В начале весны я пришел к сообществу Хохерен, - самому крайнему к Неизученному миру в этой области света. В Хохерене, - а по устройству она была своеобразной республикой, - меня приняли настороженно, но сдержанно. Как я узнал, власти Хохерена в прошлом году из-за конфликтов со Школой Гаесседи выслали уполномоченного этой Школы и прервали заключенное ранее соглашение. Причиной столь натянутых отношений послужило несогласие Совета Сюзеренитета (так называлось местное правительство) с интерпретациями, установленными Школой Гасседи применительно к истории сообщества. Как я понял позже, уполномоченный Школы допустил одну из этических ошибок, столь распространенных в пограничных районах. В таких местах нужно стараться находить временный компромисс между традицией исторического изучения и местной традицией неписьменных преданий. Историк Школы Гаесседи допустил такую ошибку (он счел древность создания сообщества достаточно необоснованной). А затем, когда отношения между мирской и сакральной властями начали портиться, он не признал своей оплошности. Власти Хохерена, совсем не разбирающиеся в тонкостях исторического ремесла, решили, что этот историк подослан с целью разрушить независимость сообщества и подчинить его одному из Центральных сообществ. В ответ на высылку неквалифицированного историка, Школа Гаесседи объявила Хохерен "зоной отчуждения", а его население - Вневременными. Я мог только удивляться такой горячности одной из древнейших Школ! Но, вероятно, причины столь несдержанного поведения нужно было искать не просто в конкретном недоразумении, а в том кризисном периоде, который переживала Школа Гаесседи не первый год. Я и раньше слышал о частой смене Наставников, - порой их было два за год, - в этой Школе. Очевидно, дела зашли настолько далеко, что уже страдает сама миссионерская деятельность... Власти Хохерена, узнав, что я не принадлежу к Школе Гаесседи, предложили мне быть главным историком сообщества, - знатные и просвещенные люди Хохерена уже успели соскучиться по литургике и публичному чтению анналов. Предвидя большие осложнения моего отказа (после такого скандала со Школой Гаесседи!), я сбежал из сообщества первой же ночью, воспользовавшись успокоенностью хохеренцев...
Уже утром, спрятавшись за холмами, я наблюдал как по степи маячил конный разъезд, - вероятно, Совет Сюзеренитета послал стражников найти беглого историка. "Они, наверное, теперь считают меня посланцем Школы Гаесседи или вообще самозванцем, - со смехом думал я, лежа на молодой траве, еще не успевшей выгореть, - То-то твориться сейчас в Хохерене! Долго прийдется доказывать Школе Гаесседи, что никаких лазутчиков ни она, ни Центральные сообщества в Хохерен не подсылали! .." Я смеялся, наблюдая, как всадники поворачивают назад. Смехом я заглушал поднявшуюся горечь: "А ведь мог бы стать главным историком целого сообщества, - мечта хоть и поменьше основания своей Школы, но все же..." Степные птицы отвлекли меня от опасных мыслей и я спустился с холма, отряхивая одежду. Мой дорожный мешок опять был пуст, а впереди меня привычно ничего хорошего не ждало. Но я был весел. Я не любил мелочных дрязг, высокомерия старых Школ и подозрительности мирских властей. "Поделом этим спорщикам, - думал я, - уж теперь-то они пожалеют о том, что изгнали историка Школы Гаесседи!.." Долго еще я вспоминал, как правители Хохерена, - тучные зрелые мужчины, разодетые в шелка и красное золото, - с напыщенно-важным видом предлагают мне место главного историка, - оборванному худому человеку с заросшим лицом и отстраненным взглядом. Надо полагать, это было любопытное зрелище...
После того, как я ушел из края холмов Хохерена, вниз по течению мелкой речушки, мне повстречались выжженные огнем поля. Слушая, как под ногами хрустят черные горелые стебли растений, я ощущал растерянность и чувствовал смутную угрозу там, где пролегал мой дальнейший путь. Чувство настороженности не подвело меня, - я повстречал заставу. Несколько мужчин, с длинными пиками и арбалетами, высматривали что-то вдалеке рассеянным взглядом. Когда я приблизился к этим людям (судя по их одежде, они состояли в страже одного из здешних сообществ), я не чувствовал страха - был уверен, как и всякий историк, в безопасности в пределах Изученного мира. Стражники, заприметив меня, обеспокоились, зашумели, и вот три человека подошли ко мне, и потребовали разъяснений. Слово "историк" совершенно не подействовало на их слух, - они словно бы еще больше раздражились. После долгих препирательств, начавшихся между нами (я хотел пройти через заставу, стражники отказывали мне в таком праве), все разрешил бородатый человек по имени Хурнен. Он был начальником заставы и служащим сообщества Кальберет, которое, однако находилось совсем в другой стороне от этого безлюдного места. Хурнен с важностью разъяснил мне причину столь странного присутствия кальберетцев: в соседней стране (она называлась по его словам Занем, - я о такой стране, признаться, никогда не слышал) уже пятый месяц свирепствует страшная болезнь, от которой мрут как люди, так и животные. Кальберет не граничит напрямую с Занемом, но власти сообщества опасаются, как бы болезнь не проникла с случайными путниками или перелетными птицами. Поэтому по всему периметру занемских границ выставлены заставы. Им предписано убивать всякого, будь кто попытается проникнуть из Занема. Путников, идущих в Занем, нужно не пускать, а в подозрительных случаях - задерживать. На мой вопрос, что же происходит в Занеме, среди его жителей, старший стражник сильно удивился. "А зачем нам знать, что у них там твориться? - недоуменно сказал он, нахмурив брови, - Пусть себе вымирают все - нам не жалко..." Подчиненные Хурнена от таких слов залились неприятным смехом. Но им не понравилась моя обеспокоенность по поводу несчастного Занема, и они потребовали от Хурнена задержать меня и доставить командирам. Ожидая неприятного для меня поворота событий, я решил быстрее ретироваться. Но стражники уже держали меня за руки, а один начал развязывать мой дорожный мешок, совершенно не реагируя на мои заверения, что в мешке ничего для стражников полезного не найдется. Тогда я попросил у Хурнена (он казался мне наиболее уравновешенным среди несдержанных солдат) исполнить любую историю по его усмотрению. Хурнен заинтересовался и предложил мне рассказать что-нибудь про Центральные сообщества (он называл их почему-то Заллибаром). Хватка на моих руках ослабла, а дорожный мешок был оставлен в покое. Я, переволновавшись, не мог ничего путного придумать, как рассказать им историю города Дольмерета. Поначалу язык мой путался, я часто сбивался или невпопад выстраивал композицию, - все это встречалось оглушительным хохотом солдат. Но постепенно раскрасневшиеся кальберетцы утихли и как зачарованные внимали моим рассказам, - про Дольмерет они слышали впервые, и все рассказываемое мной воспринимали как чудесную сказку... От рассказа к рассказу (горло мое уже саднило, а желудок требовательно просил какой-нибудь еды) сердца слушателей смягчались. При наступлении вечера Хурнен прервал мой рассказ об истории дольмеретской стражи (это больше всего понравилось заслушавшимся солдатам). Он пожалел меня и предложил переночевать в заставе. Будь я чуточку крепче и не таким голодным, я бы скорее ушел из этого места - кальберетцы были людьми вспыльчивыми и непостоянными, кто знает... Но в таком состоянии, да еще не зная безопасной дороги в обход зараженной страны... Я согласился.
На следующее утро Хурнен выдал мне кусок сушенного мяса и немного хлеба на дорогу. Он задумчиво поглядел на меня и сказал: "Слышал я когда-то от деда моего, что в твоем Заллибаре есть какие-то люди, что умеют воскрешать словами давно умершее и воодушевлять человеческое сердце. Я не знаю, зовутся ли они "историками", как ты говоришь, или по-другому, но ты схож на такого человека..." Он спросил меня, куда я держу путь. Название "Грюнедаль" ничего ему не говорило, а о странах Букнерек и Сууар он знал только понаслышке. Хурнен уважительно посмотрел на меня и объяснил мне как обойти зараженный Занем стороной: "Учти, добрый человек, не все на заставах, такие как моя... есть разные люди. Ты ничего плохого не делаешь и тебе не нужно идти в проклятый землей Занем (при этих словах он сплюнул на землю), но лучше тебе не попадаться нашим заставам. Вряд ли они удовлетворятся твоим дивным ремеслом, да и не хватит у тебя голоса ублажать всех служивых... Вот тебе добрый совет и ступай себе стороной." Кальберетцы пожелали мне удачи и поспешил в сторону, указанную мне начальником заставы. Не успело подняться солнце, как застава осталась у меня далеко позади. "Эти люди, - подумал я, - могли задержать меня и доставить в Кальберет, но они так не сделали, хотя они не знают ничего об исторической науке и, похоже, никогда не видели человека моего сана. Значит, это уже край Изученного мира и отсюда начинаются дикие земли, не знающие закона и Истории..." Мысль эта мне не понравилась (я еще помнил грубую хватку стражников и то чувство ошеломления, которое охватило меня, когда стражники проигнорировали слово "историк" - вещь, неслыханная для Изученного мира). Но, с другой стороны, близок был заветный дикий мир, в глубине которой находился странный город Грюнедаль - место моим поисков и моих надежд...
На следующее утро Хурнен выдал мне кусок сушенного мяса и немного хлеба на дорогу. Он задумчиво поглядел на меня и сказал: "Слышал я когда-то от деда моего, что в твоем Заллибаре есть какие-то люди, что умеют воскрешать словами давно умершее и воодушевлять человеческое сердце. Я не знаю, зовутся ли они "историками", как ты говоришь, или по-другому, но ты схож на такого человека..." Он спросил меня, куда я держу путь. Название "Грюнедаль" ничего ему не говорило, а о странах Букнерек и Сууар он знал только понаслышке. Хурнен уважительно посмотрел на меня и объяснил мне как обойти зараженный Занем стороной: "Учти, добрый человек, не все на заставах, такие как моя... есть разные люди. Ты ничего плохого не делаешь и тебе не нужно идти в проклятый землей Занем (при этих словах он сплюнул на землю), но лучше тебе не попадаться нашим заставам. Вряд ли они удовлетворятся твоим дивным ремеслом, да и не хватит у тебя голоса ублажать всех служивых... Вот тебе добрый совет и ступай себе стороной." Кальберетцы пожелали мне удачи и поспешил в сторону, указанную мне начальником заставы. Не успело подняться солнце, как застава осталась у меня далеко позади. "Эти люди, - подумал я, - могли задержать меня и доставить в Кальберет, но они так не сделали, хотя они не знают ничего об исторической науке и, похоже, никогда не видели человека моего сана. Значит, это уже край Изученного мира и отсюда начинаются дикие земли, не знающие закона и Истории..." Мысль эта мне не понравилась (я еще помнил грубую хватку стражников и то чувство ошеломления, которое охватило меня, когда стражники проигнорировали слово "историк" - вещь, неслыханная для Изученного мира). Но, с другой стороны, близок был заветный дикий мир, в глубине которой находился странный город Грюнедаль - место моим поисков и моих надежд...
Памятуя совет Хурнена, я старался обходить стороной все встречавшиеся мне заставы кальберетцев, - их я насчитал больше сорока. Мне приходилось днем прятаться в кустарниках, а ночью ужом ползти по еще сырой земле. Я боялся застудить внутренности, но все, слава Истории, обошлось. Я настолько удалился от моего первоначального маршрута, что вышел совсем не в том месте, где рассчитывал. Тогда в сердцах я тоже помянул несчастную страну Занем, - хотя она ни в чем не была виновата. Жестокость стражников Кальберета отталкивает, но она необходима, - если бы не это, кто знает, сколько бы сообществ и городов постигла судьба Занема?.. Историки предпочитают в таких случаях не говорить слово "судьба" - имя темного божества неграмотного простонародья. Они говорят "историческая закономерность", а в случае властей Кальберета - "изменение исторического потока", "направление движения Истории в новое русло". "Но по сути это одно и то же", - решил я, тем самым совершив нарушение еще одного обета - обета чистоты Изучения, который предписывает не использовать для интерпретаций и созидания неисторических методов и понятий. Но я остался равнодушным к собственному кощунству. Я давно уже не был историком, принятым в Изученном мире...
К началу лета я вышел в совершенно незнакомое для меня место. Перед моим взором расстилалась невиданная пустыня. Ослепительной белезны дюны, горящее солнце в зените, дрожащая дымка в воздухе парализовали меня. Мои планы достижения странного города Грюнедаль пришлось пересмотреть: я не знал как преодолеть неожиданную пустыню, не имея запасов воды. Мысль о возвращении, что овладела за несколько секунд моим разумом, - я отбросил как нерациональную. Снова возвращаться к границам Занема и заставам кальберетцев? Возможно, страшная болезнь уже перекинулась через границы и теперь пожинает обильную человеческую жатву - мне не улыбалась умереть в чужой стране после мучительной агонии... Ждать торгового каравана, чтобы присоединиться к нему и так преодолеть пустыню? Эта мысль несостоятельна: на пути от Хохерена я ни разу не встретил торгового каравана или даже отдельного торговца. Причину столь непонятного явления (все просторы Изученного мира буквально бороздили сотни таких караванов) я нашел очень быстро: большая отдаленность от торговых центров и полная неизвестность, которая не способствует, как известно, успешной торговле. Значит, скорее всего, я не дождусь гипотетического каравана, идущего через в пустыню. "Что же мне делать?" - спросил я у песков, пышущих зноем. Мне оставалось только идти вперед, отбросил мысли о вероятной гибели - смерти от жажды и палящего солнца. Будучи в раздумьях, я неожиданно вспомнил: в "Южных хрониках" упоминалась некая пустыня, лежащая к юго-востоку от Хохерена. Великий Перинан не осмелился преодолевать пустыню, разумно решив, что на ее просторах вряд ли обитает какое-либо человеческое племя. Здесь нет поселений и сообществ людей, а значит, здесь нет Истории. Это место природного хаоса - первичного Нечто, не упорядоченного, не преобразованного историческим потоком. Теперь это место Хаоса я буду покорять, надеясь увидеть, может, давно несуществующий город Грюнедаль...
Я невесело рассмеялся и направился в пустыню. Ноги мои обжигали пески. В них они вязли, поднимая маленькие облака раскаленной пыли. С непривычки я несколько раз упал. Затем, сплевывая песок, набравшийся мне в рот, я приноровился идти по этой неверной почве. Солнце пекло мне на голову и я не находил взглядом ничего такого, чтобы оно нарушало белесое однообразие. Вскоре я понял, что идти лучше ночью, а не днем, - и прохладнее, и солнце не слепит. Так и я стал делать: днем зарывался в песок, который в глубине был чуть влажным и прохладным. Как только неумолимое солнце начинало клониться к горизонту, я выбирался из своей "норы", отряхивался как собака, вычищал от песка уши, рот, глаза, и шел дальше. Сначала я не верил, что ночами мне удастся преодолевать большие пространства - темнота пугала меня и вселяла в мою душу стойкое недоверие к этому краю. Но все обошлось: ночи здесь были безоблачными, ярко светила луна и по всему небу искрились многочисленные звезды. Все пространство из белесого превращалось в посеребренное, тихо мерцающее от выпавшей росы и матовое ближе к рассвету. Мои ноги приучились ходить по песку и теперь я при быстрой ходьбе почти не поднимал пыли. В пути по пустыне я много размышлял об мире, меня окружающем. Сама безлюдность, безжизненность (иногда мне казалось, что я единственное живое существо на всем свете, но я от этого перестал пугаться и ежиться), тишина пустыни наводили меня больше на философскую созерцательность, чем на создание жестко-логических конструкций. Эмоциональность и чувственность выветрилась вместе с потом, - она была выжжена солнцем и горячим песком, выдута пыльными ветрами. Я стал чем-то похожим странным растениям, то там, то здесь встречавшимся мне на пути, спутанным сухим веткам, образующим неопрятные шары, что гнал ветер и они забавно подпрыгивали, перед тем как исчезнуть за следующим барханом. Так же гнал меня ветер исканий, как эти невесомые шары...
В моих странствиях по пустыне (я не знал четкой ориентации, а по звездам не умел определять свое местоположение), со мной приключались разные случаи. Иногда они были забавные, иногда намного опаснее, чем я их воспринимал сначала. Однажды мою "нору" замело горячим песком - в пустыне поднялась пыльная буря, поглотившая небо и все пространство. Я по привычке спал, зарывшись по горло в песок, лишь только голова лежала в своеобразной ямке, чьим стенкам не давала осыпаться моя верхняя одежда, укрепленная камнями (их я носил с собой). Чувствуя, что задыхаюсь, я стал просыпаться. И тогда я сильно испугался: вокруг была одна ревущая душная тьма. Я стал бороться - везде вокруг меня был один песок. Я закричал и вылез из под молодого песчаного пласта. Но лучше мне было не вылазить. Кругом творилось такое светопреставление, что я горько пожалел о том, что забрел в эту пустыню. Ревел ветер, везде колыхалась поднятая им взвесь песка и пыли, дышать было нечем, лицо и руки обжигало колючими струями. Мне не оставалось ничего другого, как опять упасть на землю и закутаться с головой в одежду. Я не мог спать, - не хватало воздуха и в ушах стоял звенящий отчаянный крик пустыни. Неизвестно, сколько времени прошло, - ночь, сутки, трое суток, - пока буря утихла. Я был настолько обессилен, что заснул под свеже наметенным песчаным "одеялом"... Камни сослужили мне и другой службу: однажды, у выгоревшего пучка каких-то растений на меня бросилась змея. Я бросил камень с такой силой, что перебил ей хребет и она, отчаянно шипя, беспомощно забилась около моих ног. Вторым камнем я размножил ей голову. Что я потом сделал? Съел убитую змею, - у меня давно закончилась пища и я был страшно голоден. Мясо змеи было жестким и совершенно невкусным, но оно спасло меня от голодной смерти. Голова (я побоялся яда, содержащегося в железах) осталась валяться, как и шкура у неизвестного мне растения... Однажды, когда я спал, ко мне заполз скорпион. Из-за всех сил я сдерживался, чтобы не стряхнуть его, - боялся, что он успеет меня ужалить. Скорпион деловито исследовал все мое тело (в эти мгновения я покрылся холодной испариной), не нашел ничего для себя интересного и уполз по своим делам. Только тогда я перевел дух... Случилась со мной и галлюцинация, мираж, порожденный знойной дымкой. Кому-нибудь пригрезился бы водоем или зеленый оазис, полный плодов и упоительной свежей тени, но мне... Я увидел высокие белые башни, причудливой формы архитектурные сооружения, знамя, бьющееся на ветру где-то очень высоко, у самого солнца. "Грюнедаль!" - вскрикнуло мое затуманенное сознание. Ничего не понимая, я ринулся навстречу чудесному городу, забыв обо всем на свете. Не знаю, сколько я пробежал, раскидывая желтые волны. Наверное, много, прежде чем странный город, чудесным образом сказавшийся так близко от меня, задрожал и растворился в предательском воздухе. Знамя оказалось высоко парящей птицей. Не было никакого города Грюнедаль. Был только мираж, что сыграл на моих надеждах и заблуждениях. Ах, если бы это оказалось так, и то место, которое я так долго ищу, - было уже здесь!.. Впервые за долгие дни я горько посетовал на свою жизнь парящей птице. Но птица не заинтересовалась моими стенаниями, - она выискивала спокойным взором питательную падаль. Я же пока не был падалью...