Ворота открыли и все те, кто не побоялся остаться и не спрятался по домам, прижавшись к краям базарной площади, стали смотреть как в город заходит неизвестное воинство. Пришлые воины вошли в город без излишнего шума и ожидаемых многими победных фанфар. Разговаривали они только между собой вполголоса, и даже вроде бы подковы их коней цокали совсем не громко. Было их великое множество, что не сосчитать, но не настолько много, чтобы не найти себе ночлега или пропитания. Неизвестные воины были рослыми и статными мужчинами в отличие от грюнедальцев, которые всегда отличались упитанностью и приземленностью. Они восседали в седлах прямо и величественно, и все их тело было закрыто черными латами из очень блестящего железа или вещества, так что не было видно ни их кожи, ни их глаз, и нельзя было сказать - брюнеты они, блондины или рыжие. Пришельцы держали в руках странное и доселе невиданное оружие: копья были слишком тонки и длинны, а щиты - слишком толсты и широки, если это, конечно, были копья и щиты. А другое оружие было настолько странным, что оружейных дел мастера, находившиеся в толпе, не могли понять, что это и как этим воевать, и между собой тихо шептались: "Правду говорили, что у неизвестного воинства новое и страшное оружие. Куда нам до них со своими поделками..." Были неизвестные воины одеты в одежды невиданного доселе покроя: слишком яркие были и пестрые их одежды, и непонятно было жителям города, рисунок на этих одеждах такой сложный, что путает глаз, или это - просто множество пятен и линий.
И как не всматривались многие, не могли они определить: кто из пришлых людей начальник, а кто слуга или подчиненный. Все они были одинаково вооружены, одинаково одеты, шли или ехали с одинаково горделивой осанкой. "Кто из них командир?" - спрашивали шепотом друг у друга горожане и пожимали плечами. Не было у неизвестного воинства ни знамен, ни каких-либо штандартов и все они двигались в тишине без видимого порядка...
Вот неизвестное воинство въехало на базарную площадь, въехало не спеша, словно были они не воинами, но некими странниками-пилигримами. Не заметили горожане к своему удивлению у пришлых людей ни видимого удовольствия, ни раздражения или любопытства. У многих возникло такое ощущение, что не живые это люди, а некие странные механизмы, не знающие человеческих эмоций и переживаний. Некоторые из пришельцев разговаривали вполголоса между собой, но язык их был не понятен горожанам, - речь слишком резка, слова лишком коротки, обрывисты, звуки мало различимы и невнятны...
Тут кто-то из горожан догадался позвать одного человека, состоявшего помощником у старого купца, который прослыл знанием языков. Запыхавшийся человек стал внимательно прислушиваться к незнакомой речи, но скоро на его лице обозначилось явное разочарование: этот язык не походил на древний язык, которым написано священное писание, не походил он и на язык соседнего государства, и на диалекты заречных селений. Люди, что ожидали понятных им разъяснений, сокрушенно качали головами и выражали свое неудовольствие помощнику купца...
К большой радости и удивлению собравшихся горожан пришельцы не стали грабить, жечь или разрушать, не причинили какого-либо насилия и не приставали к женщинам, как того боялись наиболее ревнивые мужья. Странное это было воинство и совсем не походило на войско союзного государства или городскую стражу: такое оно было сдержанное и дисциплинированное. Одни радостно говорили меж собой: "Смотрите, бог и святые покровители утихомирили и смирили их! Правду говорил преподобный отец, что нужно молиться, - разве это не доказательство!" Другие же были с ними не согласны и недоверчиво шептали: "Рано радуетесь, ждут они просто назначенного часа и был им приказ ничего не разрушать, - будущее имущество..."
Расположились иноземцы в гостинице и на постоялых дворах, что при храме, трактире и ратуше. Ничего так и не произошло, и горожане, удивленные и немного напуганные необычайным спокойствием пришельцев, тихо разошлись по домам. Горожане были снова напуганы: гробовая тишина царила на улицах и ни одна собака не лаяла. Ночная стража в эту ночь не работала: магистратный совет посчитал предосудительным службу, так как неизвестное воинство может воспринять вооруженных людей как лазутчиков или мятежников. Стражники к собственной радости были распущены по домам на неопределенное время и было распоряжение: жителям ночью из своих домов не выходить.
Шли дни. Ничего в городе не происходило. Неизвестное воинство и не думало начинать переговоры со старейшинами. К возмущению и страху домовладельцев, трактирщика, купцов, ростовщиков и менял иноземцы никаких работ не желали и за постой и еду не платили. Домовладельцы возмущались, но молчали, боясь обидеть пришлых и рассердить власти. Самые осторожные урезонивали их: "Видимо, еще войсковая казна с обозами не подошла. Как подойдет, так они и заплатят, не скупясь..." Но со временем некоторые начали задаваться вопросом: "А была ли войсковая казна?"
Иноземцы не покупали никаких товаров или изделий, хотя купцы и ремесленники из кожи вон лезли, чтобы удивить и заинтересовать неизвестное воинство своим богатым выбором и искусством. Они выставляли лучшие свои товары и изделия, но пришлые люди оставались равнодушными к их старанию. Не подходили они к лавкам, не проявляли интереса и даже не смотрели в сторону торговых рядов. Многие стали поговаривать, мстя купцам и ремесленникам за высокие цены: "Настолько плохи ваши товары и изделия, что неизвестное воинство стыдится на них смотреть!" Торговые и ремесленные люди возмущались, но тут магистр торговли приказал, закрыть на неопределенное время торговые ряды и ремесленные цеха, так как цены и качество продукции совсем не соответствует запросам иноземцев. "Они могут обидеться или оскорбиться, увидев такой срам!" - сердито шептал магистр торговли, - "А вдруг они подумают, что мы специально выставляем такое безобразие и еще в три дорого, чтобы оскорбить их или бесчестно поживиться? Не нужно ожесточать их, расходитесь пока по домам! .."
А вскоре всякая работа в цехах была приостановлена, а цеховое братство распущенно как никому ненужная организация. Следом была закрыта купеческая гильдия. "Радуйтесь, что против вас не начали следствие за лежалый товар и дутые цены!" - грозно сказал магистр права, вешая на здание торговой палаты увесистый замок. То же самое произошло с менялами, ростовщиками и нотариусами. Неожиданно с критикой в адрес этих людей выступил священнослужитель: что он давно сокрушался по поводу их корыстолюбия и алчности, и очень понимает иноземцев...
Писарям было запрещено заниматься делопроизводством, так как старейшины опасались, что иноземцы, не знающие нашего языка, могут заподозрить писарей в доносительстве или, что еще хуже, в шпионаже. Суровый магистр права по приказу властей навесил замок на здание писчей палаты и бумагохранилище вместе с архивами, потребовав, чтобы писари и архивариус сидели по домам до срока, позже определенного магистратным советом. Писари возмущались, но подчинились указанию. Среди людей начались толки, что городские писари настолько плохи в своем ремесле, что иноземцы не обращают на их услуги никакого внимания, лишь сдерживаясь из присущего добродушия. "Их письмо настолько дурно и безграмотно, что может уже наш город прославился как место невежественное! .." - злобно говорили люди, с укоризной поглядывая на несчастных писарей. Большинство из недовольных были люди неграмотные...
Шел день за днем, но положение в городе не менялось. Неизвестное воинство продолжало бесплатно жить и не думало разъяснять цели своего прибывания. Магистратный совет никак не мог решиться вступить с иноземцами в переговоры, боясь, из-за возможного взаимного непонимания, учинить беспорядки и кровопролитие. Многие домовладельцы, торговцы, менялы, ростовщики, писари и другие служилые люди, обиженные таким стечением обстоятельств и видя свое разорение и ненужность, решились как-то прояснить дело и направились к ратуше.
Одни шли жаловаться на незваных гостей, другие хотели услышать дельного совета, третьи требовали созвать магистратный совет, чтобы разрешить все проблемы разом. После некоторого стояния к ним из ратуши вышел магистр ключей и печатей и раздраженно сказал: "Нехорошо доносить на наших гостей и приписывать за их спинами им несвойственное коварство! Вы возводите на наших гостей крамолу, измышляете от безделья клевету, преувеличиваете и склонны видеть во всем, что не так в нашем городе, козни неизвестного воинства! Но ведь они могут прознать и это их оскорбит, это их возмутит и кто скажет: что может тогда случиться?" Никто не знал, что может тогда случиться, и все в растерянности замолчали. Тогда магистр ключей и печатей продолжил: "Может все то, о чем вы так постыдно жалуетесь, следствие какой-либо ошибки или недоразумения. Мы же, как народом избранная власть, не станем предпринимать каких-либо враждебных и необдуманных действий против наших гостей, - на нас лежит ответственность перед городом и всеми его жителями. Ведь страшно подумать, что сделают тогда пришлые люди с нами, если мы проявим такую несдержанность и недружелюбие! Благодарите бога, что мы проявляем необходимое терпение и благоразумие, и что дома ваши целы и имущества не разграблены, что еще никто не пострадал и не произошло никакого ущерба городу!" Тут среди людей поднялся шум, так как они испугались картины, нарисованной магистром ключей и печатей, и стали требовать сделать что-нибудь, чтобы не допустить этого и в дальнейшем.
Выслушав их, магистр ключей и печатей пообещал не допускать никаких необдуманных действий или речей. Подумав, он объявил, что отныне магистратный совет не будет созываться в ратуше до определенного времени, так как это может навести иноземцев на подозрения: не обсуждаются ли в тайне от них планы мятежа или предательства? "Совет не будет созываться без необходимой на то надобности и больше не будут допускаться в ратушу подобные этой делегации, чтобы не возмущать наших гостей и не будоражить народ..." К неизвестному воинству без ведома властей было запрещено ходить с жалобами, требованиями, просьбами или угрозами, и нарушать их отдых другим каким-либо способом. Испуганные люди разошлись по домам, а в ратуше магистратный совет так и не был созван...
В ночь на десятый день от Пришествия в город тайно пришел какой-то странный человек. Был он сильно испуган, одежды его были разодраны и грязны, голос дрожал и руки не находили себе места. Этот человек выдавал себя за старшего писаря, которого в свое время старейшины поставили во главе делегации, отправившейся на переговоры с неизвестным воинством. Он рассказал горожанам следующее.
Когда злополучная делегация подошла к неизвестному воинству и расположилась совсем близко от него, ничего не происходило. Пришельцы упорно игнорировали присутствие делегации и делали вид, что никакой делегации вовсе нет и перед ними пустое ровное место.
Члены делегации стали решать как быть и начали совещаться между собой. Глашатай предположил, что иноземцы настолько увлечены обсуждением плана по захвату города, что и не заметили прибытия делегации. Это отверг старший писарь, который согласился: да, похоже на то, что наше прибытие они не заметили, но совсем не потому, что обсуждают завоевательские планы, а просто решают свои дела, и ветер, вероятно, дует в нашу сторону, потому они нас и не слышат...
Тут ему возразил стражник, который указал на весомую причину, ставящую под сомнение такую стройную версию: городское знамя, которое он высоко держал в руках, висело как тряпка, а значит никакого ветра не было. Другие не нашлись, что сказать в ответ, и тогда глашатай решил протрубить в трубу, чтобы неизвестное воинство обратило на делегацию внимание. Когда он протрубил в трубу поначалу ничего не произошло, и старший писарь стал ругать его за неумение. Глашатай разозлился, и стал трубить не переставая, так, что сама делегация оглохла и все стали требовать от него прекратить этот безобразный шум.
От неизвестного воинства отделилось несколько человек, привлеченных резким звуком, и подошли к делегации. Всем было понятно, что они чем-то возмущены и в большом раздражении, но что они говорили, никто из делегации не мог разобрать. Эти люди стали говорить еще быстрее и голоса их повышались, но делегация ничего не понимала. Тогда старший писарь, как это было ему поручено старейшинами, стал говорить о мире и договоре, и протянул грамоту. Делегация поклонилась, как того требовали приличия. Однако иноземцы никак на поклоны не отреагировали и грамоту из рук писаря не взяли. Видимо, разозлившись, что их совсем не понимают, они почти закричали и замахали руками. Делегация совсем растерялась: люди снова вежливо поклонились, а писарь повторно протянул иноземцам свою грамоту. Тут один из пришлых людей выбил трубу из рук глашатая, и раздражено ткнул мечом в сторону города, что-то громко сказав. Так как испуганная делегация ничего не понимала, он повторил свой вопрос или требование, тщательно выговаривая слова. Это окончилось безрезультатно: делегация страшно испугалась, а больше всех испугался глашатай. Они подумали, что неизвестное воинство настроено отнюдь не миролюбиво, а воинственно, и требует от них передать городским властям, чтобы те поскорее открывали ворота или город будет взят вооруженной силой, и при этом никого не пощадят.
В большом смятении старший писарь стал просить иноземцев не принимать во внимание допущенные делегацией ошибки или просчеты, и искренне уверял их в миролюбии горожан по отношению к неизвестному воинству. Однако, пришлые только еще больше раскричались. Они постоянно махали руками в сторону города и что-то требовали от делегации. Не успела делегация испугаться еще больше, как странные люди неожиданно повернулись и быстро удалились от них, - они вернулись к кострам лагеря и стали там что-то обсуждать с другими иноземными солдатами. Почему они снова перестали обращать внимание на делегацию, и что обсуждали между собой, - никто из делегации не знал.
Глашатай настойчиво стал уговаривать других немедленно вернуться в город и честно доложить старейшинам о неуспехе делегации. "Наше промедление может грозить городу срывом переговоров, ведь народ и власти ничего не знают, а наша задача им про все рассказать и как можно быстрее!" - с непонятной пылкостью говорил глашатай. В ответ ему высказался подмастерье, который до того больше все молчал и лишь смотрел в сторону пришлых людей: "Если мы тебя послушаемся и вернемся в город, то неизвестное воинство может подумать, что мы, как делегация, с их необоснованными требованиями согласились, и теперь власти прикажут отпереть ворота. Тогда они подойдут к воротам и оттого, что ворота не отпирают, только больше распаляться и начнут без промедления их ломать... А может быть, они подумают, что мы совсем не делегация для ведения переговоров, а военная разведка, лазутчики. Поэтому могут пришлые сильно разозлиться схватят нас и учинят над нами насилие, что вызовет ответные действия города, и тогда войны не миновать. Не за этим нас посылали! И так и так выходит, что возвращаться в город нам никак нельзя. И тебе мы этого не позволим и сами не пойдем!"
Стражник и старший писать стали с ним соглашаться, говорить: "Правильно, нас власти отсылали, нас власти и вернут. Нельзя нам самовольничать!" Глашатай сильно разобиделся: "Вы просто боитесь что-либо делать!", но на него только все зашикали, и он был вынужден замолчать и подчиниться общему решению. Тогда делегация решила расположиться, там, где стоит, и ждать, когда переговоры возобновятся, а до того ничего не предпринимать.
Вблизи они наблюдали как иноземцы сидят вокруг своих жарких костров и что-то обсуждают, изредка поворачивая головы то ли в сторону делегации, то ли в сторону города. От нестерпимого жара, который шел от костра пришлых людей, делегацию совсем разморила и она перестала что-либо понимать. Старший писарь предположил, что пришельцы совещаются о составе и полномочиях своей делегации для продолжения переговоров. "Переговоры дело долгое..." - неуверенно говорил он и тяжело вздыхал от жары.
Прошел не один час, жара стала невыносимой и тяжело вздыхать стали все: им было страшно наблюдать, как пришлые люди сидят у больших жарких костров под ослепительным солнцем. Вдруг закричал глашатай: он заметил, как со стороны города быстрым шагом идет воевода, а вместе с ним десяток стражников. Все стали смотреть в сторону города и действительно увидели: идет воевода с десятком вооруженных людей, все встревожены, а воевода крутит головой и держит в руке меч. Тут воевода остановился и стал совещаться с одним из своих людей, видимо, десятником. Делегация сильно встревожилась, все повскакивали с земли, а глашатай начал было кричать, чтобы привлечь внимание воеводы, - тот, по-видимому, делегацию не видел, - и захотел трубить, но подмастерье ему не дал. Было делегации совсем не понятно: кто послал, и с какой целью воеводу с отрядом? "Ведь он начнет сейчас куролесить, знаю я воеводу!" - с досадой говорил старший писарь, и кусал губы, не решаясь что-либо предпринимать.
Стражник стал успокаивать всех, говоря: "Это их за нами послали! Наши в городе чувствуют себя уверенно и решительно настроены пришлым не уступать, раз сам воевода к нам вышел и с ним всего десяток людей!" Он хотел было сразу же направиться к воеводе и получить разъяснение, но его остановили и урезонили: "Раз он сразу к нам не пошел, значит, наша задача еще не выполнена! Будем дожидаться, когда воевода сам к нам подойдет - тогда мы все и узнаем..." Стражник сопротивлялся и даже заплакал от досады, но его не пустили.
Но пока урезонивали взбунтовавшегося стражника, глашатай заметил что-то странное, и всех окликнул. Они увидели, что к воеводе подошла группа иноземцев, между ними раздались крики и от быстрого движения поднялись клубы пыли. Что-то блеснуло там и послышались громкие крики и неясный шум. Тут вдруг неизвестное воинство как по команде поднялось, стало тушить свои костры и направляться в сторону города. Делегация перепугалась не на шутку, и решила, что дело воеводы не удалось: может, воевода обидел их или угрожал, может, его и его людей уже убили или пленили, и теперь иноземцы идут брать штурмом городские стены, и выбивать ворота... "Так я и знал!" - кричал испуганный писарь, - "Теперь войны не миновать! Но нам что делать?" "Говорил же, отпустите, а теперь..." - плакал от досады стражник, опуская городское знамя, словно боясь, что неизвестное воинство расценит его как вызов на поединок.