— Подъезжай вместе со своим юристом к девяти часам в мой офис. Мы подпишем контракт и поедем за твоим… Тореадором. Надеюсь, ты хотя бы приблизительно знаешь, где располагается его склеп!..
— Точно знаю, профессор… Точно в пределах одного километра, так что ваши приборы отыщут его без труда!
— Ну что ж, тогда до встречи! — буркнул профессор, и голограмма пропала.
Девушка удовлетворенно вздохнула и подняла лицо к розовеющему небу.
«Правильно, что я пошла работать в эту психиатрическую клинику… И хорошо, что четыре месяца назад эта дворничиха попала в мои руки!.. Ха!.. А все думали, что у нее просто белая горячка!..»
И она довольно улыбнулась!
Если бы в тот момент рядом с «ней находился какой-нибудь прохожий, ему показалось бы, что у длинноногой белокурой красавицы, под ее не накрашенными, но тем не менее ярко-красными губами слишком выпукло… угрожающе… выступают верхние клыки!.. Но это был бы простой обман зрения. Девушка была самым обычным человеком.
Честно!..
Самым обычным… Человеком!!!
Макс Олин Иероглиф Кальвина
Отключи мемокамеру. Вид у меня сейчас не из лучших.
Уже почти утро. Я опять видел этот сон.
Да, я же еще не рассказывал тебе о нем…
Немножко отдышусь. Лина спит.
Ей в отличие от меня не снятся кошмары.
Вот и хорошо. (пауза) Умылся. Теперь полегче.
Первое утро очередного корабельного месяца. Рано или поздно кто-нибудь посмотрит старые записи и скажет, что капитан «Меркурия» окончательно спятил.
Может быть, это важно. Я не знаю. Ладно… (вздыхает)
Мне снится один и тот же сон. Вот уже несколько ночей подряд, (долгая пауза)
К черту его! Спокойной ночи! (смех).
Запись от 452.1, Виктор Кальвин. 4:57 мемокам
Мы опоздали. На столетие, может быть — больше.
Эта земля была мертвой. Высохшей, как старые кости, облизанные огнем. Песок и пепел, тени и пыль. Будто узловатая рука смерти ласково провела по всему, что цвело, дышало и суетилось, и оставила после себя лишь скупые, невесомые макеты из праха.
На планете почти не осталось кислорода. Ядовитый дым плавал над городом, закрывая от солнца прокопченные скелеты зданий. Казалось, если этот сумрак схлынет, настигнутый свежим ветром, вместе с ним исчезнет и мираж бесконечного могильника, и беззвучный шепот тех, кто здесь жил.
Если бы Лина не предложила исследовать один из старых домов, я просто постоял бы немного рядом с пассажирским ботом, созерцая пустоту снаружи и слушая пустоту внутри, а затем покинул это место, пока призраки не сожрали мою душу.
Старый дом был вылеплен из праха чьей-то мечты. От прикосновения Лины дверь его растаяла, превратившись в белесый дымок.
Внутрь входить не имело смысла. Мы ведь не герои. Мы всего лишь военные торговцы и совсем немножко исследователи.
Наш товар больше никому не нужен.
«Они все умерли, — прозвучал в наушниках голосок Лины. — Целая планета». Увидела ли она сквозь зеркало гермокостюма, как я кивнул? Вряд ли.
А несколько шагов спустя у корней мертвого дерева, похожего на засохшую чернильную кляксу, мы нашли Хола…
Я живу в космосе.
У меня есть любимая женщина, дом и работа. Все, что нужно человеку, правда?
Почему же мне тогда так плохо? Отключи мемокамеру, ненавижу наблюдать свою рожу на экране. (экран гаснет)
Лина любит называть меня «человеком со смешным орлиным носом» или просто Орлиный Нос, будто индейцы. (смеется)
Отключи насовсем. Опять этот сон. (вздыхает)-
Мне тяжело и дурно. Сон… Планета…
После нее мне стало еще хуже. Все давит… Душит, как петля на шее. (пауза)
Этот пришелец мне не нравится. Пришелец…
Словечко со Старой Земли, ставшее сленговым.
Мы сами к нему пришли… Мы — пришельцы.
Несу чушь…
Запись от 452.2, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам
Хол расположился под тем деревом в позе лотоса, прикрытый истлевшими обрывками одежды и вооруженный небольшим кинжалом из серо-зеленого металла.
Его проверили на наличие «агрессивных бактерий», а затем переправили на «Меркурий», в каюту, которую наспех переоборудовали в некое подобие «планетарной среды». Впрочем, поселили — это громко сказано. Скорее посадили в угол, словно элемент интерьера или экзотические растение. Жилистое, узловатое, как пень, с твердой коричневой кожей и полным отсутствием волос существо. Он дышал очень слабо и смотрел в пустоту невидящими белыми глазами, будто находился где-то очень далеко, а всё, что сейчас с ним происходит, не имело никакого значения.
Идея назвать его Холом пришла в голову Лины. В ее родном английском это слово ассоциировалось с «hollow» — пустотой, и «holy» — святостью.
Самурай в молитве или святой отшельник?
Вряд ли он обрёл покой среди изъеденной огнем Нирваны. Скорее он был мертв в гораздо большей степени, чем его сородичи, от которых не осталось ни следа. Сожженная душа.
Хол — пустышка.
— Интересная штучка, — произнесла Лина, вращая в руках его нож. — У меня такое ощущение, что он хотел умереть под тем деревом… Видеть гибель целого мира — это страшно. Почему он просто не убил себя?
Мягкий неоновый свет ламп скользил по зеленоватому лезвию, похожему на древесный лист. Ближе к рукояти его украшал причудливый золотой иероглиф.
— Очень трудно судить поступки того, кто отличается от нас. — Я разглядывал пришельца сквозь толстое стекло соседней каюты. — Ты считаешь, он должен был взять эту штуку и вырезать себе кишки? Как допотопный японец? А они у него есть, эти самые кишки?
— Он не похож на растение.
— Разве? Давай попросим врача поставить ему клизму и принесем ночной горшок.
Лина скривилась и ушла. Шутка и вправду получилась отвратительной, Но, знаете ли, в мои обязанности не входило пригревать и откармливать полудохлых пичужек, которые к тому же могут быть опасны. Если бы не Лина, этот болезненный заморыш никогда бы не оказался на борту моего корабля. Впрочем, особых неудобств заморыш нам пока не доставил, и оставалась надежда, что не доставит вовсе.
Опять этот сон. Боже, сколько это будет продолжаться? Уже неделю…
Отключи мемокамеру, черт бы тебя побрал! (экран гаснет) Каждую ночь! (тяжелое дыхание)
Рубашка мокрая от пота. Сейчас вернусь, минутку… (долгая пауза, шум воды)
Так лучше. Может, стоит поговорить с доктором? Не знаю… (пауза)
Мне снится комната с грязными стенами, без окон и без дверей, в центре которой на старой пеньковой веревке покачивается висельник. Его одежда, лицо и волосы покрыты отвратительным белым налетом. Знаешь, как мука. А глаза, красные, налитые кровью, смотрят куда-то вдаль. Сквозь меня.
В комнате светло, хотя я не вижу ламп.
И так тихо, что слышен стук собственного сердца.
Мне очень страшно там, во сне. (пауза) К чему это снится? Что я должен понять? Я схожу с ума. (пауза) Хорошо, что рассказал тебе обо всем. До завтра.
Запись от 452.3, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам
Пока врачи пытались вернуть Холу жизнь, там, на его планете, среди мертвых руин, копошились исследовательские боты. Информация могла пригодиться Ассоциации военных торговцев. История гибели целого мира должна была впечатлить начальство. Я как минимум рассчитывал на повышение по службе.
Возможно, вы скажете, что зарабатывать на чужих бедах аморально и гнусно. В то время я так не считал. Мы оказались первыми мародерами в этом уголке Вселенной — грех отказываться от предложенной наживы. Отдел информации обещал собрать все сведения из планетарных каталогов и предоставить их мне не позже завтрашнего вечера.
Успехи же с Холом были невелики. Лина повадилась проводить вечера в его каюте и рассказывать пришельцу о Земле. Ее голос забавно искажался кислородной маской. В соседней каюте, которую переделали в медотсек для экзобиологов, были установлены микрофоны, и я подслушивал, каюсь.
Лина рассказывала пришельцу о зеленой траве, мягкой и душистой, и пронзительном голубом небе. О свежем ветре, который приносит с собой запахи моря или хвойного леса. О гигантских горных хребтах, на фоне которых люди чувствуют себя песчинками, и огромных океанах, населенных миллиардами живых существ. Она вспоминала яркое рассветное солнце, шорох осенних листьев и пушистые зимние снегопады, закрывающие весь мир белым полотном.
До сих пор я старался не вспоминать о Земле. Только Бог знал, когда закончится служба и мы вернемся. Но, черт бы ее побрал, я чувствовал, как из самой глубины сердца рвется наружу бесконечная, всеобъемлющая тоска…
Иногда Лина напевала чужаку песенки. Чаще всего колыбельные или какую-нибудь ерунду из родного техасского репертуара. Моя русская душа никогда не понимала ее фольклорных пристрастий. Даже фамилию мою Лина произносила на английский манер, с ударением на «а».
Впрочем, только после этих вечеров я наконец-то стал понимать, что творится в голове у моей жены. Каждый раз она тратила на Хола один кислородный баллон. Ей нравилось думать, что после каждой беседы взгляд чужака становится более осмысленным, хотя я этого не замечал. Лине было все равно, знает ли Хол ее язык. Она не обращала внимания на мое ехидство.
«Главное то, что он умеет слушать, — говорила она, забираясь под одеяло и пытаясь согреться, прижавшись ко мне. — И что больше он не остается один…»
Кто он такой? Почему не дает мне покоя? (свет от экрана падает на лицо Виктора, и видно, что его виски блестят от пота)
Я не могу больше. Висельник… (он закрывает лицо ладонью)
Отключи мемокамеру, в темноте мне проще рассказывать. (экран гаснет)
Почему мой мозг раз за разом выдаёт одну и ту же картинку?
Что я должен сделать? Разгадать, как туда попал этот человек? Зачем? Бред… (долгая пауза)
Может, это просто идиот, который построил вокруг себя стены, но увлекся и забыл сделать дверь? И с горя повесился.
Только вот в комнате ничего нет…
Даже стула, на который он мог бы встать… (пауза)
Чушь несу. Все… Спокойной ночи.
Запись от 452.4, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам
Шло время. Его течение все более назойливо убеждало меня в том, что планета никогда не откроет нам своих тайн. Однажды в лаборатории я наткнулся на Люциуса, старшего командира технического отдела, который устанавливал оборудование в каюте Хола.
— Как там поживает наш деревянный мальчик? — поинтересовался я. — Не собирается покрыться зелеными листиками?
— А вы уверены, что он мальчик, сэр? — хихикнул Люциус.
— Даже если девочка, тебе с ней точно ничего не светит.
— Разве это проблема? — Люциус махнул рукой. — Схожу в «мультик», повеселюсь.
Я усмехнулся, потому что как раз собирался сам принять порцию приятных иллюзий. С самого начала службы на «Меркурии» я посещал упомянутое место только один раз. «Мультик» представлял собой ряд кабинок с аппаратами виртуальной реальности, где пользователям на выбор предлагалось несколько вариантов «отдыха»: земные пейзажи, цветастая ярмарка, общение с виртуальной семьей, ну и секс, разумеется. Во время полета этот аттракцион служил отличной эмоциональной разгрузкой.
С утра я посетил нашего штатного психотерапевта. Смешной маленький человечек с эстонской фамилией Денгренжукес, которого многие называли просто Жуком. Он сказал, что мои кошмары в чем-то подобны кошке Шредингера.
Доктор считал, что причина моих кошмаров — замкнутость и космическая тьма. Узкие коридоры корабля, ощущение пустоты и одиночества нужно было чем-то компенсировать. Я знал, что многие члены экипажа, даже офицеры, посещали «мультик» каждый вечер, а в реальность выходили, как на работу. И еще я знал, что Лина ни разу им не воспользовалась.
— Как ты думаешь, отчего погибла эта планета, Люциус? — спросил я.
— Бабах! — Люциус развел руками. — Наверняка устроили игру в войнушку и сами себя уничтожили. Отрезали сук, на котором висели.
— Сидели, — поправил я его и ухмыльнулся.
Похоже, «мультика» мне не миновать. По крайней мере сегодня.
Оставив Люциуса колдовать над оборудованием, я направился в северный отсек «Меркурия».
Две виртуальные кабинки были заняты, и я шагнул в третью. Влез в специальный костюм, напялил очки и улыбнулся. Бравый капитан ищет утешение в виртуальных подделках.
Затем выбрал сценарий «Ярмарки» и словно провалился в густую кисельную массу.
Плавал в ней с полминуты, и… оказался на Земле.
Залитый солнцем парк, люди в самых разнообразных нарядах, карусели, клоуны.
Под ногами — твердая и теплая земля. Боже, какое потрясающее чувство!
Парк был просторным. Вдоль аккуратных дорожек изумрудным ковром стелился газон. Высокие деревья шелестели листьями.
Сочная зеленая трава.
Душистый ветерок.
Как же тут хорошо, Боже!
Играла музыка, люди улыбались мне, кто-то из детей протягивал ослепительно красный воздушный шарик. Я сделал первый шаг. Слишком много места вокруг. Непривычное ощущение. Словно заново учишься ходить.
Огляделся.
Сделал еще шаг. На небольшой площадке выстроились ряды аляповатых торговых лотков. Люди суетились вокруг них, покупали безделушки, пили пиво из одноразовых стаканчиков. Клоуны дарили детям прозрачные, как цветное стекло, леденцы. Старик в кителе времен войны с нейбарианами играл на большом аккордеоне.
Ветерок налетел вновь. Он подхватил меня и понес в самое сердце толпы. Рука сама собой опустилась в карман, нащупала там несколько круглых металлических монет.
Я купил у клоуна желтый, как солнышко, шарик.
Улыбнулся, долго смотрел на великолепное голубое небо, на шарик, на клоуна, а затем…
В кроне деревьев…
В самой глубине парка…
Высоко…
На огромной сухой ветке… Веревка… Болтался человек…
Я не помню, как вылетел из виртуальной кабины. Наверное, мое лицо выражало такой животный ужас, что все встречные служаки разбегались в стороны. Я помню только, как упал на кровать в своей каюте и разрыдался.
Привет, мой дневник. (Виктор сидит перед экраном, уронив голову на стол) Отключи мемокамеру, хорошо? (экран гаснет)
Я не знаю, что еще тебе сказать. Повторить вчерашнюю запись? (пауза)
Он стал моей тенью. Личный, мать его, кошмар. (пауза)
Призрак. Не убьешь, не прогонишь. Везде следом… Везде следом…
Что он хочет сказать? Может, его убили? Подтянули веревку снаружи, через дыру в потолке? А теперь он жаждет мести… (пауза)
Везде следом… Везде следом… (Виктор переходит на крик, смеётся, затем тишина)
Выключись, черт… Лина?
Я встал попить. Горло пересохло. Ударился ногой. Свет забыл. Да. Прости, разбудил. Иду, сейчас… Выключайся…
Запись от 452.5, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам
Через пять корабельных суток исследовательские боты вернулись. Результат меня не удивил. Похоже, планета сгорела. Целая планета вспыхнула, как спичка, и превратилась в головешку. Никаких свидетельств применения оружия массового уничтожения мы не нашли. По крайней мере — известного нам. Обычный пожар, который никто не захотел потушить. Вот и все…
В отделе информации подняли архивы и сопоставили разрозненные данные других экспедиций с тем, что досталось нам. Забавно, но собственного наименования у планеты не было. В земных каталогах она числилась как Дом Знаков. Мы выяснили, что местные жители по природе своей не воспринимали звуков, общаясь исключительно набором символов. Их письмена напоминали иероглифы средневековых японцев, а для общения друг с другом эволюция сделала им и вовсе шикарный подарок — особые светочувствительные микроэлементы, вырабатываемые железами, расположенными на кончиках пальцев. Судя по всему, они попросту писали пальцами в воздухе.
Узнав об этом, я решил, что бедная Лина зря старалась — тварь ее даже не слышала. Лина же приказала смонтировать в каюте Хола специальный автопереводчик, который мог бы воспринимать его иероглифы и конвертировать их в английскую или русскую речь.
Лина, сколько я ее помню, всегда была упрямой особой. Она трижды получала отказ, прежде чем ее приняли в нашу команду. Сейчас она с подобным упрямством относилась к своим вечерним посиделкам у Хола. Лина как будто приросла к этому пришельцу. Постоянно, за завтраками и ужинами, восторгалась строением его вытянутой черепушки и дурацкими тонкими конечностями, и глаза ее при этом сверкали, как у кошки, увидевшей в полутьме жирную упитанную мышь.
Хол превратился в домашнюю зверушку, любимого питомца. Я слышал, что некоторые члены команды уже делают ставки на его пробуждение, и подумывал о том, чтобы как можно скорее запечатать его труп в специальный контейнер. От греха подальше.
Так или иначе, но мое терпение была на исходе.
Вечером, подслушав очередную сказку о Земле, я ворвался в каюту Хола и начал убеждать Лину, что пришелец мертв.
«Он не понимает тебя. Он не дышит и не шевелится, — цедил я сквозь зубы. Ты помешалась на нем. Ты не хочешь поверить очевидному. Этой деревяшке уже ничего не светит. Он сгорел, испарился, исчез. Мумия, памятник погибшему народу — ничего более».