Так или иначе, площадь мы преодолели без происшествий. Правда, при нашем приближении охранник Марда пасть свою захлопнул и принялся озираться. Видимо, звук наших шагов расслышал и теперь пытался понять, откуда тот доносится. Это он, конечно, зря. Лучше б и дальше носом клевал, здоровее был бы.
Ускорившись, я обогнул Анью и с разбегу треснул сонного секьюрити локтем в подбородок. После чего даже успел подхватить обмякшее тело и усадить на скамеечку рядом со входом. Нормальная тема. Устал служивый, присел отдохнуть, да и закемарил. Надеюсь, охрана со стен не станет пытаться разбудить гостя, исходя из того, что хрен с ним, все равно сейчас, за крепкими стенами, его пост нужен только для видимости.
Петли, на совесть смазанные вонючим салом, не подвели скрипом, когда мы шагнули внутрь дома и прикрыли за собой массивную дверь. Ну и замечательно. Пока что нам везет, очень надеюсь, что и дальше будет то же самое…
Мы миновали темные короткие сени, заваленные всяким хламом, и оказались в просторном помещении, роскошно освещенном множеством свечей, горящих в старинных массивных подсвечниках.
Я, как только шагнул в эту огромную комнату, сразу понял, что насчет удачи снова конкретно сглазил. Когда на серьезное дело идешь, даже думать о ней не рекомендуется. Спугнуть ее, родимую, своими проекциями в будущее – раз плюнуть. Но запретить мыслям ворочаться в голове не так-то просто. Вот и получается, что называется, додумался…
Посреди помещения стоял Мард, задумчиво чистя ногти моей «Бритвой». По бокам от него ухмылялись двое его телохранителей с автоматами в руках, которые они даже не удосужились направить на нас. Так, держали стволами вниз, чисто на всякий случай, которого точно не будет. Ибо слишком уверены были эти мордовороты в силе своего хозяина.
И небезосновательно.
– Значит, ты, сучка, решила, что можешь справиться со мной? – задумчиво проговорил Мард, неторопливо подравнивая лезвием ноготь мизинца. – И поэтому приперлась сюда с этим хомо, чтобы натравить его на меня? Думала, что я сплю и твоя затея прокатит? Но это ты, конечно, ошиблась. Я слишком хорошо воспринимаю эманации ненависти, а ты буквально пропитана ими. Так что почувствовать твое приближение не составило особого труда. И, как видишь, я приготовил тебе достойный прием. Надеюсь, эту ночь ты запомнишь надолго. А твой ручной хомо пусть пока посмотрит на наши развлечения, перед тем как я выдавлю ему глаза…
Пока он трепался, я стоял на месте, не в силах пошевелиться. Как только мы перешагнули порог, так и приковало меня к полу. Словно в цемент окунулся, который мгновенно застыл. Ох, как плохо-то… И тут еще справа стон раздался, тихий такой.
– Больно тебе, сучка? – равнодушно поинтересовался Мард. – Так ты не стесняйся, кричи, стены этого дома толстые, тебя никто не услышит. Я люблю, когда кричат. Или ты хочешь, чтобы было больнее?
Я прям кожей почувствовал, как этот садист-псионик ментально корежит тело Аньи, ломает его, медленно тянет мышцы, будто резиновые жгуты порвать хочет…
Что-то странное происходило. Я словно был сейчас одновременно этим Мардом, легко и непринужденно «держащим» нас обоих, Аньей, старающейся справиться с немыслимой болью, двумя раздолбаями, с интересом наблюдающими за процессом. И, конечно, собой, пятым живым существом в этой комнате… Или не пятым? Несомненно, здесь был кто-то еще. Холодный, спокойный, еще более равнодушный и жестокий, чем Мард, хотя, казалось бы, псионик и был самым настоящим олицетворением равнодушия и жестокости. А еще этот «кто-то» был очень крепко связан со мной и искренне недоумевал, почему это он сейчас вынужден общаться с кем-то другим? Я будто бы слышал его беззвучный, бесстрастный голос: «Ты только скажи, и я возьму его, потому что я голоден и потому что он доставляет тебе неудобство».
И я сказал, с трудом разлепив спекшиеся губы:
– Возьми его.
… Есть место на земле, где чудеса случаются чаще, чем где бы то ни было. И никто им не удивляется, так как тем чудесам есть простое и понятное объяснение – «это же Зона». На мой взгляд, чернобыльская Зона мало чем отличается от этого мира, по сути являющегося одной большой Зоной. Тоже аномалии, тоже мутанты… и, само собой, чудеса с аналогичным объяснением их природы…
Это же Зона.
Внезапно мой нож, который держал в руке псионик, озарился бледно-ледяным сиянием. Мард с удивлением смотрел на сверкающий клинок – пожалуй, единственная эмоция, которая за все это время отразилась на каменном лице предводителя «забетонированных».
Но в следующее мгновение лицо Марда исказила гримаса боли, ибо это действительно больно, когда ты со всего маху вонзаешь нож себе в руку чуть пониже локтя, а потом начинаешь туда-сюда проворачивать клинок в ране, расширяя ее.
Кровь из перерезанных вен хлестанула на полметра – частая тема при ножевом ранении руки. Тут бы по-хорошему жгут на бицепс наложить, тогда есть уверенный шанс не помереть от кровопотери. Но Мард был слишком занят, чтобы заботиться о вытекающей крови. Он вытащил «Бритву» из раны, перехватил ее обратным хватом и ударил снова. Прямо в середину собственной правой ноги, туда, где проходит толстый бедренный нерв. Всадил по рукоять и с усилием повернул клинок на девяносто градусов, будто тугую гайку сворачивал, – провернуть широкий боевой нож в сыром мясе задача крайне непростая…
Но Мард был жилистым мужиком, и он справился. Правда, при этом не выдержал, закричал жутко. И я его понимаю. Другой бы от боли просто вырубился на месте, а этот лишь упал на колени, выдернул нож и всадил снова – на этот раз в живот.
– Кричи, – прошептал кто-то справа чужим голосом. – Кричи громче, Мард. Ты же любишь, когда стоят на коленях, и когда кричат, тоже любишь. Ори громче. Стены этого дома толстые, все равно никто не услышит…
Я не знаю, кто управлял «Бритвой» – я или Анья, шепчущая свои проклятия полураздавленным горлом. А может, это мой нож, совершенно точно обладающий своей собственной душой, сполна брал то, что считал нужным. Я никогда этого не узнаю, потому что в тот момент воспринимал реальность совсем по-другому – со мной это бывает, особенно во время стрельбы по трудным мишеням в момент смертельной опасности. Но я бы точно убивал псионика по-другому. Быстро, без мучений, согласно своему личному моральному кодексу, в который не входят чужие страдания ради удовлетворения чувства мести. Для меня вполне достаточно одного фатального удара, в результате которого враг умрет мгновенно и безболезненно. Но кто-то – может, Анья, а может, и «Бритва» – думали по-другому. Хотя я не исключаю, что в тот момент мое подсознание против моей воли выступило в роли искусного палача, хорошо знающего, как при помощи ножа причинить максимальную боль…
Так или иначе, моя старая «Бритва» была гуманнее. Помнится, Халк умер мгновенно, разом лишившись всей воды в организме и превратившись в мумию. Новый нож, откованный Кузнецом, оказался более требовательным к своей жертве. Раз за разом Мард вонзал в себя нож, уже не крича, а хрипя от боли и булькая кровью, идущей горлом. Но нечто, находящееся сейчас в этом самом зале, не давало псионику смерти, которую он сейчас наверняка желал всем сердцем…
«“Бритву” можно продать, – вновь звучали у меня в голове слова давно умершего Копии. – Или подарить. Или в крайнем случае снять со случайно найденного тела, убитого не тобой. Тогда от нее новому хозяину будет одно сплошное уважение и подспорье. А вот отнять никак нельзя. Потому как отомстит».
Признаться, это правило работало далеко не всегда – возможно, в ноже недоставало энергии или же были еще какие-то причины, неизвестные мне. Любое оружие порой клинит, а то и вовсе отказывает оно, так чего уж говорить о ноже с поистине фантастическими свойствами неизвестной природы. Но сейчас «Бритва» в полной мере компенсировала свое непостоянство, как любимая женщина, осознавшая, что была не права, спешит доказать свою преданность своему мужчине… Или же просто сполна взять своё, наплевав на чужие фантазии о преданности и тому подобной ерунде…
Оба автоматчика с ужасом смотрели на то, что делает с собой их хозяин. Согласен, это неслабый шок, когда тот, кого ты считаешь чуть ли не богом, вдруг принимается вот так страшно и размеренно убивать себя. Один из них ошарашенно бросил взгляд в нашу сторону – и даже я удивился тому, какой ужас отразился в глазах этого крепкого парня, наверняка не понаслышке знающего, что такое смерть.
Но любой шок имеет свойство проходить, уступая место здравому смыслу. Понятно было, что еще несколько секунд, и парни начнут стрелять. Хотя бы потому, что, когда стреляешь, не так страшно. Оружие вообще добавляет уверенности в себе, и для многих оно – лекарство против паники, растерянности и ужаса. Потому, что, когда убиваешь, сам себе кажешься сильным и бесстрашным. Особенно, когда убиваешь беззащитных, тех, кто слабее тебя…
Я знал об этом простом правиле войны, написанном кровью безвинно убитых теми, кто боится. Поэтому как только я почувствовал, что мое тело вновь свободно, то начал действовать незамедлительно. Лучше предупредить собственное убийство, чем стать частью небытия, сожалеющей о собственной медлительности. Впрочем, еще вопрос, остается ли от человека после смерти что-то, способное на чувства. И проверять, остается оно или нет, у меня не было ни малейшего желания.
Такие вот мудреные мысли шебуршились у меня в голове, пока я двигался. Это быстрее, чем переводить автомат из положения из-за спины, щелкать переводчиком огня, направлять ствол на одного, пока второй будет ловить меня на мушку…
В результате получилось плавное, длинное, скользящее движение к автоматчику, стоящему справа и неуверенно поднимающему свое оружие. Слишком неуверенно, слишком медленно… Достаточно медленно для того, чтобы я левой рукой отвел ствол ППС в сторону, а ребром правой ладони резко и глубоко ударил автоматчика по горлу. Именно глубоко, словно хотел отрубить ему голову напряженной кистью руки с плотно сжатыми пальцами. По-другому сложно перебить кадык и трахею так, чтобы гарантированно убить впечатлительного противника, который постепенно отходит от шока, но при этом уже вполне осознанно собирается прикончить тебя.
Под ладонью неприятно хрустнуло, и сразу же автоматчику стало не до оружия. Потому, что, когда ты поперхнулся собственной изувеченной дыхалкой, все остальное отходит на второй план. Это страшно, когда ты хочешь вдохнуть – и не можешь, со мной такое было, я знаю. И мне очень жаль тебя, незадачливый враг мой, но себя и свою спутницу жальче намного. Поэтому я шагнул за спину хрипящему автоматчику, развернул его в сторону второго, прикрываясь умирающим, как живым щитом, перехватил его ПСС… А вот выстрелить не успел.
Второй автоматчик соображал быстрее напарника, а хруст чужого сломанного горла обычно вообще на раз излечивает от растерянности тех, кому дорого своё. Короче, в грудь умирающего ударила длинная очередь, отбросившая меня к стене вместе со свежим трупом.
Пистолетная пуля на близком расстоянии вещь фатальная. От конструкторов, их создающих, заказчики требуют высокого останавливающего действия, то есть быстрого и полного выведения противника из строя, причем при попадании в любую часть тела. Вследствие чего этот тупорылый кусочек свинца с закругленным кончиком при попадании в живое тело с нескольких метров ведет себя, как настоящая сволочь, – вращается по непредсказуемой траектории, при этом деформируясь и до безобразия расширяя раневой канал. Ну и, конечно, «останавливающая сила», куда ж без нее. Ощущение, будто в мой щит из плоти и крови начали молотить десятком кувалд одновременно…
Но под градом этих ударов я все-таки нашел в себе силы просунуть подхваченный автомат под мышкой у трупа и нажать на спуск. И, судя по сдавленному крику, последовавшему за очередью, я не промахнулся…
Наверное, со стороны это могло выглядеть эффектно, хоть фильм снимай, – стоят два мужика напротив друг друга и рвут пулями чужие тела. Впечатляющий кадр мог бы получиться, в духе современного кинематографа. Но я б в таком боевике точно сниматься не стал. Потому, что реальная жизнь намного страшнее самого страшного ужастика и нефига самому себе лишний раз напоминать о ее реалиях.
Я толкнул вперед труп, послуживший мне щитом, и он грохнулся на пол. Из раскроенного черепа, словно из разбитой чаши, выплеснулась мозговая каша, взбитая раскаленным свинцом. Получилась кроваво-белесая лужа с деформированной пистолетной пулей посредине. Современный апофеоз войны, который, на мой взгляд, намного страшнее знаменитой одноименной картины.
Второй автоматчик сидел у противоположной стены, свесив голову на грудь, изрешеченную моей очередью. А у его ног валялся Мард с открытыми глазами, в которых застыл синеватый лед. Его рука сжимала рукоять «Бритвы», по самую рукоять вонзенную в сердце.
Но сейчас меня больше интересовали не трупы врагов. Мертвые враги могут ждать сколько угодно, в отличие от живых. Правда, в том, что Анья жива, я был пока что не уверен.
Она лежала в углу, на боку, поджав ноги к подбородку. Поза эмбриона, в которую человек инстинктивно сворачивается, желая укрыться от страха и боли.
Я швырнул пустой автомат на пол, бросился к девушке, приложил пальцы к ее шее…
Пульса не было.
– Твою мать, – процедил я сквозь зубы. Ну уж нет, так просто я тебе не отдам ее, сестра, ты уж не обижайся на побратима.
Я сунул обе руки в копну густых волос и с силой нажал указательными пальцами на симметричные точки, расположенные под нижним краем затылочной кости. Если в теле Аньи осталась хоть капля жизни, то должно сработать.
Признаться, я не надеялся, что получится, – слишком холодной была ее кожа, а воздействие на точки реанимации может помочь только живым, для мертвых оно равносильно припарке из известной пословицы. Но, совершенно неожиданно для меня, тело Аньи дернулось, словно под током, а с губ девушки сорвался слабый стон.
Я довольно рыкнул и усилил воздействие, вкручивая пальцы в холодную шею. Да, потом эти места будут сильно болеть, ну и пусть болят. Невеликая цена за спасенную жизнь.
Прошло несколько долгих секунд – и ее тело, сведенное судорогой, расслабилось, а до моих ушей донесся слабый шепот:
– Очень… сильный…
– Кто? – дернулся я, ослабляя воздействие. – Тебе больно?
– Не льсти себе… Мард… очень сильный… А ты продолжай… Это очень приятно…
Понятно. Все девчонки одинаковые. В удовольствии поиздеваться над своим мужиком не откажут себе даже на пороге смерти. И массаж затылка что для них, что для кошек кайф нереальный. Только начни, и мурчание обеспечено.
Само собой, продолжать я не собирался. Кругом кровь, трупы, того и гляди в дом ворвутся прозревшие стражи крепости. Короче, валить пора, а не девчонке затылок мять. Пришла в себя – и отлично, слава японскому искусству шиацу, благодаря которому можно как реанимировать человека одним лишь давлением пальцев, так и отправить его на тот свет.
Но Анья считала иначе.
Внезапно она резким движением перевернулась на спину, схватила меня за отворот камуфляжа, притянула к себе. В ее глазах плескалось ледяное пламя страсти. Оно обожгло меня, проникло до самого сердца, заставив его биться вдвое быстрее. Этот холодный жар мгновенно расплавил остатки моего здравого смысла, и я с невесть откуда взявшейся силой принялся срывать с себя окровавленную одежду…
Наверное, со стороны это было похоже на безумие – два тела сплелись в едином порыве посреди кровавых луж и мертвых тел. Но мне было не до осознания происходящего. Древний инстинкт полностью завладел моим сознанием, превратив меня в зверя, желающего лишь свою самку…
Когда все закончилось, я понял, что лежу на полу, а мою безвольную ладонь холодит что-то мокрое и осклизлое. В общем-то, мне было плевать, причем плевать на всё вообще и в целом. Но я все-таки поднял руку и взглянул на то, во что меня угораздило вляпаться.
Ну да, можно было догадаться. Мозговая каша с мелкими осколками кости, похожая на густое тесто, облепила ладонь и уже норовила медленно стечь дальше, по направлению к локтевому сгибу. Мерзко, но, в общем-то, пофигу. Я уже готов был уронить руку обратно, но тут во мне включился мозг – именно так я это почувствовал. Будто рубильник щелкнул: мол, какого ты, дебил, тут развалился пузом кверху? Хочешь и своими извилинами пораскинуть по этому полу? А еще – Анья. Где она?
Шуршание в дальнем углу комнаты заставило меня резко вскочить на ноги – у некоторых людей включившиеся мозги способствуют принятию верных решений, правда, не у всех и не всегда.
Анья, уже одетая в новый свободный камуфляж цвета «лиственный лес», деловито потрошила рюкзак, вероятно принадлежавший одному из убитых. Второй рюкзак, уже опустошенный, зеленой тряпкой валялся на куче барахла, из него извлеченного.
– Запасливые ребята, – проговорила Анья, не прекращая своего занятия. – У каждого в сидоре помимо консервов смена белья, запасная камуфла, носки, средства личной гигиены, аптечки грамотные. Прям жаль, что тут придется больше половины бросить… Кстати, вон там, за ширмой, умывальник.
Мило. Это ж сколько я провалялся на полу, если она успела сполоснуться, переодеться и практически полностью провести ревизию трофеев. Надо бы разобраться, с чего это меня так кроет. Вроде никогда сексуальным маньяком не был, а тут прям как у того танка из анекдота – куда пушка смотрит, туда и башня едет. Правда, самокопание – это позже. Сначала умывальник.
Хорошо, когда в процессе зубодробительных приключений удается хоть как-то сполоснуться. Солдат на войне, конечно, первым делом думает о победе, вторым – как бы живым остаться, ну а третьим обязательно как бы пожрать и помыться. Ибо голод, дизентерия, окопные вши и кожные болезни порой гораздо быстрее вражьей пули могут довести тебя до цугундера размером два метра на один. Правда, на территории противника лучше с мытьем не затягивать. Поэтому хороший солдат умеет не только одеться за сорок секунд, но и всего лишь за втрое большее время более-менее прилично помыться холодной водой из помятого деревенского умывальника.