Я злобно потряс головой и начал переходить проспект Москвина. Взгляд застрял на стоящей через дорогу часовне. Всплыло в памяти, что она построена в честь спасения Николая II при покушении на него в Японии. Засмотрелся до того, что пришлось отпрыгивать от недовольно загудевшего троллейбуса, подкравшегося ко мне со стороны Лермонтовского проспекта. Да, было бы смешно профукать свой шанс под колесами общественного транспорта на полупустой улице…
Чем ближе к школе, тем гуще становится поток детей. Весело щебечущие стайки споро протискиваются в тяжёлую дверь. И, что характерно, никаких родителей или бабушек с дедушками. Даже первоклашки идут в школу в одиночку. Никому в голову не может прийти, что этот поход может таить для ребёнка какую-нибудь опасность. Слово «маньяк» тут ещё не известно.
Кстати… Если брейнсерфинг проявится, надо будет местными маньяками заняться. С этой мыслью я пересек порог своей школы и завертел головой, узнавая-вспоминая.
Она отчетливо уменьшилась в размерах и облупилась. Коридоры, запомнившиеся своей немереной длинной, укоротились, потолки опустились, на стенах по краске змеятся ранее не замечавшиеся трещинки. Выщербленный кое-где кафель на полу, слабенькое освещение, поскрипывающие дверные петли, потеки и капли масляной краски.
У входа на лестницу, ведущую к классам, двое дежурных старшеклассника с красными повязками на левом предплечье проверяют, переодета ли уличная обувь. Я нырнул в подвал, где в страшном гвалте и веселой толчее производится переодевание и переобувание. Быстрей, быстрей — и наверх, в класс математики и геометрии.
Чёрт! Я затормозил буквально в трех метрах от двери класса. Ыыы… Аж застонал от досады. Я ж не помню где и с кем сижу. Подготовился к школе, нечего сказать! Идиот…
Быстро развернулся и решительно двинулся назад, в направлении туалета. Стоять в коридоре с потерянным видом? Увольте.
Не успел я пройти и пятнадцати шагов, как с лестничной площадки навстречу мне шагнула Зорька. Боюсь, она неправильно истолковала ту нескрываемую радость, которой я испытал при этой нечаянной встрече: засветилась так, что мне стало стыдно.
— Ой, Свет, классно выглядишь! — я умудрился перестроиться буквально за долю секунды.
— Как выгляжу? — изумленно подняв брови, она остановилась напротив меня.
— Эээ… Первоклассно! — сообразил я. Внимательно осмотрел её ещё раз с ног до головы и, кивнув головой, добавил, — честно.
Света потупилась, зардевшись. Прелесть, ей богу, чистейшей прелести чистейший образец. Жаль, что не мой типаж. Но если ей в будущем удастся немного разбавить властность женственностью, то от многочисленных ухажеров придётся отбиваться. С этими мыслями я развернулся, и мы неспешно направились в сторону класса. С двух сторон нас обтекал мелеющий ручеек пробегающих мимо школьников — вот-вот прозвучит звонок.
— Свет, — начал я мягко, слегка наклонив голову в её сторону, — а где и с кем я сижу на геометрии?
— А..? — вырвалась она из задумчивости, и буквально через мгновенье спокойно выдала ответ, — с Валдисом, левый ряд, третья парта, справа.
Похоже, мои провалы памяти перестали её шокировать.
— А ты сильно изменился, — задумчиво произнесла она, когда до дверей класса осталось шагов семь.
— Надеюсь, в лучшую сторону? — нервно выдавил я голливудскую улыбку.
— Да… — как-то неуверенно протянула она, — пожалуй…
— Что-то не слышно в голосе убежденности, — я приостановился, пропуская её в дверь, и осторожно спросил в спину, — а какой я был раньше?
— Доброе утро, — поздоровалась, заходя в класс Света, и обернувшись ко мне, ответила с ехидцей, — капризный взбалмошный мальчишка.
— Доброе утро, — повторил я, переступая через порог, но был прерван восторженными возгласами:
— Уиии! Светка! Наконец-то ты сказала это ему! В лицо! — сидящая за ближней к входу партой Женя радостно захлопала в ладоши и подалась вперёд, надеясь в полной мере насладиться из своего партера намечающейся сценой.
Я меланхолично улыбнулся, обдумывая, надо ли как-то реагировать, но тут раздался звонок, и вопрос отпал.
— Привет, привет, привет, — пожимая руки парням, я пробирался к цели.
— Привет, — протянул мне для очередного рукопожатия ладонь Армен, — что-то рано у тебя рожки начали пробиваться, — добавил он, демонстративно разглядывая мою шишку.
Вокруг захихикали.
— И тебе привет, — пожав его кисть, я не выпусти её из руки, а развернул вверх, перехватил у запястья и начал, улыбаясь, рассматривать. Посмотреть, кстати, было на что — изящно вытянутая ладонь, длинные и тонкие пальцы будущего профессионального скрипача. Сам Ара тоже весь из себя такой изящный армянский мальчик с постоянным румянцем на щёках и длиннющими, загнутыми почти к бровям мохнатыми ресницами броского чёрного цвета. Сейчас он почуял недоброе, и румянец усилится.
— Да… — задумчиво покачал я головой и ещё раз усмехнулся.
— Что? — занервничал Ара.
— Да анекдот вспомнил.
— Какой? — повелся он.
Я обвел взглядом притихший класс. Все повернули головы в нашу сторону, ожидая продолжения. В просвете дверного проема маячила голова Биссектриса — она активно мигала мне, прижав палец к губам, требуя анонсированного анекдота.
— Ну, — начал я, по-прежнему не выпуская кисть товарища из рук, — пошёл как-то Ара на свидание с девушкой, — переждал пару секунд вспыхнувшие смешки, зафиксировал взгляд на Ире Клюевой, к которой, насколько я помню, Армен был неравнодушен, и продолжил, — Ира его и спрашивает: «Ой», — тут я скорчил умильную физиономию, похлопал ресницами и, жеманно растягивая слова, выдал: — «Ара, у тебя такая изящная кисть, такие тонкие, длинные пальцы. Ты, наверное, скрипач»?
По классу прошелся короткий ржач, но все быстро замолкли, ожидая продолжения. Ара расслабился, мечтательно заулыбавшись. А зря.
— Нэт, — я начал парадировать кавказкий говор, хотя Армен говорит по-русски исключительно чисто, — я лабарант, прабыркы мою, — и, растопырив пятерню, сделал жест «вперёд-назад», демонстрируя для чего именно хорошо подходят тонкие и длинные пальцы Ары.
Отпустив, наконец, многострадальную кисть, я сел на место. Через пару секунд класс взорвало восторженным хохотом. Сема Резник, привычно балансировавший на одной ножке стула, потерял равновесие и с выражением полного изумления на лице грохнулся на пол. Веселье, начавшее было затихать, пошло на второй круг.
Биссектриса просочилась к доске и имитирует протирание чистой поверхности влажной тряпкой, при этом спина её трясется от с трудом удерживаемого смеха.
— Привет, — протянул я руку Валдису и поморщился от боли в сжатой кисти. Совсем забыл эту его милую привычку выжимать при рукопожатии шестьдесят килограмм. Здоровый бык, истинный ариец, будущий профессор математики в Йельском университете. Впрочем, может быть, не в этот раз.
— Доброе утро, — Биссектриса наконец повернулась к нам лицом, глаза её весело блестели.
— Доброе утро, — нестройным хором откликнулся класс, в котором то тут, то там вспыхивали похихикивания.
Построжев лицом, Биссектриса внимательно обвела всех взглядом, прислушалась к витающему шумку и решительно прихлопнула классным журналом по столу. Тут же наступила тишина. Чуть наклонив голову к плечу, учительница пару секунд вслушалась в неё и потом одобрительно кивнула головой, признавая дегустацию удавшейся.
В голове у меня приятной высокой нотой лопнуло драже с лимонно-мятным запахом, и я вспомнил происхождение её прозвища.
В начале года она как-то встала у доски, подняла к потолку слегка выгнутый указательный палец и, обведя класс шальным, каким-то ведьмовским косоватым взглядом, по секрету громким театральным шепотом поведала:
— Биссектриса — это такая крыса, которая бегает по углам и делит угол пополам.
Кличка прилипло намертво. Впрочем, похоже, ей это даже нравится.
Я мотнул головой, отгоняя воспоминание, и углубился в решение задач.
На второй переменке я смог чуть расслабиться. Никто не кричит «ату его, ату», не задает неудобных вопросов и не косится с подозрение. Первый этап инфильтрации проходит успешно. На геометрии отстрелялся нормально и ожидаю заслуженной пятерки. Биологию я и сам мог бы вести. Думаю, наша училка узнало бы для себя много нового и интересного. Все-таки уровень изучения физиологии человека в пединституте, да даже и на биофаке университета, ниже, чем в мединституте. А сейчас и вовсе лафа будет — физра, от которой у меня освобождение. Радостно посвистывая, я направился в зал.
— Добрый день, — поприветствовал физручку, которая проворно закрывала окна после проветривания.
— Ты что без формы? — встретила меня вопросом Тамара Борисовна, — ааа… — понимающе протянула, заметив мой синячище.
Я молча извлек из портфеля справку и протянул ей.
— Куда-то влетел или подрался?
— Влетел. Поскользнулся, упал… — заучено повторил я.
— Садись на лавку, — махнула она рукой.
Я послушно уселся на длинную низкую скамью и опять воткнулся в темы по инглишу.
Первыми в зал ворвались ребята и сразу затеяли нечто похожее на регби, которое, похоже, искренне считали баскетболом. Ближе к звонку начали стайками впархивать девчата. С интересом изучил фигурки — трансформация в девушек началась у всех, вызывая стыдливую сутулость в попытках скрыть происходящие изменения.
Зря стесняются, конечно. Вон, пусть берут пример со Светки Кузенковой. Наша первая красавица вплыла в зал гордо распрямив спину и, как крейсер среди каботажных лоханок противника, принялась расстреливать суетливо задёргавшихся мальчишек залпами своих стервозных карих глаз. Попавшие под артобстрел ребята вздрагивают и отдёргивают взгляды, срочно начиная интересоваться всяко-разно важными вопросами — разволокненным концом каната, шнурками на кедах, баскетбольным кольцом…
Вот очередь дошла и до меня: приняв, видимо, на чистом инстинкте, максимально выигрышную при осмотре проекцию, Кузя взмахнула ресницами и влепила очередной залп из своих башенных орудий. Несмотря на всю готовность и жизненный опыт, меня слегка контузило — зачастило сердце и покраснели щёки, захотелось отвести взгляд. «Сильна, чертовка», — я постарался непринужденно облокотиться на стену и чуть насмешливо улыбнулся в ответ.
«Осечка», — недоумением отразилось у неё в глазах. На мгновение изумленно замерев, она парой лёгких шагов сократила дистанцию, чуть наклонила голову, прицельно улыбнулась и саданула в меня взглядом с прямой наводки.
Я, нагловато улыбаясь, облизал её взором с ног до головы.
Подойдя вплотную, она наклонилась, упершись ладонями в колени, и с веселым удивлением пристально осмотрела меня.
Странно, она же почти брюнетка, а у неё на носу россыпь мелких конопушек, правда, не рыжих, а тёмно-коричневых. Никогда раньше не обращал на это внимание.
— Ты, Соколов, как я посмотрю, много думать о себе стал, — чуть склонив голову на бок, ласково пропела она обвинительный приговор.
— Что ты, — не задумываясь, откликнулся я, — как можно думать о себе, когда есть ты? Кстати, только сейчас заметил, что у тебя есть веснушки. Забавные-е-е… — с придыханием протянул я, — Кузя, зачем ты их от меня прятала, а?
Такого сопротивления от учебно-тренировочной мишени Наташа явно не ожидала, и, недоуменно заломив брови, приступила к переоценке диспозиции. Так тебе, злорадно подумал я, разглядывая румянец досады на глянцевых щечках, это тебе не безоружные конвои топить в рейдерской атаке, на каждый крейсер найдется свой линкор.
Тут в спортзал влетела Зорька и, мгновенно оценив ситуацию, пошла на сближение, словно торпедоносец-камикадзе, взявший боевой курс.
— Аларм, — сообщил я вполголоса.
Кузя быстро оглянулась, слегка кивнула головой и, величаво распрямившись, так же вполголоса сверху вниз многообещающе бросила:
— Ты у меня ещё взрыднешь, Соколов, — подарила прощальную стервозную улыбку и горделиво удалилась.
Я с облегчением вздохнул. Все-таки она создает вокруг себя слишком высокую концентрацию женского начала, как Джессика из мультика про кролика Роджера. И это всего лишь конец восьмого класса…
Света подошла, гневно раздувая ноздри, и взглядом распяла меня в перекрестье прицела. Я нервно сглотнул и молча развел руками. От дальнейших разборок спас длинный свисток начавшей урок физручки.
Минут за пятнадцать до большой перемены я почувствовал нарастающий голод и решился на просьбу:
— Тамара Борисовна, а можно я в столовую пока пойду?
— Только прямо в столовую, больше нигде не шляйся, — у нашей физручки я на хорошем счету как спортивный мальчик.
Под завистливыми взглядами класса я стремительно дезертировал из спортзала. В буфете взял треугольный пакет витаминизированного молока на четверть литра, капустный салат и сдобную булочку с обсыпкой из сахарный пудры. Всё про всё — девятнадцать копеек. У прилавка с горячими блюдами протянул талон за двадцать четыре копейки:
— Добрый день, мне суп гороховый и бефстроганов с пюре.
— Соколов, — раздался из-за плеча смутно знакомый голос, — ты почему не на уроке?
— И вам добрый день, Татьяна Анатольевна, — повернулся я к забавному колобку на ножках и ткнул пальцем в лоб, — освобождение от физкультуры, Тамара Борисовна отпустили пообедать.
Директриса кивнула, принимая объяснение. Я забрал заказ, стянул с подноса с бесплатным хлебом один ломоть и устроился за столиком. Через минуту напротив уселась Тыблоко, и принялась возбужденно мешать чай. Чем-то она напоминала растрепанного воробья после насильственного купания в луже.
— У вас сегодня классный час последним?
— Да, Татьяна Анатольевна, — подтвердил я и, чуть помедлив, спросил, — что-то случилось?
— Случилось, — подтвердила она, злобно бросив чайную ложку на стол, звучно швырнула чаем и замолчала.
— Секрет? — вежливо поинтересовался я для поддержания разговора.
— Уже нет… Всё равно сегодня на классом часе будем обсуждать. Сокращают один девятый класс в этом году, — она виновато посмотрела на меня, словно это было её решение, — будем сливать А и Б… А кто послабее — в обычные школы пойдут и ПТУ.
— Ого! Вот это новость! — изобразил я, как мог, изумление. — Неожиданно. Восемь лет углубленно изучать английский язык, чтоб потом пойти в ПТУ. Это ж сколько на нас уже потрачено средств.
— А я о чем! Я в райкоме то же самое говорила, всё бестолку… Мол, не хватает людей рабочих профессий, нечего заповедники элитные устраивать, все равны, — Тыблоко злобно пыхтела, постепенно повышая голос, — решение принято, извольте выполнять.
Я задумчиво дегустировал суп — вкусно, однако, хоть добавку бери.
— Сейчас начнется, — задумчиво протянул, — дикая природа, борьба за жизнь.
— Ну, тебе-то особо беспокоиться нечего, если в последней четверти не съедешь по успеваемости… А так — да, начнется, родители побегут…, - она опять злобно шваркнула ложкой по столу и, помолчав, добавила с тоской, — ещё этот вопрос национальный, проклятущий…
Я поднял бровь, прося разъяснений.
— Ну что, ты не понимаешь? — с полтычка завелась она, — сколько у вас евреев на потоке? И слабых детей среди них нет. У меня запросили средний бал по ученикам восьмых классов — они все по оценкам проходят. Восемь человек на тридцать два места! Двадцать пять процентов…, - она с досадной махнула рукой, — и что мне теперь делать? Кого не брать из твоего класса? Левицкую? Сам знаешь, лучшая ученица, первое место на городе по русскому языку. Резника? Дыскина? Они не сильно далеко от Левицкой. Симцевич? Так в объединенный класс проходит с десяток хуже её по среднему балу. Оценки им за национальность я срезать не буду. Я так в райкоме и сказала.
Я с уважением посмотрел на директриссу. Во тетка дает, ей же до пенсии ещё лет десять пахать.
— Хм, — я задумчиво подёргал себя за нос, припоминая историю класса, — у меня для вас есть радостные новости. По слухам, — я акцентировал последнее слово, пристально взглянув в глаза собеседнице, — Симцевич собирается уходить в музучилище. Хочет заниматься музыкой, а талантища, что бы с этой фамилией без вопросов поступить в консерваторию, нет. Смысла сидеть здесь ещё два класса для неё нет.
— Это точно? — впилась в меня директриса.
— По слухам, — повторил я, — но похоже на правду. Это раз.
Я сделал паузу, и отправил в рот пюре с подливкой.
— Что, есть и два? — не поверила своему счастью Тыблоко.
— Угу, — промычал я, наслаждаясь ситуацией. Хорошо быть благим вестником, директриса смотрит влюбленным взглядом… Главное, паузу не затянуть, а то у неё на дне глаз белым ключом начинает закипать раздражение, — есть и два. Дыскин хоть и не Валдис, но в точных науках силен. Просто на фоне Чапелля он выглядит бледно, а так — вполне готов для математической спецшколы. Так что у нас не только Валдис уходит, но и Миша. По слухам!
— Ху, — выдохнула директриса с облегчением, как после стопарика водки, — это совсем, совсем другой коленкор. Спасибо, Андрей, помог. Тогда, — закатила она задумчиво глаза к сводчатому потолку подвала, что-то подсчитывая, — тогда всё складывается, и овцы целы, и райком почти доволен…
Где-то вдали прозвенел звонок, и мы быстро засобирались. Сейчас начнется половодье из оголодавших школьников, могут и в пол втоптать.
— Ты только, Андрей, это… — директриса замялась, подбивая слова.
— Могила, — заверил я.
— Ага, молодец, понимаешь. Особенно насчет евреев, никому.
— Понимаю, Татьяна Анатольевна, — кивнул я.