеевича Гармаша убили.
— А что так? — поинтересовался Турецкий.
— Странные у нас дела тут пошли, Александр Борисович. Сижу вот, по десятому разу все оперативные материалы перебираю — по делу Гармаша, никак не могу зацепку найти. А должна быть. Нутром чую — должна. А никак не могу ухватиться.
— О каких странных делах речь?
— А дела вот какие. В тот день, когда Гармаша хоронили, какие-то гады залезли в квартиру его младшей дочки и все там вверх дном перевернули.
— Украли что-нибудь?
— Чего там красть-то! Нет, ничего не пропало. Но все тряпки перетрясли, все книжки, подушки вспороли, матрасы, даже одеяла. Искали что-то. Это одно дело. На другой день такой же шмон устроили второй дочке, пока они с мужем на работе были, а сын в садике. И снова ничего нс пропало, а все в пыль, даже часть пола на кухне взломали. Тоже, выходит, что-то искали. А еще через день к третьей дочке заявились. Она дома была. Связали, глаза завязали, рот скотчем заклеили и в ванной закрыли. И полный разгром в квартире устроили. Опять что-то искали...
— Сколько их было?
— Она говорит: один. Во всяком случае, никаких разговоров не слышала, а они должны были хотя бы короткими репликами обмениваться.
— Запомнила она его?
— Да, девка глазастая. Отпечатки пальцев сняли, запросили нашу картотеку, Москву — без результата. Фоторобот сделали — тоже не удалось идентифицировать. — Воронин извлек из дела композиционный портрет неизвестного. — Вот полюбуйтесь.
Турецкий любоваться не стал. Из папки «Глории» он извлек фоторобот, составленный по показаниям администратора гостиницы «Россия», и положил рядом.
— Он! — ахнул капитан Воронин. — Точно! И к бабке не ходить — он! Кто это?
— Один из главных фигурантов в этом деле, — уклончиво ответил Турецкий. — Возможно, именно он пытал Гармаша.
— Все понял, — буркнул Воронин.
— Не обижайся, Сергей Николаевич. Если дело останется за вами, передадим тебе и следователю прокуратуры все, что у нас есть по этому человеку. Ну а если дело затребует следственная часть Генпрокуратуры — извини, сам понимаешь... У четвертой дочери Гармаша тоже обыск устраивали?
— А вот это самое любопытное. С ней так получилось. После смерти Тимофея Евсеевича неожиданно нашелся покупатель на их развалюху. Предложил: я покупаю для старшей дочери однокомнатную квартиру в новостройке, а вы отдаете мне дом. Изба завалюшная, ремонт ее — в миллионы станет. Сестры посовещались и согласились. Так вот, пяти дней не прошло, как она переехала, так и у нее тоже шмон устроили по полной программе. А у нее даже мебели не было — раскладушка, одежонка да постельное белье. Однако все вытрясли. Зачем? Ясно: что-то искали. И теперь я спрашиваю себя: что они искали у дочерей Гармаша? Отвечаю: то, чего не нашли у самого Тимофея Евсеевича.
— Или он им не отдал, — поправил Денис.
Воронин с сомнением покачал головой.
— Было бы, отдал бы. Старый больной человек Когда тебе утюгом спину жгут... трудно тут ожидать геройства. А требовать геройства — это и вовсе бессовестно. Благо хоть недолго пришлось бедняге мучиться. Вскрытие показало: сердце не выдержало. И теперь я вас, дорогие московские товарищи, спрашиваю: что же это за документы такие, из-за которых идут на убийство с пытками? Это правда, что документы по истории Норильска?
— Правда, — подтвердил Турецкий. — Примерно двадцатилетней давности.
— Из-за такого старья...
— Это старье сейчас, Сергей Николаевич, десятки миллиардов долларов стоит.
— Да ну?!
— Представь себе.
— И вы за ними приехали?
— Приехать-то приехали, а вот с чем уедем — большой вопрос. После того как ты все это дело со всех сторон распознал, нам тут уже, наверное, делать нечего.
— Распознал, — согласился капитан Воронин. — Сколько смог. Честно скажу: даже в библиотеку сходил, из которой Гармаш книги брал, — вдруг им на хранение отдал. Мимо. Больше даже скажу: вскрыли все автоматические камеры хранения на вокзале и на автовокзале — вдруг там хранил. И тоже мимо. Что еще можно сделать — ума не приложу. Хотел уже вам звонить, а тут вы собственной персоной: здрасте. Что будем делать, Александр Борисович?
— Для начала нужно взять в прокуратуре все материалы по делу Гармаша и внимательно изучить.
— А чего их брать? Вот они — третий день на моем столе. Только изучать там особенно нечего. Следователь у нас — большой писатель. Прямо Лев Толстой. Только наоборот. «На вопрос о том-то свидетельница пояснила то-то». Самое главное я уже рассказал, а на протоколах этих вы только язык сломаете. И будете потом со своей женой изъясняться, как наш следователь: «По вопросу ужина обращаю твое внимание...»
— Дом нужно еще раз обыскать.
— Три раза обыскивали.
— И четвертый обыщем.
— Согласен. Санкция прокурора на обыск у меня припасена, вот она. Прямо сейчас поедем?
— Прямо сейчас.
— Ну, ехать так ехать, — сказал капитан Воронин. — Сейчас вот только уберу следственное дело в сейф... Кстати, Александр Борисович, одну масенькую зацепочку я все-таки вроде бы отыскал. После того как старшая дочь Гармаша оправилась от шока, ее допрашивал наш следователь. Немного она сказала: ничего не видела, ничего не знаю, а что знала, то сразу милиции рассказала. Но в одном месте она обмолвилась. Следователь не обратил на это внимание, а я обратил. Дело вот в чем. Дня за два до того, как Гармаша убили, она приходила к нему — в избе прибрать, еды приготовить. И пока она своими делами занималась, услышала, как к дому подъехала машина — «жигуль» серого цвета. И два человека в ней. Гармаш как раз в саду под яблоней сидел, они с ним разговаривали.
— О чем? — встрепенулся Денис.
— В том-то и вопрос, что она не сказала. Говорит не слышала ничего, полы мыла. Может, не слышала. А может, не захотела сказать. Так что нам есть полный смысл с ней еще раз поговорить — может, все-таки вспомнит что?
— Резонно, — одобрил Турецкий.
Когда денисовский «фиат-уно» и милицейский «жигуль» капитана Воронина подъехали к дому номер 54 по Заречной улице, сразу ясно стало, что никакого обыска в доме провести не удастся. По той простой причине, что дома как такового уже просто не существовало: дом был раскатан по бревнышку, от крыши до фундамента, все кусты и яблони выкорчеваны, а земля на всем участке срезана бульдозером не меньше чем на полметра.
Трое работяг сидели на сваленных у забора бревнах и распивали «Жигулевское».
— Здорово, работнички! — поприветствовал их капитан Воронин. — А хозяин-то где?
— Да уж три дня, как в Москву укатил. Еще позавчера грозился привезти блоки для фундамента. И расплатиться с нами грозился, да что-то задерживается.
— А вы что — клад тут искали? Ишь, как все перековыряли.
— Да уж мы сами смеялись — клад. Хозяин объяснил: хочет весь верхний слой почвы снять и другой завести, какой-то облагороженный, с перегноем. Ну, хозяин-барин. А по нам, так и эта землица — лучше не надо: и картошка на ней в два кулака растет, и клубника, и всякий овощ.
— Когда дом-то раскатывали, хозяин здесь был?
— И ночевал и дневал. Ни на час не отходил, за каждым шагом присматривал.
— И нашли клад?
— А как же! Поднос от старинного самовара, еще в прошлом веке отлит. И две ложки серебряные. Из них, правда, не похлебаешь: все в дырьях. Вот и весь клад.
— А бумаг каких-нибудь не попадалось?
— Какие там бумаги! Если и были, давно сшили — дому-то больше ста лет.
Турецкий показал им фоторобот отставного полковника КГБ Бориса Степановича Мостового.
— Не это ли ваш хозяин?
Вся троица согласно кивала.
— Ну! Он. Борис Степанович. Знакомый ваш, что ль?
— Некоторым образом, — уклонился от прямого ответа Турецкий.
— Так вы скажите ему, если увидите, что нам не с руки тут без дела загорать. Хочет строиться — пусть материал везет, а нет — мы другую работу найдем.
— Обязательно скажу, если встречу, — пообещал Турецкий. — Когда, вы сказали, он в Москву уехал?
— Три дня назад. На «Ниве». У него красная «Нива» с московскими номерами.
Делать тут больше было нечего. Когда вернулись к машинам, Турецкий уточнил у капитана Воронина:
— Когда был налет на квартиру старшей дочери Гармаша?
— Вчера днем. Примерно между тринадцатью и пятнадцатью. Самое удобное время. Дом новый, никто никого еще не знает. И народ в основном на работе.
Турецкий обернулся к Денису:
— Понял, что это значит?
— Чего же тут непонятного? Дом разобрали, даже весь огород перепахали, ничего не нашли. На всякий случай решили еще раз проверить квартиру... Как зовут старшую дочь Гармаша?
— Евдокия Тимофеевна, — сказал капитан Воронин. — Завхозом работает в детском саду.
— Главное для нас — что ничего не нашли, — подвел итог Турецкий. — Что ж, последняя надежда на Евдокию Тимофеевну.
— Не скажет она ничего, — сказал капитан Воронин. — Женщина суровая. С нашим следователем сначала вообще не хотела ни о чем разговаривать. Я имею в виду — с нашим Львом Толстым.
— Но, может быть, он просто подавил ее своим величием? — предположил Турецкий.
Воронин усмехнулся:
— Да, это он умеет. А между прочим, в некоторых случаях это величие очень способствует. Когда попадается тертый блатняра, мы нашего Льва Толстого на него для начала напускаем. Через час тот начинает визжать: уберите от меня эту зануду, он все жилы из меня вытянул, не буду с ним говорить, давайте другого следователя. Ну даем. И раскалывается. Так что для дела все качества человека могут быть полезными. Только нужно правильно их употребить. Поехали, — перешел к делу Воронин. — Она сейчас должна быть в детском саду — как раз детишек родители забирают...
Детский сад «Зайчик» располагался на высоком всхолмье неподалеку от Тверцы. Двор был просторный, зеленый, с редкими высокими соснами. На воротах старательной, но безвкусной рукой был изображен именно зайчик, но почему-то зеленого цвета, забор тщательно выкрашен тоже зеленой краской. Так же старательно были покрашены деревянные строения детского сада: беседки, качели и карусели на игровой площадке. Хозяйство было явно не из богатых, но порядок в нем поддерживался неукоснительно, и это создавало ощущение доброжелательности и уюта.
По дорожкам к выходу тянулась малышня в сопровождении бабушек, молодых мам и редко — молодых папаш. Ни одной легковушки не ждало у ворот — то ли детсад был близко от домов, а скорее, народ в Заречье был не из тех, у кого в гаражах томятся «Жигули» или «Москвичи».
Несколько молодых нянечек выводили малышей на крыльцо, передавали в руки родителям, а у калитки их провожала высокая, с широкими плечами седовласая женщина в синем халате, утешала тех, кто впадал в рев, не желая расставаться с веселой детсадовской компанией, остальным с улыбкой махала рукой.
— Здравствуйте, Евдокия Тимофеевна, — поздоровался капитан Воронин и, не дав ей времени хоть что-нибудь ответить, заверил: — Мы на минутку. Занимайтесь детьми, мы посидим пока в беседке, покурим.
— Ну проходите, — согласилась она. — Только чинарики не разбрасывайте — у нас тут не пивная.
— Не будем, не будем, — пообещал Воронин.
Минут через двадцать Евдокия Тимофеевна подошла к беседке, в которой курили Воронин, Турецкий и Денис, тщательно стряхивая пепел в бумажный кулек, без всякого дружелюбия поинтересовалась:
— Опять по мою душу, Сергей Николаевич? Чего еще надо-то? Что знала, про то все рассказала. Или еще что стряслось?
— Нет, больше ничего, слава Богу, — успокоил ее капитан Воронин. — Просто вот товарищи из Москвы приехали, хотят с вами пару минут поговорить.
— Посидите с нами немного, Евдокия Тимофеевна, — попросил Турецкий.
Поколебавшись, она присела на краешек скамейки.
— Примите мои самые глубокие соболезнования, — продолжал Турецкий. — Мне не посчастливилось лично быть знакомым с Тимофеем Евсеевичем, но я недавно был в Норильске, и все о нем там вспоминают с огромным уважением и благодарностью за то, что он сделал для города.
— Да чего такого он сделал-то?
— Как — что? Музей истории Норильска.
— Да кому он нужен!
— Вы не правы. Он всем нужен. Не только ученым или журналистам. Всему городу. Да и не только Норильску. Пока существует этот музей — жива человеческая память о прошлом. И прошлое, возможно, не повторится. Скажите, а почему он заинтересовался историей города?
— Младший брат у него в тех лагерях сгинул. Был ранен в войну, попал в плен, а после плена отправили в Норильлаг. Папа и начал искать его.
— Нашел?
— Нет, затерялись документы. Но с тех пор он втянулся во все эти дела. Семнадцать лет, сколько мы там жили, только музеем и занимался. Музей-то не растащили?
— Что вы! Там сейчас образцовый порядок. Два огромных зала в Доме техники, в штат выделили трех научных сотрудников.
— Сподобились! А когда он был, так один спину гнул — с утра до поздней ночи. Вы с кем о папе в Норильске говорили-то?
— С разными людьми. С Верой Федоровной — она сейчас заведует музеем. С Владимиром Семеновичем Смирновым, бывшим начальником норильской экспедиции.
— Как он поживает? По-прежнему на лыжах каждый день бегает?
— Владимир Семенович? — удивился Турецкий. — К сожалению, нет. Он очень тяжело болен. Рак поджелудочной железы. И сам он об этом знает. Но держится хорошо, очень мужественный человек.
— А родинка на левой щеке у него есть?
— Родинка? — переспросил Турецкий. — Не помню. Нет никакой родинки, я бы запомнил, у меня хорошая память на лица.
— Выходит, вы и в самом деле Владимира Семеновича знали, — неожиданно для Турецкого заключила Евдокия Тимофеевна.
— Разумеется, знал. Правда, всего один раз встречался, но разговаривали долго... А что?
— Да так... были тут одни. Уверяли, что чуть ли не друзья со Смирновым. И что каждый день на лыжах катается. И про родинку сразу вспомнили, хотя у него отродясь никакой родинки не было.
— Это были те двое, что приезжали к Тимофею Евсеевичу за два дня до его гибели?
Турецкий достал из папки снимок бывшего капитана спецназа Скворцова — подручного Корейца — по кличке Диспетчер и фоторобот его напарника Мостового.
— Это они?
Евдокия Тимофеевна кивнула:
— Да. Я их хорошо рассмотрела. Кто они?
— Один из них, возможно, убийца Тимофея Евсеевича. Скорее всего, этот вот, пожилой.
— А вы кто?
— Товарищи из Генеральной прокуратуры России, — представил гостей капитан Воронин. — Александр Борисович — старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре.
— Вон оно как. За что же папе честь такая? Старший следователь при генеральном прокуроре! Жил человек — никому до него дела не было. А помер — так сразу следователь по особо важным делам!
— Убийство любого человека — для нас особо важное дело, — сказал Турецкий. — А смерть Тимофея Евсеевича я воспринимаю и как свое личное дело. У нас существует закон об охране членов Конституционного суда, многих других должностных лиц. Будь моя воля, я принял бы закон об особой защите архивариусов. Потому что, как правильно сказал Владимир Семенович Смирнов, историю делают архивариусы.
— Это как понять? — поинтересовался капитан Воронин.
Турецкий повторил то, что в Норильске ему говорил Смирнов:
— Великие мира сего совершают подвиги или преступления, но память о них хранят архивы. Если бы этого не было, человечество находилось бы еще где-то в пещерном периоде.
— Никогда об этом не думал, — сказал Воронин.
— О чем эти двое разговаривали с Тимофеем Евсеевичем? — обратился Турецкий к Евдокии Тимофеевне.
— Да я почти ничего и не слышала — пол мыла, готовкой занималась.
— Если не хотите говорить — не надо. Только про то, что вы ничего не слышали, — тоже не надо. Окна были открыты, а скамейка под яблоней — она ведь близко от окон стояла.