— Сытно… — повторила задумчиво Аглая. — А все же прежняя кухарка отчего-то уволилась. Или ей товарищ комиссарша волосы выдирала, ревновала ее?
— Вот уж нет! — захохотала Глаша. — Она даже не против была. Я тут такого навидалась… ну чисто содом и гоморра. Но мое дело — сторона. Господа пускай как хотят забавляются, а мне дело делать надо. И ты это тоже усвой, девушка, если хочешь на теплом месте пристроиться. Хотя… чует мое сердце, ты здесь тоже не задержишься.
— С чего ты так решила? — озадачилась Аглая.
— Уж очень ты красивенькая, — простодушно сказала Глаша. — И вид у тебя благородный. Не на кухарку похожа, а на барышню. Или Иван Григорьевич тебя в постель затащит, и тогда товарищ комиссарша тебя со свету сживет, или не затащит и выгонит за неуступчивость. А может, с матросами сбежишь. Как Наташка.
— Какая Наташка? — с самым незаинтересованным видом спросила Аглая, хотя сердце ее так и подскочило.
— Прежняя кухарка. Она тоже вроде тебя была. По виду из благородных. Кофей отменно варила! Как раньше, при царе-батюшке, в кофейне на Большой Покровке подавали. Я-то не пробовала, но так доктор говорил. А вот ни суп, ни кашу она толком сварить не могла. Но Иван Григорьевич никогда ее не бранил, видать, сильно она ему нравилась. И что ты думаешь? Наташка возьми да и сбеги с матросом! Ну, уж у него-то снисхождения не жди, он небось не потерпит подгорелой каши!
— Да разве матросы кашу едят? — изумилась Аглая.
— А что ж они, по-твоему, едят? — не меньше изумилась Глаша. — Кашу, само собой. Пшенки котел наварят — и ну наворачивать.
— Не понимаю, — вернулась Аглая к теме, которая волновала ее гораздо больше, чем матросское меню, — почему товарищ комиссарша не ревновала прежнюю кухарку к господину доктору?
— Сама не знаю, — сказала Глаша. — Я тоже об этом думала. Но они как подружки были. Бывало, сядут вдвоем в гостиной — и все болтают или шепчутся о чем-то…
Да, загадочно. То, что Лариса была хорошо знакома с Натальей, Аглая давно поняла. Но в чем секрет такой нежной привязанности?
— А товарищ комиссарша с господином доктором давно знакома?
Задавая каждый новый вопрос, она страшно боялась, что Глаша не захочет отвечать. Но та, видимо, просто истосковалась по возможности почесать язычок, поболтать о странностях хозяина и тараторила, как из пулемета строчила. Следовало только опасаться, что вот-вот войдут предметы неистовых сплетен — и интересному разговору будет положен конец.
— Да уж давненько! — кивнула Глаша. — Думаю, они и раньше знакомы были, еще до тех пор, как доктор в Нижний переехал. Сколько раз слышала: они то Москву вспоминают, то Петербург, то Варшаву, то разную заграницу. Я и названий таких не знаю. Париж… Да разве это мыслимо — побывать в Париже! — Глаша всплеснула руками. — А они были.
Аглая понимающе вздохнула.
— Я тебе вот что скажу, — с таинственным видом прошептала вдруг Глаша. — Они очень давно знакомы, еще с молодых лет. Я сама слышала, как однажды товарищ комиссарша кричала: «Я тебе свою молодость отдала, свою девичью молодость, а что получила взамен? Дурную славу! А сейчас? Не могу больше! Надоело! А ты ведь говорил, что бросишь к моим ногам весь мир!»
— А он? — едва смогла выговорить потрясенная Аглая.
— А он уговаривает ее. Мол, осталось потерпеть немного, вот-вот они с Хмельницким работу закончат и ее, комиссаршу-то, повысят, и тогда она сможет добиться в Наркомате иностранных дел всего, чего угодно. Их и за границу выпустят, и то, и се.
— И что она в ответ?
— Говорит, мол, это будет ее рук дело, сам же он палец о палец не ударил.
— А он?
— Ну, он возмущается: ничего себе, палец о палец не ударил! А чья ловкость рук обеспечит тебе королевскую жизнь? Замок, авто, бриллианты… Только знаешь, что я думаю?
— Что?
— Врет он все. Ну и много ли он массажами своими заработает? Нет, ничего не говорю, мы тут живем — грех жаловаться. Но чтоб замок и авто… И чтобы бриллианты… Вранье!
В это мгновение вдруг зазвенел, знакомо-припадочно зашелся колокольчик в прихожей. У Глаши мигом сделались испуганные глаза, она опрометью понеслась к двери — и оттуда донеслось ее аханье:
— Кто? Ты-ы? Да как ты могла, бесстыжие твои глаза… Да еще со своим красным матросом… — И тут же Глаша испуганно взвизгнула и принялась, грохоча засовами, отпирать двери, приговаривая: — Сейчас, сейчас, только уберите, Христа ради, вашу бомбу, господин капитан!
Аглая шагнула было к прихожей посмотреть, что там происходит, но тут входная дверь распахнулась, чуть не пришибив ее, и в приемную ворвалась Наталья, кинулась в сторону кабинета. Следом саженными шагами двигался огромный рыжий матрос Гаврила Конюхов, досрочно и явно незаслуженно повышенный Глашей в звании. В одной руке он сжимал огромную деревянную, по-бутафорски неуклюжую гранату, в другой — «маузер».
Аглая поняла, что времени жить у нее осталось полминуты, даже меньше. Ровно столько понадобится Наталье, чтобы обнаружить, что в кабинете никого нет, обернуться, развернуть шагавшего за ней Гаврилу — и увидеть Аглаю, застывшую за дверью приемной. Конечно, Наталья немедля узнает ту, которая вчера самым роковым образом вмешалась в задуманный ход событий, и вряд ли станет тратить слова на выяснение с ней отношений. Крикнет Гавриле: «Стреляй!» — и тот беспрекословно послушается.
Аглая не стала ждать. Чуть только широченная, перекрещенная ремнями портупеи и пулеметными лентами спина Гаврилы Конюхова исчезла в дверях кабинета, как она вскочила в тот самый шкаф, куда уже сунула свою одежду, и притворила изнутри дверцу.
С одной стороны, со вчерашнего дня с Аглаей Донниковой произошло огромное, просто-таки неправдоподобное количество приключений. С другой стороны, некоторые из них имели свойство повторяться. Например, меньше чем за сутки ей выпало дважды прятаться в платяном шкафу.
Сейчас настал третий раз — ведь Бог, говорят, троицу любит.
Аглая замерла, припав к щелке, оставшейся между неплотно сомкнувшимися дверцами, и пытаясь понять, что происходит в приемной. А происходило вот что.
Наталья и Конюхов выскочили из пустого кабинета, и тут в приемную вбежали Лариса Полетаева и доктор Лазарев. И оба они при виде воинственной пары воскликнули:
— Ну что, нашли его?
Сердце Аглаи пропустило один удар, потому что не было никаких сомнений, о ком идет речь. И пропустило оно также второй удар, потому что Гаврила самодовольно хмыкнул, а Наталья возбужденно буркнула:
— Это он нас нашел. Я же говорила, что надо сидеть несходно и ждать, вот он и пришел.
— Премудрые китайцы уверяют, что если долго сидеть на берегу и ждать, то мимо непременно проплывет труп врага, — с улыбкой в голосе сказал Лазарев. — И где он?
— Его Учкасов в автомобиле караулит, — отозвалась Наталья, и в голосе Лазарева зазвучало изумление:
— Труп? Вы привезли его сюда? Зачем? Скинули бы в Волгу с откоса, да и все!
— Не так все просто, — сказала Наталья. — Пока еще не труп, а живой Гектор.
Аглая с мучительным усилием перевела дух, и только страх быть замеченной удержал ее от того, чтобы не зарыдать от внезапно нахлынувшего, ослепительного счастья.
И тут же ей пришлось напомнить себе, что человек, заставивший ее преисполниться счастьем, — коварный убийца, бандит, разбойник.
Напомнила. Устыдилась. Сердце продолжало колотиться как бешеное.
Он жив! И она была счастлива.
— Да вы что? — заорала Лариса Полетаева. — С ума сошли? Не надоело еще с ним возиться?
— Погоди кричать, Лара, — устало проговорила Наталья. — Я же говорю, все не так-то просто!
— Но мы же договорились, что, как только он придет к камню, вы его немедленно прикончите! — снова взвизгнула Лариса.
— Да угомонись ты! — уже грубо окрысилась Наталья. — Дай слово сказать.
— Ларочка, — с хрупким спокойствием проговорил доктор Лазарев. — Ну что ты, в самом-то деле? Пусть Наташа расскажет.
«Очень интересно! А ведь доктор Лазарев, кажется, очень активно всем здесь заправляет… И никого это не удивляет… И он все знает о Гекторе… Он с ними заодно, вот что! — думала Аглая. — Не только с Ларисой, но и с Натальей, и с матросом! И он для них командир, начальник…»
— Итак, вы ждали его у камня, и он пришел-таки, — подсказал доктор. — Что было дальше?
— Прийти-то он пришел, но на глаза нам не показался, — заговорила Наталья. — Это было перед самым рассветом, мы уже устали ждать, не верили, что он появится, отчаялись, кое-кто уже дремал. А тут вдруг он, да еще не с той стороны, откуда мы его ждали. Пальнул в воздух и кричит: «Я знаю, где бабочки Креза! Я написал про все письмо и оставил его у надежного человека, он наблюдает за вами! Если вы меня убьете, письмо через час уже будет у Хмельницкого! И тогда вам конец!»
— Гектор о нейговорил, — простонала Лариса. — О той девке, которая влезла сюда и забрала мою одежду. Она его сообщница с самого начала была. Я же говорила, а вы мне не верили. Случайность, случайность… Какая, к чертям, случайность? Нас кто-то продал, я сразу говорила!
— Гектор о нейговорил, — простонала Лариса. — О той девке, которая влезла сюда и забрала мою одежду. Она его сообщница с самого начала была. Я же говорила, а вы мне не верили. Случайность, случайность… Какая, к чертям, случайность? Нас кто-то продал, я сразу говорила!
— Но кто, Лариса? — с усталой безнадежностью проговорил Лазарев. — Ни ты, ни я, ни Наташа, ни Конюхов не могли. Значит, все же Хмельницкий. Но ведь нонсенс! Он так же, как все мы, заинтересован в уничтожении Гектора! Он и придумал план, как выманить его из укрытия и устроить ему ловушку в его же собственном доме! Гектор хотел захватить Ларису, чтобы вызнать у нее, где находится коллекция Креза. Он считал, что об этом знает Хмельницкий, а Лариса в курсе всех его дел. Гектор был уверен, что Наталья в моем доме только трудится на кухне и выслеживает Ларису. — Доктор сардонически хмыкнул. — Наталья сообщила ему время, когда якобы можно захватить Ларису. Гаврила и Учкасов дали возможность людям Гектора увести у них автомобиль, и по следу автомобиля тайно шел отряд Хмельницкого. Они должны были захватить Гектора на месте преступления — как белобандита, который похитил красного комиссара, и шлепнуть его на месте. Хмельницкий не мог знать, что Гаврила тоже был готов идти по следу похищенной Ларисы со своими анархистами. Конюхов вполне мог решить, что люди Хмельницкого — переодетые бандиты, и в завязавшейся перестрелке Оська был бы убит… Конечно, — теперь в усмешке Лазарева появилась нотка конфуза, — это было бы не совсем порядочно по отношению к Хмельницкому, но ведь пуля на войне не выбирает. И к тому же я вполне отдаю должное его уму. Его план был и в самом деле хорош — нам удалось одурачить Гектора. Если бы не план Хмельницкого, Гектор бы продолжал шататься со своими дружками по лесам. А так мы…
— А так вы решили убить сразу двух зайцев, — послышался голос, при звуке которого сердце Аглаи не просто пропустило удар, а вроде как даже совсем перестало биться. Потому что это был голос Гектора. — Причем у каждого из вас: у Хмельницкого, у Ларисы и доктора, у Натальи и Конюхова — зайцы были свои. Но одна величина оставалась неизменной, одним зайцем в каждой паре был именно злополучный Гектор. Я вам здорово насолил, верно? Каждый из вас тянулся к бабочкам Креза, но вы знали, что, пока я жив, никому из вас не удастся спокойно владеть драгоценностями. Вы знали, что я на все пойду, дабы вернуть их тем, кому они по праву принадлежат! Положи оружие, Конюхов! Быстро!
Послышалось сдавленное рычание, потом стук — надо думать, Конюхов опустил на пол «маузер» и гранату.
— Отойди подальше! — приказал Гектор. — Вон туда отойди!
— Какого черта… — послышался голос Лазарева, в котором клокотало тихое бешенство. — Что за балаган? Как он сюда попал? Вы же сказали…
— Наташка, что это значит? — истерически завизжала Лариса.
— Ох, змей проклятущий… — с тихой яростью выговорила Наталья. — Как же ты веревки развязал? Как от Учкасова избавился?
Вопрос адресовался Гектору, однако тот молчал.
— Ваш Учкасов оказался довольно разумным человеком, — послышался другой голос, и Аглая подумала, что, если бы она писала пьесы, скажем, как Антон Павлович Чехов, или Максим Горький, или Александр Николаевич Островский, то сейчас настало бы самое время для ремарки: «Те же, и Хмельницкий», потому что голос был именно Оськи Хмеля. — Он, оказывается, давно смекнул, что анархия — весьма блудная мать очень недолговечного порядка, и только и мечтал порвать с вашей полубезумной вольницей. Я прочел это в его глазах и, пользуясь суматохой, во время которой вы искали сообщницу Гектора в его доме, перекинулся с Учкасовым словцом-другим. Так что со вчерашнего дня он потихоньку докладывал мне обо всех ваших замыслах. Именно он дал мне знать, что Гектор в ваших руках. Стоять смирно, Конюхов! Забудь о своей пушке! Ты можешь, конечно, продырявить мне голову, но ты должен знать, что я умею делать выводы из ошибок и больше никогда не окажусь в компании с вами, но с меньшим количеством вооруженных людей в арьергарде. Дом обложен. Вам отсюда не выйти, господа, а также товарищи! Если только я сам не отдам приказ своему отряду убраться.
— А что, существует хотя бы гипотетическая возможность того, что вы можете отдать подобный приказ? — осторожно поинтересовался Лазарев.
— Я умный человек, — важно заявил Хмельницкий. — И не только Учкасову, но и мне наскучила жизнь без всякой уверенности в завтрашнем дне. Насколько я понимаю, наскучила она также и вам, доктор, и вам, Лариса… Ну и Наталье с Конюховым — само собой. И для того, чтобы эфемерный завтрашний день обрел реальные очертания, всем нам нужно только одно: твердый базис под настройкой нашего существования. Все согласно учениям классиков марксизма-ленинизма. Бытие определяет сознание! Однако для нашего сознания мы желаем самого наилучшего бытия, верно? А создать наилучшее бытие могут только деньги. Причем не советские рубли, не керенки, даже не бумажные ассигнации Российской империи, а некие прозрачные камушки, которыми битком набита коллекция Креза, всем нам очень хорошо известная. Но нашим планам мешает, как всегда, только один человек. Мешал, хочу я сказать… Отдай мне свой «наган», Гектор! Ну! Ты меня знаешь, я прошу только раз.
— Что это значит? — хрипло проговорил Гектор. — Я думал, мы с тобой заключили союз. Я рассказал тебе все, что знал, рассказал про завещание Креза. И ты дал слово помогать мне! А теперь снова предал?
— Ну ты, паря, нашел, кому верить, — пробурчал Гаврила Конюхов, доселе хранивший молчание. — Я понимаю, обложили тебя со всех сторон, как того волка, ты готов и в западне спасения искать. Но верить Оське Хмелю… Он же иуда продажный!
— А ты не продажный? — хмыкнул Хмельницкий. — Ты чист и светел, как революционный буревестник? Сколько потребовал отступного, чтобы доктору старшую сестру отдать, а самому к младшенькой притулиться?
Аглая успела прижать руки к губам и заглушить вскрик изумления, но у Натальи он вырвался-таки!
— Кто тебе сказал? — прорычала Лариса. — Кто?!
— Я, — послышался угрюмый голос Гектора. — Вы обе так себя вели там, в моем доме, что я заподозрил неладное. Между вами была какая-то связь. Причем очень прочная. Я прикинул кое-какие даты, кое-какие слухи. Я ничего не знал, история слишком старая. Но был один человек… тоже старый. Он мог все знать. Я пошел к нему, и он ответил мне на мой вопрос.
«И в благодарность ты убил его, — горько подумала Аглая. — Убил и сжег старые письма, которые он тебе показал…»
Она вспомнила обрывки горелой бумаги в доме Льва Борисовича Шнеерзона:
«…Я очень рад, что мы выбрали для жительства Москву, а не Петроград, здесь все же самую чуточку спокойнее. Но я бы хотел вернуться в Нижний, город для меня… хоть и много позора…»
«Жизнь идет, а я все чаще вспоминаю… моя дочь… судьба ее очень меня беспокоит… оставил ради… получил за это, кроме горя и стыда? И если бы не ты и…»
«…умерла неделю назад, я остался вдовцом, бездетным, одиноким, никому не… ни одной из… может быть, только вам, мои верные, дорогие дру…»
Это писал Шнеерзону отец Ларисы. А Гектор вскользь рассказал Аглае, что Лариса пошла в отца, что у Владимира Проскурина было множество связей, были даже внебрачные дети от его тайных любовниц. Одной из таких тайных любовниц оказалась мать Натальи. Она была дочерью женщины, много лет служившей у Шведовых. Неудивительно, что отец Кирилла помог и ей, и старинному другу. Наталья, дочь Проскурина и единокровная сестра Ларисы, росла, ничего не зная о своем отце. Она влюбилась в молодого Шведова, родила от него дочь… Отец вспоминал ее, судьба ее тревожила его, он раскаивался, что бросил девочку ради старшей дочери, которая принесла ему только позор и горе. После смерти жены он не был нужен ни одной из своих дочерей. Да и сестре Наталья была не слишком-то нужна — до тех, видимо, пор, пока Лариса не узнала, что она — подруга того самого Гектора, который охотится за шкатулкой Креза. Тогда она умудрилась прибрать к рукам сестричку, посулив ей, конечно, такие деньги, которые никогда не дал бы Наталье фанатичный бессребреник Гектор. И Наталья предала отца своей дочери…
Аглая тяжело вздохнула.
Ну ладно, Наталья и Лариса — редкие твари, истинные гарпии, а Кирилл раньше казался Аглае благородным, как настоящий Гектор. Но за что и почему он убил Шнеерзона, который открыл ему тайну сестер, столь для него важную? В попытках объяснить эту необъяснимую жестокость можно было голову сломать!
* * *Алёна была почти убеждена, что все угадала правильно. Но, однако же, поразилась, когда администратор не спросила, кто такой Кирилл Шведов, а ответила безразлично:
— В пятьсот тридцать шестом. На пятом этаже. Так, ключа нет… Кажется, он у себя.