Когда он вернулся в комнату, Галкина стояла у самых дверей, покрывая голову черным кружевным платком.
шутливо пропел Борис.
На улице Галкина кокетливо взяла его под руку. Было уже почти совсем темно.
— А вы как ребенок, — заметила Анна Семеновна, — обо всем докладываете прислуге.
— Ну, Вера Никифоровна не совсем прислуга, почти родственница, — ответил Борис.
— Да, да, я понимаю, — многозначительно ответила Галкина. — А сколько ей лет?
Едва они отошли от дома, как Галкину, несмотря на теплый июньский вечер, стала колотить мелкая дрожь.
— Что это с вами, — Борис прикоснулся к ее руке, — вы не больны?
— Холодно, — голос Галкиной тоже вздрагивал, — и… страшно!
— Чего же бояться, ведь вы не одна!
— Да, я не одна, это вы верно, — ответила Галкина как-то рассеянно.
Они свернули в переулок, впереди возле тротуара стоял одинокий извозчик. Борис, не выразив никакого удивления по поводу того, что в глухом переулке вдруг появился извозчик, вообще-то редкость в Ростове того времени, сказал:
— Может быть, подъедем?
— Нет, нет. — Галкина пошла вперед быстрее, хотя у нее стали подкашиваться ноги.
Они миновали пролетку. Впереди на улице показались двое. Сзади Борис услышал приглушенный шум, но не оглянулся. Тотчас же со спины его цепко схватило несколько рук.
— В чем дело? — успел только выкрикнуть он.
Вырвавшись, молча побежала вперед Галкина, стуча каблуками. Кто-то с профессиональной сноровкой сунул Борису в рот кляп, его взяли за руки и за ноги, пронесли несколько шагов и бросили в пролетку.
— Скорей, черт вас побери, — крикнул кто-то снаружи, — трогай!
Пролетка тронулась, верх ее был опущен. Бориса крепко держали два человека. Он не сопротивлялся…
Оставшись одна, Вера выждала, пока на улице стихли шаги, накинула платок и перебежала улицу. На невысоком крыльце дверь ей открыли без стука.
— Куда это Борис пошел? — спросил встретивший ее в дверях Петя Ясенков. — Что случилось?
— Это Галкина его попросила проводить. Что-то странно…
Из комнаты вышли еще двое.
— Что будем делать? — Ясенков почесал в затылке. — Как бы они не завели его куда. Ну-ка, Орлов, давай сопроводи. В случае чего отбейте. Ясно?
— Погоди, Петр, может быть, и нечего горячку пороть, — сказала Вера.
— Да мы ничего, сперва посмотрим, — ответил Орлов.
Через минуту две дюжие фигуры вышли из ворот дома. Они прошли по улице, свернули в переулок — навстречу им ехала извозчичья пролетка с опущенным верхом. Был ли кто внутри, они не видели. Впереди по переулку быстро уходили два или три человека.
Когда Орлов и его спутник догнали их, то увидели, что это Галкина в сопровождении двух мужчин. Перейдя на другую сторону, Орлов остановился.
— Вот что, — сказал он своему напарнику, — ты дуй в ЧК, а я пойду за ними.
13. Долг платежом красен
Николай Орлов работал в ЧК восьмой месяц и потому считался уже опытным сотрудником. Несмотря на то, что на улице в тот час было очень мало прохожих, он сумел проводить Галкину и ее спутников до бывшей квартиры Бахарева. Анна Семеновна одна зашла в дом, а двое мужчин, сопровождавших ее (Орлов не успел их как следует рассмотреть), постояли на перекрестке, попрощались и… разошлись в разные стороны. Пока Орлов решал, за кем из них пойти, оба они как в воду канули.
— Ты хоть там по улице не метался? — спросил его Миронов, когда Орлов доложил о результатах. — Ну, ладно! Пойдешь завтра на базар к Косте; может быть, он кое-что знает.
Зявкин, узнав о случившемся, потер ладонью щеку, как делал всегда, когда был взволнован.
— Ну, теперь держись, ребята, — сказал он, — теперь самое главное начнется. Ясное дело — они его взяли к себе, иначе зачем бы здесь была эта Галкина?
— Интересно бы знать, насколько они доверяют ему? — задумчиво сказал Николаев. — Словам они не верят. Впрочем, в его активе уже кое-что есть. Спасение Филатова — раз, поездка к Говорухину — два. Людей у них в обрез. Короче, посмотрим. Я на Бориса очень надеюсь.
— Надо бы ему помочь. — Зявкин покрутил ручку телефона и поднял трубку. — Миронова ко мне пришлите, пожалуйста.
— Если не возражаешь, Николай Николаевич, — продолжал он, — я дам ход комбинации с Поповым.
— Разумно, — ответил Николаев.
Через день, открыв утром дверь, Вера увидела перед собой есаула Филатова.
— Борис Александрович дома? — осведомился он.
Вере не пришлось притворяться, она действительно была взволнована.
— Позавчера пошли провожать барышню, велели дверь не запирать — и вот до сих пор нет. Не знаю, что и думать… Время такое… Спаси нас господи! — сказала Вера и приложила платок к глазам. «Он действительно не знает или прикидывается?» — подумала она.
Но Филатов был изумлен, кажется, искренне.
— Барышня была здесь одна? — спросил есаул. — Позавчера?.. Вы не волнуйтесь, любезная, я постараюсь выяснить…
После его ухода Вера немедленно отправилась на рынок.
А тем временем между есаулом и Анечкой Галкиной разыгралась бурная сцена.
— Это близко к предательству, — говорил Филатов, крупными шагами меряя маленькую комнатку, — ты ходишь к нему, я не знаю, конечно, зачем, не хочу знать! Но при твоей помощи его заманивают в ловушку, это уже касается дела, ты не имела права скрывать! Хорошо же ты платишь мне за все то… — Есаул остановился.
Галкина в углу тихо плакала.
— Он меня убьет, — сказала она сквозь слезы.
— Кто?
— Новохатко.
Есаул ничего не ответил. Он чувствовал себя скверно. Его озадачило, почему Новохатко, обычно доверявший ему и даже побаивавшийся его, на этот раз ничего не сказал о Бахареве. Что они намерены делать с ним? В конечном счете наплевать, но Филатов чувствовал, что его судьба связана теперь с судьбой корнета. Так или иначе он должен держать его сторону.
— Черт знает что! — сказал есаул. — Так не поступают порядочные женщины!
Он ушел, громко хлопнув дверью.
На улице его охватили злоба и жестокая тоска. Собственно говоря, в ту секунду, когда захлопнулась дверь, он понял, что идти ему некуда. После побега в штабе ОРА на него смотрят с подозрением. Филатов был уверен, что всему виной эта сволочь поручик Милашевский. Он знал, что тот, устроившись адъютантом при штабе, греет руки возле денег, поступающих на нужды организации от церкви, добровольных пожертвований и из отрядов.
Что делать? Уйти в отряд? Но там придется поступить под начало Говорухина. К полковнику Назарову? Неизвестно, как встретят без рекомендации штаба. Нет, хочешь не хочешь, а придется вернуться к этой истеричке. Она сейчас нанюхалась эфира — и все тут. Господи, а ведь до десанта остается всего месяц…
Он вышел на бульвар, прошелся из конца в конец несколько раз и вдруг увидел, как от здания Северо-Кавказского военного округа отъехали два всадника. Первый на гнедом дончаке, уверенно сдерживая горячего коня, пересек площадь, и есаул узнал в нем командира Первой Конной Буденного. Задний, видимо адъютант, несколько отстал.
Филатов, чувствуя, как холодеет спина и теплой сталью вдавливается в живот засунутый изнутри за пояс брюк бахаревский кольт, пошел навстречу.
«Они будут знать есаула Филатова!» — неслось у него в голове. Всадник приближался, — только бы не промахнуться! Вот, сейчас…
— Извините, гражданин, где тут будет Малая Садовая? — услышал он внезапно.
Рядом с ним стоял высокий франтоватый малый развязного вида в кожаных вишневого цвета крагах.
— Что? — спросил есаул.
— Я говорю, где Малая Садовая?
— Вот она, рядом!
— Ага, вот спасибо, второй час ищу! — Малый нагло, как показалось есаулу, улыбнулся и сказал: — Закурить не желаете?
— Иди своей дорогой, — буркнул Филатов.
Цокот копыт уже терялся где-то вдали.
Он вернулся обратно на бульвар. Сел на скамью. Там, почти не двигаясь, тупо глядя в одну точку, он просидел больше часа.
Когда Филатов вернулся к Галкиной, та, вопреки ожиданиям, не была в эфирном трансе.
— Боже мой, Иван! — встретила она его с порога. — Пришло письмо от Жоржа Попова.
Есаул выхватил у нее из рук небольшой листок.
«Тетя уехала в Харьков, в Ростов заехать, не смогла, чувствует себя хорошо. Велела кланяться и благодарить за пособие сердечно.
Ж о р ж».— Откуда это?
— По почте пришло.
— Молодец корнет! Нет, я все-таки должен вмешаться в его дело. Ты сама отведешь меня к Новохатко!
Галкина молча встала и взяла косынку.
— Идем, — сказала она покорно, — мне теперь все равно.
Против ожиданий Новохатко нисколько не разозлился при появлении Филатова. В комнате небольшого домика на окраине были прикрыты по случаю жаркой погоды наружные ставни, а сам хозяин в полотняной рубашке пригласил нежданного гостя к столу.
— Неосмотрительно изволили поступить, Иван Егорович, — мягко сказал Новохатко, — а ну как за вами слежка?
— Не волнуйтесь, — ответил Филатов, — если бы слежка была, то я бы здесь с вами не сидел. Вам известно, что я приговорен к расстрелу?
— Слышали, — Новохатко поскреб лысину. — И про то, как бежали, тоже слышали. Но все же нарушать конспирацию не стоит. Вы, боевые офицеры, привыкли все напролом, — он вздохнул и положил бережно маленький кусочек сахара обратно в жестянку. — Мы вот здесь строим, плетем, открываем вам путь. А придет ваш черед, вы про нас забудете. Скажете: «Мы спасли Россию!»
Филатов молчал.
— Я человек откровенный, Иван Егорович, — продолжал хозяин, — ваш путь будет в генералы, в губернаторы, в министры. А нам? Ступай опять на задворки? В подворотню? А между тем вот сейчас, в трудное время, к кому вы пришли? Ко мне пришли. Вот в чем дело!
Филатов готов был вспылить, но понял, что это будет для него крайне невыгодно.
— Помилуйте, Николай Маркович, — сказал он и сам удивился смиренности своего тона, — ваши заслуги нам хорошо известны. Могу сказать от имени казачества, они не будут забыты.
— Спасибо на добром слове, если бы все так считали!
— Кого вы имеете в виду? — Филатов насторожился.
Новохатко посмотрел на него, словно приценяясь.
Потом, словно решившись, сказал:
— Ну, есть офицеры. Из гвардии, например. Верите ли, руку подать стыдятся, а ведь под одним богом ходим.
— Неуместное чванство, — сухо сказал есаул. — По-моему, теперь прежде всего дело.
— Вот и о вас недавно у меня был разговор с полковником Беленковым, — Новохатко выдержал паузу. — Ему, видите ли, не нравится, почему это чекисты затребовали вас в Ростов. Я-то проверял, вы уж меня простите: конвойного вашего, что на вокзал вас доставил, расстреляли большевики. А полковник все равно свое гнет. А в чем дело? Знает он, что среди казачества вы первый. Настанут «события», можете его потеснить.
Филатов молчал.
— Вот что я вам скажу, господин есаул, — в маленьких глазках Новохатко проявился холодный свинцовый огонек. — Я так понимаю, что вы не зря ко мне пришли. Простите, деваться вам некуда…
Есаул резко встал.
— Не утруждайтесь, господин есаул, сядьте, — продолжал Новохатко. — Так оно и есть, серьезного дела они вам больше не доверят. Но я вам друг, и вы мне верьте, у меня закваска старая. Должны мы с вами, Иван Егорович, о себе подумать. А то будем своими руками для других жар грести. Дело-то близится. Через месяц-другой, глядишь, и перевернется все. Так, первым делом убрать бы нам из штаба господина Беленкова и его правую руку Милашевского; данные у меня кое-какие на них есть.
— Вы так говорите со мной, — криво улыбаясь, сказал Филатов, — будто бы я уже во всем согласен с вами.
— Эх, Иван Егорович, плох бы я был, если б сомневался! Расчета вам никакого нет не согласиться. Вы, я да корнет Бахарев — мы тут их быстро в христианскую веру приведем. Скажу по секрету: князь мне больше доверяет, чем полковнику.
— А где Бахарев?
— А где же ему быть? У меня в надежном месте, мои ребятушки позаботились. Он, между прочим, человек хороший, поговорили мы с ним по душам. Письмо при нем было. От самого епископа Филиппа.
— Это я знаю, — ответил есаул.
В душе он был, конечно, согласен с предложениями Новохатко, но для вида считал необходимым поломаться. Это, конечно, не ускользнуло от Новохатко. И он дал гостю такую возможность. Говорил он откровенно, ничего не скрывая.
Оказалось, что Милашевский вместе с казначеем штаба Долгоруковым давно уже занимаются неприглядными финансовыми комбинациями. После бегства Деникина у Долгорукова остались клише, с которых печатались «донские деньги» — «колокольчики», как их называли в народе за то, что на этих бумажках был изображен Царь-колокол. Раздобыв где-то краски и печатный станок, Долгоруков и Милашевский печатали эти бумажки у Долгорукова в комнате. Когда же в штаб поступали деньги на нужды организации в какой-нибудь другой валюте, они заменяли ее своими «колокольчиками». В отчетах все было шито-крыто, так как деньги шли в основном в отряды Говорухина и Назарова. Филатов был возмущен до крайности.
— Это низость! — говорил он, вышагивая по комнате. — В то время, когда все мы ежеминутно рискуем головой, они думают о корысти. Никакого суда они не достойны. Я сам убью его как собаку!
— Ну зачем же вам рисковать. — Новохатко спокойно налил себе чаю. — Я уж сговорился, как это сделать. Все будет тихо и аккуратно.
— С кем же это вы сговорились?
— Да с вашим корнетом, не возражаете?
14. По русскому обычаю
Балканское полуденное солнце жгло нестерпимо. Его стрелы пробивали даже густую зелень, окружавшую виллу бывшего царского посланника. Вилла эта стояла в аристократическом районе Софии. С недавних пор ее сделал своей резиденцией Врангель.
Из-за жары барон, принявший уже с утра в садовой беседке двух посетителей, решил перенести следующую беседу в кабинет, в глубине дома. К тому же свидание предстояло особое.
В ожидании его Врангель прошелся по затененной дорожке, усыпанной галькой, привезенной с морского побережья. Недавно ее полили, и она сохраняла тонкий, едва уловимый аромат моря, мешавшийся с пряным запахом лавра. Это сочетание снова напомнило барону Крым, горячие дни прошлого лета. Прорыв на Украину, который тогда казался началом победы. Да, это было ровно год назад. Всего год! А кажется — вечность! Барон остановился, в задумчивости обрывая с подстриженного куста твердые, неподатливые листки. Он был под впечатлением последнего визита. Только что у него был уверенный в себе и напористый господин по фамилии Цанков, глава какой-то новой политической группы, названия которой Врангель как следует не запомнил. Он усвоил только одно: господину Цанкову очень не нравится нынешнее болгарское правительство Александра Стамболийского. Не нравится по многим причинам, но прежде всего своими демократическими реформами.
— А вам известно, барон, что говорит Стамболийский о событиях в России? Тот, кто любит русский народ, не будет сожалеть о падении царизма в России! — Врангелю запомнилось, что в этом месте Цанков поднял указательный палец и сделал долгую паузу. — Я уверен, — продолжал он, — в ближайшие месяцы Стамболийский сговорится с большевиками. Вы понимаете?
Это Врангель понимал. Он уже чувствовал, что новое правительство под давлением народного мнения все более неприязненно смотрит на бежавшее из Крыма врангелевское воинство, поначалу расположившееся в Болгарии как у себя дома. Многие симптомы говорили о том, что пора уходить, пока не попросили. Но куда? В десант, только наличными силами? Это было бы равносильно самоубийству.
— Скажите, барон, — вкрадчиво говорил Цанков, — могу ли я рассчитывать, что русская армия, оказавшаяся ныне волею судеб на нашей дружественной земле, в случае возникновения каких-либо внутренних трений будет на стороне людей, стремящихся к истинному благополучию?
Барон применил свой обычный козырь.
— Я солдат, и политика не мое дело, — сказал он.
— Вы скромны, генерал. Я знаю вас и как политика, — ответил Цанков, — и смею вас заверить: наши политические платформы весьма близки. Сильная единая рука должна править государством. Не так ли? Естественно, что в ответ мы могли бы гарантировать вам некоторую финансовую поддержку. За нашей партией стоят солидные финансовые круги.
Это, конечно, в глазах барона меняло дело. И все же ответа он сразу не дал. Нужно было выяснить, как отнесутся к этому французы и англичане, да и проверить, какие финансы за этим Цанковым.
«Главнокомандующий русской армии, — с горечью думал теперь Врангель, — рассуждает о том, кто из иностранцев больше заплатит за вторжение в его собственную страну!»
Что произойдет после вторжения? Врангель не хотел задумываться над этим. Ну, конечно, придется уступить. Но зато придет долгожданное время мести.
Барон со злостью оторвал от куста целую ветку.
Хрустя сапогами по гальке, навстречу ему быстро шел адъютант.
— Ваше превосходительство, его высокоблагородие господин полковник прибыл!
— Проводите в кабинет, — бросил Врангель и, отшвырнув сломанную ветку, своим обычным резким шагом пошел дальше по аллее. Нужно было успокоиться.
Только через двадцать минут барон переступил порог кабинета.