– Перо не выкидывай, в перину суну! – строго велела Настя. Вздохнув, хмуро произнесла: – А что вы на меня так глядите, дуры? Чего бы нового рассказали, ей-богу… Юлька, я вот только не думала, что ты все знаешь. Про мужа своего с Динкой. И про то, как он с ней…
– Знала я.
– Митька тебе рассказал?
– Сама догадалась.
– И покрывала его, поганца?
– Я ему жена, – почти не разжимая губ, проговорила Копченка. У груди ее умиротворенно чмокал малыш. На острых скулах Юльки по-мужски ходили, дергались комки.
– Тетя Настя, это я виновата, – зажмурившись, прошептала Мери. – Я, кажется, одна видела… понимала, что Мардо… что Митьке Дина… Еще тогда, зимой, когда мы только пришли в табор. Я должна была сказать. Не знаю кому, тебе или Юльке, но должна была непременно…
– Знамо дело, – сурово подтвердила старуха. – Отчего молчала, бесталанная? Может, и беды бы не было…
Мери запнулась на мгновение – и в этот миг послышался грохот: Дина с силой запустила ложкой в стену.
– Глупая, детей разбудишь! – шепотом вскричала Мери.
Но Дина, не слушая ее, завопила в голос:
– Потому что этот сукин сын обещал сдать ее в ЧК! Ее! Княжну! Понимаешь?!
– Ох, боже мой… – на миг потеряла самообладание Настя. – Да за что мне это, дэвлалэ… Меришка, девочка, правда?..
– Да… – прошептала Мери.
Наступила тишина: слышно было только бульканье закипающего супа и короткие горестные всхлипывания Копченки.
– Не вой, дура, – не глядя на нее, сквозь зубы велела Настя. – Пропади он пропадом, ничего уж тут не сделаешь. Нашла тоже кого о милости просить… Всюду, где мог, твой Митька нагадил, о чем же тут говорить-то? И не реви мне! Я девок ни одним словом упрашивать не буду, спаси бог!
– Цыганки… – Воспаленные, мокрые глаза Юльки с последней отчаянной надеждой смотрели на Мери. – Цыганки своих… всегда… выручат…
– То своих!!! – взвилась старуха. – А Митька твой – не цыган, а выродок! И ты сама, дура, это разумеешь! И вот что – хватит языками чесать! Вставай. Бери детей, пойдем в табор. Идти-то можешь? На углу извозчика возьмем. И ты, Меришка, собирайся. Или хочешь пока у Динки побыть? Смотри, дед сердится…
– Я останусь, тетя Настя, можно? – глядя в угол комнаты, спросила Мери.
– Как знаешь, – помолчав, сказала Настя. – Когда надумаешь назад идти – по потемкам не беги, время сейчас плохое. А лучше наших дождись да с ними вернись.
– Юлька, погоди, поешь хоть! – повернулась от окна Дина.
Но Копченка даже не оглянулась. Молча, морщась от боли, она завернула детей – одного в фартук, другого в Настину шаль, – повязала волосы платком. Взяла сыновей на руки и шагнула за дверь. Вслед за Юлькой поднялась и старая цыганка. На пороге она остановилась, обернулась и недолго, несколько мгновений, смотрела в испуганные, полные слез глаза Мери. Затем, так ничего и не сказав, вышла из комнаты. Хлопнула дверь. Снова стало тихо, солнце, остановившись напротив распахнутого окна, заполнило всю комнату золотистым сиянием. Бешено бурлил, выкипая, забытый бульон на примусе.
– Мери, не смотри на меня, я не могу, – закрыв глаза и прислонившись спиной к стене, произнесла Дина. – Если б его хотя бы взяли ни за что… Но ведь он в самом деле был у красных! Нет ни обмана, ни ошибки! Они не могут требовать от меня… Ни Юлька, ни бабка, ни цыгане – не могут…
– Конечно… Конечно, не волнуйся. – Мери сидела на полу, сжимая виски ладонями, вся залитая солнечным светом, запутавшимся в ее встрепанных кудрях. – Ты не можешь, не должна, тут даже не о чем говорить. Скажи, пожалуйста, а то твое голубое платье… Про которое ты жаловалась, что широко… Как думаешь, оно налезет на меня или нужно будет расставлять?
С минуту Дина молча, расширившимися глазами смотрела на нее. А затем, ударив кулаком по жалобно затрещавшему подоконнику, закричала:
– Боже мой, ну что же ты за дура?! Что ты за чертова дура, Меришка?! Зачем?! Зачем, зачем?!
– Диночка, прости меня, ради бога… – Голос Мери задрожал. – Я все понимаю, я сама его видеть не в силах, поверь, ты же знаешь, но… Но я жить не смогу потом… Понимаешь, я до смерти буду думать, что могла бы… и не стала… Пусть даже Мардо… Дина, милая, прости меня! Жалко Юльку, она же ни в чем не виновата…
– А меня не жалко?!. Меня никому не жалко?! – Снова яростный удар обрушился на ни в чем не повинный подоконник.
Мери молчала, уткнувшись лицом в колени. Дина сделала несколько бешеных шагов по комнате, остановилась в углу, лицом к стене. Низким, чужим голосом сказала:
– Вставай, проклятая. Открывай шкаф, вынимай голубое. И белое тоже тащи. Я пойду с тобой.
Душными сумерками, обещавшими к ночи новую грозу, к белому, увитому виноградом зданию комендантского управления на Приморском бульваре подкатил извозчик. Из старой, скрипящей пролетки выбрались две брюнетки в изящных светлых платьях. Одна держала крошечный, расшитый стеклярусом ридикюль, другая сжимала под мышкой кружевной зонтик. Иссиня-черные гладкие волосы первой были уложены в низкий узел, украшенный живыми цветами. На голове второй красовалась кокетливая шляпка из белого атласа.
– Обождать вас, может, барышни? – прогудел старый извозчик. – Тут, на уголку, постою…
– Не нужно. Мы, может быть, надолго… С богом, езжай, спасибо тебе.
Пролетка укатила. Дина и Мери, стоя рядом на тротуаре, смотрели вслед старому экипажу так, будто не надеялись больше когда-либо увидеть извозчиков. Огромное солнце медленно опускалось в море, заливая его, словно кровью, густым багровым блеском. Со стороны утесов доносились резкие, тревожные крики чаек.
– Дина, милая, не ходи, – не глядя на подругу и машинально поправляя шляпку на волосах, сказала Мери. – Я постараюсь справиться одна. Не выйдет – что ж… мы сделали все, что было в наших силах, я так и скажу в таборе. Посмотри на себя, ты дрожишь, совсем валерьянка не помогла… Вдруг не сдержишься там, и тогда все пойдет прахом!
– Глупости… – Дина слабо улыбнулась. – С чего это я не сдержусь? После того, что весной было, меня, верно, уже ничем не напугать. И, понимаешь… Ты, конечно, кровная княжна, спору нет… но ведь если тебя никто не знает здесь, то могут просто этому не поверить. Они сейчас не верят никому… и, наверное, правильно делают. А меня знают все. Надин Белая все-таки… Полковник Инзовский за мной ухаживает, каждый вечер сидит в ресторане как присужденный, да и остальные тоже.
– Господи, так идем же скорей! – вдруг всполошилась Мери, хватая подругу за руку. – Мы с тобой, пока ревели да собирались, совсем забыли о времени, а уже вечер, поздно! Может, этот Инзовский давно в ресторане и ждет тебя!
– Твоя правда… – Дина спрыгнула с тротуара, увлекая за собой Мери.
Та побежала было следом, но на полдороге остановилась, сморщившись:
– Ой-й-й… Как же мне твои туфли жмут, право! А раньше один размер носили!
– Это у тебя просто нога от туфель отвыкла… босячка несчастная, – проворчала Дина. – Ничего, недолго ведь, потерпи.
Страхи девушек не оправдались: встретивший их в темноватой приемной штабс-капитан посмотрел на двух молодых дам с большим интересом и объявил, что полковник у себя.
– Окажите любезность, узнайте, не примет ли он нас, – попросила Дина, изящно опускаясь на предложенный стул. – Мы ненадолго займем Ивана Георгиевича, обещаю. Он один?
– Нет. Но я спрошу. Как прикажете доложить о вас?
– Передайте: княжна Мери Давидовна Дадешкелиани и артистка Надин Белая.
– Извольте подождать. – Штабс-капитан наконец узнал Дину, и на его усталом лице с заметно отросшей к вечеру щетиной появилась широкая улыбка. – Я уверен, что господин полковник вас примет!
В огромном кабинете с высоким потолком было сумеречно. Окна, выходящие на залив, оказались открыты настежь, тяжелые занавеси отдернуты, и свежий запах моря вплывал в кабинет беспрепятственно, разгоняя и унося на улицу сизые клубы папиросного дыма. Инзовский сидел за столом, барабаня пальцами по его затянутой старым зеленым сукном поверхности. На лице полковника лежала тень, отчего он казался постаревшим и сильно усталым. Возле окна с папиросой в пальцах стоял Владимир Бардин.
– Итак, вы его допросили? – не оборачиваясь, спросил он.
– Допрашивали, Володя, допрашивали… и вчера, и сегодня. – Инзовский хмурился, незаметно зевал. – Ей-богу, не знаю, что вам и ответить. Если б не ваше честное слово, я еще вчера выкинул бы этого цыгана за ворота. Он ничего не знает, чуть не плачет, уверяет, что не понимает, кто такие комиссары…
– Полковник, полковник! Вы когда-нибудь слышали в этих стенах что-то иное? Право, вы меня удивляете…
– Повторите, сделайте милость, еще раз. Что вам о нем известно?
– Имени не знаю, – устало, почти недовольно сказал Бардин, и было видно, что говорит он это не в первый раз. – Фамилия – Прохарин, в девятнадцатом году служил в Московской ЧК. В частности, присутствовал, когда там допрашивали меня.
– Вы уверены?
– Полагаете, такую разбойничью морду можно забыть?
– Он сам вел допрос?
– Нет, другой, некто Наганов.
– Гениально они себе выбирают псевдонимы, ничего не скажешь… Вы были раскрыты?
– В таком случае мы бы с вами сейчас не разговаривали. Разумеется, нет. Я изображал солдата-дезертира, сбежавшего из белой армии москвича, который пробирается к семье.
– Вы рисковали.
– Да, но так было проще дать им возможность завербовать себя. Их разведка работает топорно… впрочем, и наша тоже, нечего сказать. Двойные агенты за сомнительную плату – частые и печальные случаи. Полковник Батюшин, отправляя меня в Москву, предупреждал, что в случае подозрения или даже полного провала всегда есть возможность поддаться на перевербовку. Разумеется, если б во мне открыли деникинского офицера, ничто бы меня не спасло.
– Не открыли?
– Как видите… – Бардин усмехнулся. – Правильно мне еще в кадетском прочили сцену Императорского театра…
– Итак, этот Прохарин присутствовал на допросе. Почему? Его вызвали специально?
– Нет, он вошел сам. Я помню, что Прохарин сел у стола, лампа осветила его лицо сбоку. Я еще тогда подумал: или бессарабец, или цыган. Наганов назвал его по фамилии, и я убедился, что все-таки цыган.
– Поясните, пожалуйста.
– Видите ли, в Москве я жил в Грузинах, это цыганское местечко… ну, и все москвичи оттуда более-менее разбираются в цыганах. Прохарями, если я правильно помню, у них называют разного рода несерьезную шваль. Возможно, отсюда и фамилия. К тому же у бессарабца такой наверняка не было бы.
– Та-а-ак… Далее.
– А далее ничего. Он меня ни о чем не спрашивал, долгое время слушал допрос, иногда улыбался. Потом вдруг задал довольно дельный вопрос о передвижениях артиллерийских частей на Кубани…
– А вы?
– А я, поскольку изображал пехотинца, только хлопал глазами и отвечал: «Не могу знать, потому не положено». Он, помню, усмехнулся и сказал следователю: «Да киньте вы его, товарищ комиссар, сявка мелкая. Дело у меня к вам». Наганов ему сказал, чтобы подождал, Прохарин вышел… и я еще помню, как он запел в коридоре. Ничуть не стесняясь и очень громко.
– По-цыгански?
– Нет, по-русски. Причем какую-то блатную песню и… м-м… довольно хорошо. Вот, собственно, и все. Больше я его не видел, да меня и выкинули из ЧК на следующий день. Но если подумать…
Закончить Бардин не успел: вошедший штабс-капитан доложил:
– Господин полковник, к вам княжна Дадешкелиани и Надин Белая.
– Надин?.. В этот час? – Полковник невольно бросил взгляд на внушительные напольные часы, несколько минут назад отбившие восемь вечера. – Странно… Впрочем, приглашайте немедленно.
Бардин поспешно притушил папиросу в тяжелой пепельнице на столе и всем телом повернулся к двери. Инзовский наблюдал за ним с усмешкой.
– Признайтесь, Володя, что вы имели у Надин успех.
– Рад бы признаться, Иван Георгиевич, но не в чем. – Бардин шагнул навстречу входящим дамам. – Здравствуйте, Дина! Добрый вечер, мадемуазель… Боже мой, Мери?! Мери, ЭТО ВЫ?! В самом деле вы?! Вы живы, вы смогли выбраться из Москвы? Я… я глазам своим не верю! И все это время вы были здесь, в Крыму?!
– Добрый вечер, Владимир Николаевич, – с улыбкой ответила Мери, протягивая ошеломленному Бардину руку в кружевной перчатке для поцелуя. – Я… да… действительно была здесь.
Перчатку по всем правилам хорошего тона следовало снять, но тогда пришлось бы продемонстрировать исцарапанную, со сломанными ногтями и сбитым большим пальцем руку. Пренебрегая общепринятыми приличиями, княжна чувствовала себя очень неуютно. Кроме того, проклятая шляпа грозила вот-вот свалиться на пол, а шпильки, удерживающие косы, немилосердно кололи затылок. Стараясь не обращать на это внимания, Мери отважно продолжала:
– Добрый вечер, господин полковник, простите нас с сестрой за столь поздний визит. Поверьте, причина для этого весьма серьезна.
– Вы – сестры? – опешил Бардин.
Дина посмотрела прямо ему в лицо.
– Летом семнадцатого года я обвенчалась в Москве с кузеном Мери, поручиком Зурабом Дадешкелиани. За день до его отъезда на фронт. Я вдова поручика.
– В-вот как?.. – неопределенно протянул Бардин. Похоже, он хотел добавить что-то, но Инзовский, выйдя из-за стола, поцеловал руки обеим дамам, сказал несколько вежливых слов Мери, упомянув, что знал по службе ее отца, предложил присесть. Когда гостьи устроились в жестких креслах, полковник вернулся за стол.
– Итак, милые дамы, чем я могу быть вам полезен? Может, чаю?
– Благодарю, господин полковник, не стоит. Мы не хотели бы вас задерживать надолго. – Мери взглянула на Дину, и та, улыбнувшись, сказала:
– Дело в том, Иван Георгиевич, что произошло явное недоразумение.
– Что вы имеете в виду, Надин?
– Понимаете, вчера почему-то казаки забрали нашего Митьку… Это один цыган из табора, который стоит сейчас на лимане. Возможно, я упоминала, что эти цыгане – мои родственники, я с ними бежала из красной Москвы. Так вот, вчера Митька болтался, как обычно, по базару… и его, вообразите, внезапно арестовывают ваши орлы! Прямо на глазах у жены! Она рассказала мне, что его приняли за красного комиссара! – Дина снова улыбнулась, и Мери, которая знала, чего стоила подруге эта улыбка, закрыла глаза. – Возможно, наша Юлька что-то перепутала, она ведь совсем неграмотная, дикая цыганка… Но она примчалась ко мне и подняла страшный крик. Когда я узнала, в чем дело, то сначала просто смеялась! Как это возможно?
– Надин, ваша Юлька ничего не перепутала. – Инзовский посмотрел на Бардина, который стоял у окна и переводил испытующий взгляд с Мери на Дину. – Прохарин задержан как красный комиссар и шпион.
Мери художественно фыркнула и скосила глаза на Дину. Та смотрела на полковника с великолепным изумлением на лице.
– Кто комиссар? Митька?! Господь с вами, господин полковник… – Дина пожала плечами. – И давно ли он Прохарин? Мы всю жизнь были Смоляковы, вся мамина таборная семья. Он сын моего деда, тоже Смоляков, весь табор может это подтвердить! Господин полковник, поверьте, я отвечаю за то, что говорю! Я Митьку знаю с детства, это самый обычный таборный цыган! Ну, разумеется, воровал иногда по мелочам, но… политика, шпионаж?! Увольте… Цыгане просто не знают, что и думать! Его мать плачет второй день, у жены с перепугу начались роды! Я даю вам слово, что он не большевик, а просто жулик! Ну нельзя же расстреливать человека за кражу поросенка на рынке!
– Надин, вы… – Инзовский был настолько озадачен, что, глядя в глаза Дины, не сразу нашелся что ответить. – Вы уверены, что ничего не путаете?
– Да нет же, боже мой, что тут можно спутать?! – Дина подпустила в голос нетерпеливого раздражения. – Мери, да подтверди же господам мои слова!
Та поняла, что настал ее выход.
– Господин полковник, Дина говорит чистую правду. Я готова присягнуть в том, что Мардо… что Митька никакого отношения к большевикам иметь не может.
– Мери Давидовна, не подумайте, что я сомневаюсь в вашей искренности, но откуда вам это известно? – вступил в разговор Бардин.
– Мне это известно, Владимир Николаевич, потому что я, как и вы, жила в Грузинах, – светски улыбнувшись, ответила Мери. – Причем жила именно на Живодерке, в семье Дины. И этого Митьку я знаю по меньшей мере четыре года, с тех пор, как знаю саму Дину, ее братьев и родителей. Таборные приезжали в гости к Дмитриевым, и я видела его среди них. Осенью я вместе с Диной бежала из Москвы от большевиков. Бежала с цыганским табором… в котором живу и сейчас. Да, да, Владимир Николаевич, не делайте такого лица, я живу с цыганами уже полгода! Это вовсе не так ужасно, как вам, видимо, представляется! И все это время Митька находился на моих глазах. Поверьте, он просто цыган, лошадник, как все они, в политике ничего не смыслит и, кажется, неграмотен. Налицо явная ошибка, господин полковник. Комиссаром и шпионом этот человек не является. Уж меня-то вы никак не можете заподозрить в сочувствии большевикам… если, конечно, не хотите оскорбить.
Наступила тишина. Инзовский в упор смотрел на Бардина. Тот, нахмурившись, молча барабанил пальцами по столешнице. За окном уже темнело, с набережной слышался женский смех, громкий мужской разговор, стук копыт извозчичьих лошадей. Временами с бульвара ветер приносил обрывки вальса «На сопках Маньчжурии». «Играет оркестр… Значит, уже девять часов», – машинально подумала Мери.
– Владимир Николаевич, – сказала она вслух, глядя через плечо Бардина в синее от сумерек окно. – Вы, вижу, всерьез полагаете, что я могу просить вас за красного комиссара? Они убили мою маму. Убили брата. Я теперь одна на всем свете, все, что у меня осталось, – это Дина, вдова Зурико… и ее родственники, которые спасли меня. Больше никого.
– Мери, вы можете ошибаться, – жестко произнес Бардин.