— Зачем его конвоировали на вокзал?
— Было распоряжение отправить в Ростов.
— Чье распоряжение, черт побери!
— Из Москвы…
— С этого надо было начинать, милейший. А, да что там!.. — Александр Игнатьевич сжал в кулак свои тонкие длинные пальцы и слегка стукнул им по столу, Он задумался.
Новохатко молчал. Слышно было, как тоненько поет остывающий самовар.
— Вы понимаете, что это значит? — спросил, наконец, Беленков. — Я не могу найти иного объяснения вызову Филатова в Ростов, кроме того, что он нас предал. Расстрелять его могли и в Екатеринодаре. Ясно, этот мерзавец после приговора заявил, что он может дать сведения чрезвычайной важности. Это бесспорно, — кулак снова слегка пристукнул по столу. — Ну-с, а дальше?
— Его похитили из-под носа у чекистов по подложным документам.
— Надеюсь, это был ваш человек?
— Нет, ваше высокоблагородие. Наш агент был на месте, говорил с дежурным по вокзалу. Железнодорожник, позволю себе заметить, работает на нас. Этот дежурный видел и описал человека, который пришел с подложными документами и забрал есаула. А потом явились чекисты.
— Так, и что дальше?
— Ну, естественно, была тревога, они гонялись за ним всю ночь.
— Естественно, вы считаете? — Беленков задумался. — Так кто же, по-вашему, этот человек, не ангел ли с небес? — процедил он наконец.
— Полагал, это по вашей линии, — тихо сказал Новохатко.
— Я бы дорого дал за это, — сказал Беленков. — Одно ясно, Филатов, спасая свою шкуру, продался им. Иначе не было бы вызова. Это могла быть только группа, неизвестная нам. Ну, скажем, от генерала Пржевальского или англичане? Словом, так или иначе нужно найти следы Филатова и этого человека, который его похитил. Займитесь этим в первую очередь.
— Слушаюсь!
— Что-то у нас в последнее время становится много неразрешенных загадок. Что с этой девицей Галкиной, вы нашли ее?
— Адресок установили, Александр Игнатьевич. Переехала на другую квартиру: кто-то, видимо, спугнул ее. Живет около Сенного базара. Никуда почти не выходит, шмыгнет на базар — и обратно.
— Хорошо, пока наблюдайте. Если будет установлена связь с Чрезвычайкой, ликвидировать немедленно.
— Наблюдаем-с!
— Так. Теперь с вашим списком. В штабе ему придают самое серьезное значение. В день высадки десанта ваши боевики в городе должны будут в кратчайший срок уничтожить всех, кто там поименован. Учтите, что большевики часто меняют руководителей. А список ваш должен быть безошибочным.
— Уж за этим-то я смотрю, Александр Игнатьевич, мои ребятушки никого не пропустят.
Беленков улыбнулся и залпом допил остатки чая из стакана.
— Ну, мне пора. Жду от вас информации через связных, личные встречи приятны, но конспирация, конспирация! Ведь то, что наш штаб боеспособен и действует, организуя казачью силу, — это в основном наша с вами заслуга, любезнейший. Господа армейские офицеры ни черта в этом не смыслят, им бы все напролом, хотя…
Беленков не успел договорить, как в бесшумно раскрывшуюся дверь не вошла, а скорее вкатилась полненькая, круглая старушка, несмотря на май, укутанная в вязаный шерстяной платок. Она, не обращая внимания на гостя, нагнулась к уху Новохатко и что-то прошептала.
— Прошу прощенья, Александр Игнатьевич, срочный визит оттуда, от Сенного базара, — и Новохатко, не дожидаясь ответа, вышел.
Беленков, скрывая раздражение, встал и прошелся по чистым, выскобленным половицам. Все-таки тяжкое наступило время. Ему, полковнику генерального штаба, кадровому разведчику, приходится иметь дело с каким-то Новохатко из охранного отделения. В способностях к сыску ему, конечно, отказать трудно, но ограниченность, боже мой! «Пришить» — это они могут, но чтобы анализировать…
Размышления полковника прервал хозяин, с вытаращенными глазами влетевший в комнату.
— Ваше высокоблагородие, Филатов вчера явился на новую квартиру Галкиной. И еще один там! Судя по описаниям, тот, который украл его у чекистов. Прикажете накрыть всех разом?
8. «Здравия желаю, господин полковник!»
На старом гербе Области Войска Донского был, между прочим, изображен казак, сидящий верхом на винной бочке. Хорунжий Говорухин, несмотря на свое офицерское достоинство, вполне мог бы послужить натурой для того изображения, потому что пил он уже третью неделю. Пил с того самого дня, когда узнал, что в камышах под Елизаветинской снова объявился полковник Назаров.
— Выплыл-таки трехжильный черт! — пробормотал хорунжий, услышав эту весть.
И снова вспомнилась ему августовская ночь, когда плыли они вдвоем с полковником через быструю реку Маныч.
Было это с год назад. Бесславно закончился десант, брошенный по приказу Врангеля из Крыма под Таганрог. Командовал десантом полковник Назаров. Вел он с собой полторы тысячи казаков. Большей частью были это люди, возвратившиеся недавно из германского плена. Им бы хоть к черту в зубы, только попасть на Дон.
После молебна они и отправились.
Встретили их донцы, точно, горячо. Половина десанта здесь же и легла на пустынном азовском берегу. Вторую половину удалось Назарову увести на север в обход Ростова на Дон.
С месяц шли они по правому берегу Дона. Творили расправу с Советами, с мелкими отрядами красных. И вроде стало и вправду расти их войско за счет недовольных Советской властью. Но у станицы Константиновской красные, будто опомнившись, бросили на них с двух сторон регулярные части.
Двое суток шел бой, и хорунжий до сих пор не может понять, как тогда удалось ему уйти. С десятью казаками он и полковник Назаров решили править на Кубань, к Улагаю. Да по дороге казаки разошлись, не захотели опять идти в чужие места, а у самого Маныча возле небольшого хутора настиг их какой-то отряд. Погнались. Коней постреляли, а полковника ранило в плечо. Все же ушли, до вечера отлежались в перелеске, а ночью поплыли через Маныч. Хорунжий взял себе полковничье оружие. До середины уже доплыли, как стал полковник тонуть.
Никогда не забудет хорунжий, как скользкая и холодная рука ухватила его за плечо, потащила под воду. Вывернулся хорунжий, ногой оттолкнул полковника и, не помня себя, напрягшись до судороги, выплыл на берег. С час лежал на песке. Никого не было…
До отряда Улагая он не дошел. Услышал вскоре, что и кубанский десант рассеян. Вернулся на Дон, добыл чужие документы. Здесь-то и нашел его представитель подпольного штаба ОРА из Ростова.
Много тогда скрывалось в бескрайних донских камышах людей из разгромленных белых армий и отрядов. Встретил Говорухин и других офицеров, мало-помалу сошлись к нему зимой сотни две отчаянных, кому терять было нечего. Ростовская подпольная организация снабдила деньгами, обещали большие чины дать. А главное — под секретом узнал Говорухин, что в середине лета ожидается английский десант с Черного моря и после этого будет провозглашена независимость Дона.
К весне сумел хорунжий поставить под свое начало в общей сложности тысячи полторы сабель. Были у него свои люди и в станичных Советах и в военных отделах. Конечно, всю силу вместе он не держал: кто в камышах, кто по хуторам. Однако если потребовалось бы, в несколько часов мог собрать всех. Центр приказал не предпринимать пока мелких выступлений, а держать людей наготове.
По слухам с Кубани, там тоже формировались отряды. Видно, у большевиков не хватало сил для борьбы с ними. Да и что можно было поделать с таким войском, которое в час бесследно исчезало, как оборотни, превращаясь в мирных с виду хозяев.
Говорухину намекали, что в ростовском штабе ОРА о нем знают и самому барону Врангелю доложено о его стараниях. В мечтах хорунжий видел на себе полковничьи погоны, а то и, чем черт не шутит…
И вдруг Назаров. Словно ушат холодной воды вылили на Говорухина. Тут он и запил.
В середине мая прибыл от Назарова связной. Хорунжий принял его на хуторе Старицком, где он безбоязненно проживал, пользуясь тем, что в сельсовете был не кто иной, как его адъютант Антонов.
Говорухин сидел в хате с командиром первой сотни Боровковым. На столе среди бутылок и мисок с закуской красным раструбом сверкал граммофон, и хриплая пластинка вопила залихватски:
Хорунжий прихлопывал рукой по столу в такт куплетам, звякали пустые стаканы. Багровое и опухшее от многодневного пьянства его лицо было мрачно.
— Вот вы, Фаддей Иваныч, — говорил Боровков, — тоже были в Германии. Слышал, там тоже была революция. Ну у нас-то, я понимаю, немцы революцию произвели. А вот у немцев кто же?
— Не было у них революции! — сказал, по-пьяному растягивая слова, Говорухин. — Не было и не могло быть. Немцы, брат, — народ аккуратный!
— Не было у них революции! — сказал, по-пьяному растягивая слова, Говорухин. — Не было и не могло быть. Немцы, брат, — народ аккуратный!
— Однако я слышал, — возражал тоже захмелевший Боровков, — что Вильгельм…
— Что? — спросил Говорухин и, подняв глаза, увидел в дверях своего ординарца и незнакомого человека в гимнастерке без погон.
— Кто такой? Я ж говорил, чтоб никого!..
— Позвольте доложить, ваше благородие (у себя в войске Говорухин ввел прежние обращения), — отрапортовал ординарец, — они от их превос… их высокоблагородия полковника Назарова.
Говорухин почувствовал, что неотвратимое, надвигавшееся на него последние недели, пришло.
Словно испугавшись чего-то, смолк граммофон, только игла продолжала с шипением скоблить пластинку. Говорухин стукнул по ней кулаком. Жалобным звоном ответила граммофонная пружина.
Сотенный Боровков, чуя неладное, встал.
— Кто такой? — мрачно спросил Говорухин, глядя на гостя.
— Поручик Ремизов, с особым поручением господина полковника.
Хорунжий тупо молчал, потирая разбитый о граммофон кулак.
— От полковника? — наконец переспросил он. — А как зовут полковника?
— Иван Семенович, — удивленно пожал плечами поручик. — Я думал, вы предупреждены. Вы позволите сесть?
Ничего не отвечая, хорунжий, пошатнувшись, встал и вдруг дико заорал на Боровкова и ординарца:
— Чего уставились? Геть отсюда! И чтобы ни одна душа!..
Поручик, не дожидаясь приглашения, сел. Говорухин, пошатываясь, прошелся по комнате. Подойдя к столу, он налил самогон в два стакана. Горлышко бутылки дробно позвякивало о край.
— Пейте, поручик, — сказал он.
— Может быть, сначала о деле?
— С приездом, — ответил Говорухин, опрокинув стакан в горло.
Ремизов хлебнул из стакана и брезгливо поморщился.
— Ввиду того, что я провел предварительную проверку, мне не нужно от вас никаких подтверждений, — сказал он, — я прямо могу приступить к делу…
— Какие еще проверки, — Говорухин взял со стола соленый огурец. — Вам Иван Семенович говорил обо мне что-нибудь?
— Н-нет, — под пристальным пьяным взглядом Говорухина поручик почувствовал себя будто бы неловко. — Я имею приказ назначить с вами встречу.
— А какая мне в этом надобность? — Говорухин снова налил самогон, но на этот раз только себе.
— Такова директива из Ростова. Я думал, и вас предупредили. Мы должны координировать наши действия.
В отравленном мозгу Говорухина гвоздем сидела только одна мысль: помнит ли полковник Маныч? Бывает, что люди забывают, или, может быть, он тогда потерял сознание?
Он взял со стола стакан, но, подержав перед собой, со стуком поставил его на место.
— Ладно, — сказал он, — я встречусь с полковником. Но только с глазу на глаз. А сейчас пейте, поручик.
Ремизов пить не стал.
— Мы должны назначить место и время встречи.
— А мне все равно, — ответил Говорухин.
— Хорошо, тогда завтра, ну, скажем, в семь вечера. Мельница у хутора Сурчиного.
— Да хоть бы и у Сурчиного…
Ремизов встал.
— Я могу надеяться, что господин хорунжий назавтра не забудет?
Красное лицо Говорухина побагровело еще больше.
— Слушай, — сказал он вдруг тихо, но внятно, — а если я тебя сейчас шлепну? Ты думаешь, Говорухин пьян?
— Вы будете нести ответственность перед штабом ОРА! — спокойно ответил поручик, и что-то в его тоне сказало хорунжему, что его полугодовая вольница кончилась.
Но он еще не хотел сдаваться.
— Ну ладно, катись отсюда! — сказал он.
На следующий день с десятью надежными казаками Говорухин поскакал к хутору Сурчиному. Отряд шел открыто, потому что у всех были фальшивые документы, удостоверяющие принадлежность всадников к милиции, что подписью и приложением печати подтверждалось. Таких документов у Говорухина было хоть пруд пруди.
Не доезжая до ветряка, что стоял на краю Сурчиного, Говорухин велел казакам спешиться и стать на краю перелеска, метрах в трехстах от ветряка.
Время было еще едва за полдень. Часам к пяти на дороге, выходившей из балки, появились два всадника. Они посовещались о чем-то на виду у говорухинского отряда. Потом один двинулся к ветряку, а второй неспешной рысью — к роще, где стояли казаки.
— А ну, хлопцы, взять его, только тихо! — сказал Говорухин.
Когда Ремизова, это был он, подвели к хорунжему, он сказал ему:
— Это на всякий случай, поручик. Я, с вашего разрешения, сообщу господину полковнику, что вы здесь у меня. Если он недоброе задумал, уж не взыщите!
Круто повернув коня, Говорухин поскакал к мельнице. Он резко открыл скрипучую дверь — и остолбенел: перед ним, широко расставив ноги, на пропитавшейся мукой белой земле стоял человек. Он был очень похож на полковника Назарова. Но все же это был не полковник Назаров.
9. Кто есть кто…
У разведчика существует некое шестое чувство, которое вырабатывает в нем его сложная и опасная жизнь. Оно складывается из чуткого восприятия и немедленного сопоставления сотен мелких деталей: оттенков поведения людей, мимоходом брошенных фраз, случайных на первый взгляд совпадений — словом, из сотен пустяков, которые обычно остаются незамеченными.
Борис Лошкарев обладал этим чувством, которое можно назвать интуицией. Операция «Клубок» была не первой, в которой он принимал участие. Он работал в Петрограде над раскрытием заговора Дюкса. Одна из цепочек этого заговора тянулась в Астрахань, где и застал его приказ отбыть в распоряжение Донской чрезвычайной комиссии.
Сказать по правде, уезжать из Астрахани ему не очень хотелось. Дело в том, что в июне должна была состояться его свадьба. Его невеста Лариса была коренной астраханкой, дочерью бывшего чиновника, и ее родители не очень благосклонно смотрели на приезжего петербуржца, к тому же занимающегося неизвестно чем. О своей работе в ЧК Борис не распространялся.
Сейчас Лошкарева больше всего угнетало то, что в Астрахани его срочный и таинственный (неизвестно куда) отъезд рассматривается как банальное бегство. Особенно, наверное, старается «тещенька», как за глаза называл Борис мать Ларисы.
Уже несколько раз через связную Веру Лошкарев передавал Зявкину короткие письма в Астрахань, но ответа, конечно, получить он не мог, во всяком случае, на это он не рассчитывал.
Впрочем, операция полностью захватила его, и времени для переживаний оставалось мало. Интуиция настойчиво твердила Лошкареву, что вот-вот начнутся главные события.
Когда в квартиру, где «корнет Бахарев» так уютно устроил Анечку Галкину и есаула Филатова, под вечер пришла некая дама в строгом черном платье, Борис понял: «Есть!»
Он открыл ей дверь сам. Она спросила, не здесь ли живет Анна Семеновна Галкина.
— Проходите! — спокойно сказал Борис, пропуская даму вперед.
Долю секунды она колебалась, потом вошла. Он скорее почувствовал, чем услышал, что за дверью стоит еще кто-то, может быть, и не один. Борис плотно закрыл дверь на щеколду и громко позвал:
— Анечка! К вам гости!
Едва заметно дрогнули брови Галкиной, вышедшей навстречу.
— Валерия Павловна, дорогая! — воскликнула она. — А я как раз завтра собиралась к вам с новостями. — Она хотела было обнять гостью, но они как-то разминулись.
— Здравствуйте, милочка! — ответила пришедшая низким голосом, бесцеремонно проходя в комнату, где у стола настороженный сидел есаул Филатов.
— О! Какое приятное общество, — продолжала она, — я не помешаю?
— Это моя благодетельница, — сказала Анна Семеновна Борису, — разрешите, Валерия Павловна, представить вам: хозяин этого гостеприимного дома — Борис Александрович Бахарев, корнет!
Борис щелкнул каблуками, гостья протянула ему руку. Слегка прищурившись, она оглядывала комнату и вдруг, будто громом пораженная, широко раскрыла глаза:
— Что это? — сказала она трагическим шепотом. — Иван Егорович? Да ведь вы же!..
— Полно вам, сударыня, — оборвал ее вдруг Филатов, — на сцене в Киеве у вас получалось значительно лучше! Скажите лучше, как вы нас нашли? Господин Новохатко не дремлет?
Валерия Павловна сделала страшные глаза, указывая ими на Бориса.
— Странно, Иван Егорович, — начала она, — мне…
— Ничего странного, — сказал Филатов, резко вставая, — этому человеку я доверяю больше, чем самому себе. Он спас мне жизнь!
Борис сделал протестующий жест.
— Прошу прощения, я вижу, что вам надо поговорить. Милости прошу, — он усадил женщин в кресло. — Я не стану вам мешать. Между прочим, вчера один грек на базаре обещал мне добыть бутылку вина. Она как раз была бы кстати. Анечка, постарайтесь насчет стола, я мигом.