Наконец объявили танцы. По дружному решению всех собравшихся бал должна была открыть княжна Дадешкелиани. Пока Мери с ужасом вспоминала, когда и что она танцевала на балу в последний раз, возле нее образовался водоворот мужчин, и первым девушку успел пригласить полковник Инзовский. И в этот момент Сокольский спрыгнул с подоконника. Раздвинув плечом сгрудившихся возле Мери офицеров, он встал прямо перед княжной и спокойно объявил, что первый танец ему уже обещан.
– Вот как? Когда же, ротмистр?! – послышались возмущенные вопросы.
– В доме нашей Надин две недели назад, – бесстрастно сказал Сокольский.
– Но вы меня с кем-то путаете… – растерянно пролепетала Мери.
– У меня прекрасная память, княжна.
– Видите ли, господин ротмистр, я родилась в семье военных и уважаю субординацию чинов… – важно начала она. Полковник Инзовский улыбнулся торжествующе, совсем по-мальчишески, и, отодвинув Сокольского, бодро шагнул вперед. Но Мери, чарующе улыбнувшись ему, продолжила: – Исключение я могу сделать лишь для виновника сегодняшнего торжества. Господин полковник, полагаю, вы со мной согласитесь. А второй танец уж непременно ваш!
– Разумеется, княжна… – вздохнул Инзовский, под дружный смех всего собрания отступая и давая дорогу побледневшему от радости Вересову.
– А третий – мой! – вклинился Бардин. – Не делайте такого лица, господин ротмистр, мне было обещано гораздо раньше вас! Еще в Москве! Мери, подтвердите же!
– Охотно подтверждаю! – улыбнулась княжна.
Оркестр заиграл вальс, и Вересов, встав перед ней, сделал короткий поклон. Мери присела в реверансе, положила руку на плечо поручика – и паркет полетел из-под ног, которые вдруг сами вспомнили все забытые па.
Когда наконец объявили четвертый танец, Сокольский буквально выхватил княжну из рук Бардина. Мери не протестовала, но была так страшно бледна, что Дина заволновалась:
– Меришка, тебе плохо? Кружится голова? Да?.. Ну вот, чего же вы хотите, господа, – мы с сестрой не вальсировали с семнадцатого года! Извините, мы вас оставим совсем ненадолго… На несколько минут, честное слово. Позвольте пройти…
В маленькой комнате с гитарными футлярами на полу было уже темно. Пока Дина зажигала свечу, Мери кулем, без всякой грации, повалилась на низкий диван.
– Дина, мне конец, – сдавленным от боли голосом объявила она. – Я все ноги стерла в кровь!
– В самом деле? – недоверчиво спросила Дина, садясь рядом. – Покажи-ка… О-о-о, бо-о-оже мой, бедная, и правда… Два вальса и одна кадриль – и вот так?!
– Диночка, это ведь твои туфли! А у меня шире нога, что с того, что один размер?! Я и так чуть на паркет не села посреди вальса! И, кажется, твоему Инзовскому на ногу наступила, вот позор!
Ступни княжны были в самом деле отчаянно стерты, пальцы распухли, на правой пятке красовалась кровоточащая ссадина.
– Все твои шевровые изнутри вымазаны… – убитым голосом сообщила Мери. – Как же я теперь выйду?
– Они тебя вынесут на руках, – пообещала Дина, кивнув в сторону двери.
– Еще не хватало! – Мери вздохнула и с тоской посмотрела в открытое окно. – Диночка, а… а можно я пойду домой? Не гляди на меня так, я исполнила все, что мы с тобой намечали! Пела целый вечер! Танцевала! Я же не виновата, что так вышло с туфлями!
– Но, Меришка, пойми, ведь невежливо уходить вот так! – растерянно возразила Дина. – Танцы только начались, тебя не отпустят!
– А я потихонечку, в окно… А ты придумаешь что-нибудь, скажешь, что у меня разболелась голова… Ну, Ди-и-и-иночка… Я так устала, и ноги болят, я же старалась изо всех сил… Я ведь все равно не смогу больше влезть в эти туфли…
– Кстати, что такое Сокольский говорил про вальс, который ты ему обещала? – вдруг вспомнила Дина. – Это правда? И ты мне ничего не рассказала? Как ты могла ему что-то обещать, да еще в моем доме, если вы даже не знакомы?!
– Боже, Дина! Какие танцы, какие обещания? Обычный флирт! Откуда я знаю, что ему вдруг взбрело в голову?.. – небрежно отмахнулась Мери.
Дина подозрительно посмотрела на нее… и вдруг тихо рассмеялась.
– Боже мой, как ты все-таки на Зурико похожа. Он ведь тоже врать не мог совершенно! Никогда не забуду, как в Москве Зурико пытался меня уверить в том, что ничуть меня не любит! И как ты только гадаешь людям, Меришка?
– Диночка, у меня в мыслях не было… – чувствуя, как кровь ударяет в лицо, пролепетала Мери.
К счастью, Дина, глядя мимо нее в открытое окно, задумчиво продолжала:
– И к тому же вы с ним на одно лицо. Каждый раз смотрю на тебя – и сердце падает. Странно, вы ведь были двоюродные, а не родные, а сходство страшное!
– Все равно что родные, – с облегчением вздохнув, напомнила Мери. – Тетя Нино рано умерла, дядя вечно был в отлучках по службе… Зурико моя мама вырастила, вместе со мной. Да и дядя с отцом были очень схожи, так что вот и мы… Но что толку в разговорах, Диночка, милая? Все прошло, не рви сердце…
– Нет, нет, расскажи мне еще! – Глаза Дины заблестели. – Расскажи, как вы с ним верхом ездили в горы и вас снег застал – помнишь? А еще про то, как разлилась Кура и вы не могли выбраться на дорогу и ночевали у крестьян… А после…
– Дина, Дина! – Мери порывисто обняла подругу. – К чему ты будешь себя мучить? И меня? Зурико больше нет, и… и, верно, не надо тебе все время думать о нем.
– Ах так?! – взвилась Дина. – Ну, брильянтовая, нипочем тебе теперь не буду рассказывать, как мы с твоим Сенькой в корыте вниз по Москве-реке плавали!
– Ай, нет, расскажешь непременно, я каждый раз со смеху умираю! – Мери вздохнула, отвернулась к окну. – Где он сейчас, как думаешь?
– Не знаю! Дуракам закон не писан! – сердито отозвалась Дина. – Вот как хочешь, а никогда ему не прощу, что ушел! Бросил и тебя и меня – и что вышло?!
– Дина, оставь… – Мери почувствовала, как жесткий ком сжимает горло. – Он вернется. Я знаю… Если бы он… если бы с ним… Я бы почувствовала.
– Две дуры мы с тобой, богом проклятые, – со вздохом подытожила Дина, вставая и поднимая с пола шаль. – Ладно, босячка, переодевайся и беги в окно, я им навру что-нибудь. Но только не надейся, они завтра все равно всем гарнизоном ко мне заявятся на тебя смотреть! И посмей только к ним не выйти!
– Выйду, куда же деваться… – уныло согласилась Мери.
– Возьми шаль, уже холодно!
– Дина!!!
– Тьфу, голодранка… Давай беги, скачи куда хочешь, хвост подымя! Убиться можно с этой княжной… – ворчала Дина, но слушать ее было уже некому: светлая кофта мелькнула в зарослях жасмина и скрылась между ветвей.
В заросшем саду стояли густые сумерки, и белые цветы вьюнка в сиреневой мгле казались светящимися. Сильно пахли плетистые розы, завившие полверанды, их тяжелый аромат перебивался горьковато-соленым, свежим запахом близкого моря. Над потемневшими кронами платанов и акаций золотой монетой висела луна. Глядя на нее, Мери шумно, с облегчением вздохнула, обеими руками встряхнула спутавшиеся волосы; прикоснувшись к росистой траве, протерла лицо мокрыми ладонями и, морщась от боли в сбитых ступнях, побрела к белеющей неподалеку калитке, над которой стайкой вились крупные южные светляки. Когда Мери приблизилась, один из них вдруг решительно метнулся ей навстречу, и, когда она сообразила, что это не ночной жук, а чья-то горящая папироса, убегать было уже поздно.
– Вы покидаете нас, княжна? – послышался знакомый голос, и Сокольский непринужденно преградил путь растерявшейся Мери.
– Я… Я просто вышла подышать воздухом…
– Разумеется. – Сокольский, усмехнувшись, шагнул ближе. Лунный свет отразился в его глазах, в темноте казавшихся черными. – Вы позволите вас проводить?
– О, не стоит, здесь совсем близко, – торопливо произнесла Мери. – Возвращайтесь к вашим друзьям.
– Я вам настолько отвратителен? Вы предпочли ретироваться через окно, лишь бы не танцевать со мной?
Мери, вздохнув, оперлась рукой о забор и вытянула в пятно света ногу с отчетливо видными на ней ссадинами.
– Смотрите, господин ротмистр. При всем желании я не могла дальше танцевать! Не только с вами, но и с любым другим! Неудачный выбор бальных туфель, только и всего… Надеюсь, вы теперь удовлетворены? И позволите мне пройти?
– Мне надо поговорить с вами, княжна, – вдруг сообщил он.
– Но о чем же? – Мери незаметно перевела дыхание. – Право, я не понимаю…
– Перестаньте, Мери Давидовна, вы все понимаете, – отрывисто проговорил Сокольский, бросая в траву недокуренную папиросу. – Скажите, тогда, в доме Надин, перед рассветом… это были вы?
– Я ни-че-го не понимаю! – отчеканила Мери, глядя ему прямо в лицо. – Вы меня с кем-то спутали, господин ротмистр, честное слово! Еще раз прошу позволения пройти.
Сокольский молчал. До Мери доносилось его тяжелое, неровное дыхание. Княжна осторожно сделала шаг, пытаясь обойти ротмистра, но Сокольский вытянул руку и снова загородил ей дорогу.
– Я вам настолько отвратителен? Вы предпочли ретироваться через окно, лишь бы не танцевать со мной?
Мери, вздохнув, оперлась рукой о забор и вытянула в пятно света ногу с отчетливо видными на ней ссадинами.
– Смотрите, господин ротмистр. При всем желании я не могла дальше танцевать! Не только с вами, но и с любым другим! Неудачный выбор бальных туфель, только и всего… Надеюсь, вы теперь удовлетворены? И позволите мне пройти?
– Мне надо поговорить с вами, княжна, – вдруг сообщил он.
– Но о чем же? – Мери незаметно перевела дыхание. – Право, я не понимаю…
– Перестаньте, Мери Давидовна, вы все понимаете, – отрывисто проговорил Сокольский, бросая в траву недокуренную папиросу. – Скажите, тогда, в доме Надин, перед рассветом… это были вы?
– Я ни-че-го не понимаю! – отчеканила Мери, глядя ему прямо в лицо. – Вы меня с кем-то спутали, господин ротмистр, честное слово! Еще раз прошу позволения пройти.
Сокольский молчал. До Мери доносилось его тяжелое, неровное дыхание. Княжна осторожно сделала шаг, пытаясь обойти ротмистра, но Сокольский вытянул руку и снова загородил ей дорогу.
– Что вы теперь сделаете? – поинтересовался он. – Укусите меня, как тогда, на набережной?
– Как же вы меня замучили, Сергей Дмитриевич! – тяжело вздохнула Мери. – Вот полковник и поручик Вересов ничего не помнят, сразу видно воспитанных людей! Ну, если угодно, прошу прощения за те папиросы… и за пирожные заодно. За то, что я вас тогда укусила, извиняться не стану, виноваты были вы. Цыганки, видите ли, обязаны уметь защищать себя сами… и мне пришлось выучиться.
– Понимаю вас. – Сокольский по-прежнему загораживал ей путь. – Видимо, я тоже должен извиниться?
– Ну, зачем же? – пожала плечами Мери. – Вы ведь не знали тогда, что я княжна. А с уличной побирушкой можно и без церемоний. Спокойной ночи, господин ротмистр. Я очень устала и прошу вас…
– Я был сущей свиньей, княжна, простите меня, – не поднимая глаз, сказал Сокольский.
– Охотно, – помолчав, ответила Мери. – Забудем обо всем. До свиданья, Сергей Дмитриевич, мне действительно пора.
– Мери, постойте! – прорычал он, и княжна, слегка испугавшись, остановилась в полушаге от калитки. Подумав, вернулась назад и коснулась рукава Сокольского.
– Ротмистр, что с вами? Вы ведь не пьяны, я вижу!
– Сейчас – нет, – сквозь зубы произнес он. – А тогда, у Надин… Мери, если вы скажете, что это были не вы, стало быть… Стало быть, я сошел с ума и у меня приключилась белая горячка. Я уже две недели не могу думать ни о чем другом. Мери, поймите, поймите… – Не глядя на княжну, Сокольский мучительно потер шрам на лбу и сделал несколько шагов по серебристой от лунного света траве.
Мери испуганно следила за ним глазами.
– Меня разбудила Надин… Разбудила уже днем и, по ее словам, с огромным трудом… Я, в стельку пьяный, заснул в ее комнате на кровати! Ничего не могу понять! Помню только вас… и каждое ваше слово! Натурально, спрашиваю: где та цыганка, которая была ночью здесь? «Какая цыганка, вы сошли с ума, допились до чертиков, убирайтесь немедленно прочь!!!» Что было делать – убрался, разумеется… Извинения мои Надин не приняла, она не хотела меня даже видеть… и ее, конечно, можно понять… Спросить более было не у кого, но…
Он вдруг осекся на полуслове. Вокруг уже совсем стемнело, сквозь переплетение жасминовых ветвей видны были светящиеся окна дома, там мелькали тени, слышался смех, потом голос Дины запел «Гори, гори, моя звезда», и к нему тут же присоединился чей-то мощный и фальшивый бас.
– Это была я, – вздохнув, созналась Мери. – Никакой белой горячки у вас, слава богу, не случилось. А Дина ничего не знала, я не захотела ее расстраивать. Теперь вы довольны?
– Вполне, – хрипло сказал Сокольский.
Лунный свет упал на его бледное, застывшее лицо с опущенными глазами, и Мери вдруг почувствовала, как у нее болезненно сжалось сердце.
– Я могу идти? – намеренно холодным тоном спросила она. – Прощайте, ротмистр.
– Честь имею, княжна.
Мери пошла к калитке. Она уже взялась за белеющую в темноте перекладину, когда сзади послышались торопливые шаги.
– Мери, постойте! – раздался хриплый голос. – Прошу вас, подождите…
Вздохнув, Мери повернулась к Сокольскому. Осторожно протянув руку, тронула его за плечо.
– Господь с вами, вы весь дрожите, да в чем же дело?! Давайте сядем, прошу вас… ну, хоть здесь. Что случилось, расскажите мне?
Она решительно уселась на вросшую в землю каменную скамью возле калитки, и Сокольский, опустившись рядом, первым делом полез за папиросами.
– Вас не беспокоит, княжна?..
– Ничуть, я привыкла, курите…
Поджав под себя саднящие ноги, Мери ждала, пока Сокольский прикурит от спички. Сделав несколько торопливых затяжек, он выбросил папиросу. Глядя на медленно гаснущий в траве красный огонек, произнес:
– Я, собственно, хотел только просить вас…
– О, само собой! Сергей Дмитриевич, я никому ничего не расскажу, поверьте!
Сокольский усмехнулся. Помолчав, глухо спросил:
– Мери, откуда вы могли все это знать? Все, что говорили мне тогда? Сразу хочу сказать, что ни в какие цыганские гадания я не верю, но… Как вы узнали, что я не могу спать, как, черт возьми?! Откуда вам стало известно о моих снах?! Надин не могла вам рассказать, она не знает! Никто не знает! Как узнали вы?
Мери только пожала плечами. Незаметно вздохнув, посоветовала:
– Забудьте об этом, голубчик. Вот уж есть чем мучиться, ей-богу… Забудьте, словно не было ничего. Никто не узнает, будем знать только я и вы. Ведь, наверное, это все-таки к лучшему, что я оказалась там… в ту ночь?
– Право, не знаю, княжна, – отрывисто сказал Сокольский. Пальцы его отчаянно теребили ремень портупеи, словно хотели порвать его.
– Бросьте. Пустое. Возвращайтесь к гостям. – Мери встала. – А мне пора идти.
– Не уходите.
– Но я не понимаю…
– Не уходите, ради бога, прошу вас!
Он вдруг упал на колени, и перепуганная Мери, вскочив со скамьи, закричала на весь сад:
– Ротмистр, что с вами, что вы делаете?!
– Не уходите… – тихо, хрипло повторил Сокольский.
Мери, помедлив, положила руку ему на плечо.
– Сергей Дмитриевич… Сережа… ну что же вы, в самом деле… Встаньте, стыдно! Не надо делать так…
– Простите меня, княжна… – Сокольский с силой, до боли сжал ее руки, и Мери не решилась высвободить их. – Простите… Я все понимаю… Знаю, что вы сейчас думаете обо мне… И вы правы… Но… не уходите, прошу. Я не могу больше… Я… Мне страшно… Простите меня, мне страшно…
– Ничего… Это ничего… Вот увидите, все наладится… Это нервы, просто нервы… – шептала Мери.
По лицу ее потекли слезы, и она изо всех сил старалась не хлюпнуть носом, чтобы этого не заметил Сокольский. Но он прятал лицо в ее ладонях, обжигая их горячим дыханием, и Мери, глядя сквозь пелену слез в ночное небо, думала только о том, чтобы скрылась луна. И насмешливый диск, словно догадавшись, затянулся длинным седым облаком, пришедшим с гор. В саду погасли полосы света, стало совсем темно. Мери неловко, боком, снова опустилась на скамью. Тяжелая, горячая голова Сокольского упала ей на колени, и Мери, горько вздохнув, погладила ее. «Сенька, бессовестный, где ты? Где ты?.. Я одна, я без тебя, я тоже больше не могу…» Черная ночь молчала. Из освещенного дома чуть слышно доносился вальс «На сопках Маньчжурии». Под древними утесами рокотало, дышало невидимое море.
На другой день все было именно так, как обещала Дина: с самого утра в маленький домик на Черешневой улице начались визиты. Первым появился почти весь офицерский состав Кубанского стрелкового полка – в меру похмельный, но решительно намеревавшийся «припасть к рукам прекраснейших». Сердитой и невыспавшейся Дине едва удалось выпроводить всех через два часа. Сокольский вместе с друзьями не пришел – к огромному облегчению Мери. Княжна не представляла себе, что они с ротмистром могли бы сказать друг другу – после того, как минувшей ночью, в кромешной темноте, он стоял на коленях, пряча лицо в складках ее юбки, а она, боясь отстранить его, изо всех сил старалась не расплакаться. К счастью, это продолжалось недолго: Сокольский неожиданно поднялся и зашагал прочь – молча, быстро, не оборачиваясь, забыв на скамье полупустой портсигар. Мери не нашла в себе сил окликнуть ротмистра и, едва дождавшись, когда высокий силуэт скроется в темноте за калиткой, осторожно перебралась через забор на соседнюю улицу и поспешила на Черешневую, к Дине.
К полудню пришел полковник Инзовский, занял прочную позицию за столом и долго расспрашивал княжну о ее приключениях. Та вынуждена была рассказать и о работе в ресторане еще до революции, и о голодной жизни в Москве, и о бегстве, и о том, как пропала мать, и о таборе. В десятый раз Мери повторила, что цыгане не сделали ей ничего плохого, что они спасли ее, что никто не заставлял кровную княжну побираться босиком по площадям, а она решилась на это совершенно добровольно, не желая сидеть на шее своих спасителей. Но Инзовский, кажется, не верил девушке и лишь качал головой, слушая.