— Вот тут пока и располагайся. Народ шумноватый, но неплохой. Я думаю, ты тут долго не засидишься — Федя к новостникам ссылает за провинности и тех, кого только взял. Пару недель — самое большое.
— Да мне все равно, — улыбнулась Ника, устраиваясь в кресле и выкладывая из сумки на стол блокноты, карандаши, ручки, пару резинок, точилку и фоторамку со снимком сына.
Тихонов подошел ближе и аккуратно взял рамку:
— Твой?
— Мой. Максимка.
— Хороший парень. И муж есть?
— Мужа нет, — лицо Ники не выразило никаких эмоций, но Тихонов отчего-то понял, что больше спрашивать не нужно. Вернув фото на стол, он предложил:
— Кофе захочешь — ко мне приходи, у меня кофеварка стоит.
— Спасибо.
— Ну, давай привыкай, удачи, — и заместитель главреда ушел к себе, оставив Нику в одиночестве.
Она включила компьютер и погрузилась в поиск материалов к статье.
— Кто взял ее на работу?!
— Филонов.
— А что — ты никак не мог помешать?! Она же начнет рыть везде — недвижимость ее специализация, почему ты заранее не проверил?
— Погоди… ее же куратор рекомендовал — как можно было не взять? Филонов, кстати, вообще не возражал. А у него нюх на журналистов.
— Да?! Погодить?! А потом поздно будет — когда эта сучка влезет во все дела по самое «не хочу»!
— А что такое есть у нас, чтобы нам опасаться? Или я чего-то не знаю?
— Всегда и везде, если задаться целью, можно накопать какие-то залежи, о которых все уже забыли, но неприятностей они наделают. Мы — тоже не исключение!
— Можно, конечно. Но Филонов же не дурак и понимает, что нельзя кусать руку, которая тебе кормушку наполняет.
— На твоем месте я бы не был в этом уверен. И вообще — вся эта шайка-лейка разномастная… кто знает, в какую сторону их понесет? Журналисты — самый продажный народ, и всегда находится тот, кто предложит больше.
— Филонов не такой.
— Ну-ну… А скажи, почему ты, как наш представитель, в редакции ничего не знал о том, кого берут на работу?
Вересаев пожал плечами:
— Ну, как-то так вышло… Филонов ее сразу ко мне привел, а потом уже выяснилось, что это куратор рекомендовал. Не буду же я кусать руку «оттуда», правда? И патрон в курсе уже.
— Мне кажется, он давно в курсе. Только вот почему молчал? Я у него спрашивал напрямую, но он как-то замялся. Странно это все.
— Ты что панику развел, я не понимаю? И вообще — странный ты в последнее время. Случилось что? Так расскажи, поделись, я постараюсь помочь, если смогу.
— Не надо, все у меня нормально. Это я так, не выспался. Ясное дело, что пригодится нам эта Стахова, конкурентов у нас хватает, есть где развернуться с ее расследованиями. Лишь бы не в ту сторону копать не начала. Потому и говорю — сам приглядывай, мало ли…
Глава 6 Мужчина мечты
Через несколько недель Ника привыкла к новому коллективу, и работать стало намного легче и приятнее. Друзей она не заводила, но отношения со всеми коллегами складывались хорошие, и она даже дважды принимала участие в вечеринках в баре «Сайгон». Спиртное Ника не любила, но пару бокалов пива себе позволяла, как и участие в еженедельном петанке — ей неожиданно стала нравиться эта игра, и оба раза Филонов брал ее в свою команду. Несколько партий они выиграли — к неуемной радости не особенно спортивной Стаховой.
— Ничего, научишься, — всякий раз утешал ее после не очень удачного броска Филонов, и Ника с благодарностью кивала, а при следующем броске старалась учесть все замечания и подсказки.
Но самое забавное событие произошло с Никой тоже после петанка — в той игре она повредила запястье, и Тихонов, игравший с ней и Федором, предложил подвезти в травмпункт. Там-то Стахова и встретила его…
Его звали Дмитрием Сергеевичем Рощиным, он работал врачом-травматологом и дежурил именно в это воскресенье.
Когда Ника вошла в кабинет, придерживая распухшее запястье левой руки, он что-то писал в журнале. Стахова поздоровалась, и в ту же секунду на нее устремился взгляд таких пронзительно-серых глаз, что ей показалось, что она разучилась дышать.
— Проходите, присаживайтесь, — проговорил доктор, и Ника с сожалением отметила, что сказал он это совершенно дежурным тоном, — что произошло?
Ника подробно рассказала, как именно упала на руку, неловко подвернув при этом ногу. Нога не беспокоила, а вот запястье…
Доктор вышел из-за стола и прохладными пальцами взял Никину руку. В его мягких, но решительных движениях было столько уверенности, что Ника залюбовалась и даже не почувствовала, как он крутит ее запястье:
— Снимок сделаем, но мне кажется, что это просто ушиб. Если не подтвердится перелом, походите с тугой повязкой.
Стахова не могла понять, что происходит. Сердце ее колотилось, в лицо бросилась кровь — она физически ощутила, как покраснела и глупо смотрит врачу в лицо, потому что тот тоже залился румянцем.
— Простите, — смущенно пробормотала Ника и отвела взгляд.
Доктор записал все ее данные и дал направление на рентген, добавив, когда Ника уже почти вышла из кабинета:
— Обязательно зайдите ко мне со снимком.
— Хорошо.
Закрыв за собой дверь, Ника привалилась к стене и попыталась отдышаться и взять себя в руки. «Вот правда — если бог не хочет подписываться своим именем, то берет псевдоним Случай, — подумала она. — Кто мог знать, что я сегодня встречу того, кого ждала после смерти Максима? Ведь я достаточно хранила ему верность — даже до Мирека. Не думаю, что он осуждает меня». Мысли о докторе Рощине не давали ей покоя до того момента, пока она, держа в руках свежий снимок запястья, не вошла в его кабинет снова. Лицо врача вдруг озарилось такой улыбкой, что Ника поняла — он, возможно, тоже заинтересован в продолжении знакомства.
Так и вышло. Посмотрев снимок и наложив Нике тугую повязку, Рощин, чуть смешавшись, спросил:
— Вы не будете возражать, если я завтра позвоню и узнаю, как ваши дела?
— Не буду, — улыбнулась Ника, — моя работа позволяет вести разговоры в любое время.
— А кем вы работаете?
— Я журналист.
— Интересная профессия. В газете или в журнале?
— В интернет-издании. «Русская Галактика» — не слышали?
— Нет, но сегодня же обязательно найду. Интересно почитать, о чем вы пишете.
Ника пожала плечами:
— Обо всем пока. Но скоро буду заниматься тем, в чем разбираюсь лучше.
— Это чем же? — заинтересовался Рощин.
— Журналистскими расследованиями. Я много лет этим занималась, пока в Чехию не переехала.
— В Чехию?
— Так вышло.
Ника чувствовала, насколько легко ей разговаривать с этим человеком в голубой больничной спецодежде — намного легче, чем с Миреком, чем с коллегами в редакции. Может, потому, что в его глазах она видела неподдельный интерес к себе?
В дверь постучали:
— Дмитрий Сергеевич, если вы свободны, то к вам пациент.
Рощин улыбнулся извиняющейся улыбкой:
— Простите, Вероника Геннадьевна, к сожалению, работа не ждет… А мы не могли бы завтра вечером увидеться?
— Могли бы.
— Тогда я позвоню?
— Конечно.
Ника встала, а Рощин, бросив взгляд на карту, переписал номер мобильного к себе.
— И руку не нагружайте.
— Не буду. Спасибо.
— До завтра.
Ника выскочила на крыльцо с такой скоростью, как будто Рощин мог передумать и отказаться от завтрашней встречи, а ей этого совершенно не хотелось.
— Ты чего так долго? — вывел ее из эйфории голос Тихонова, о котором она, разумеется, совершенно забыла. — Народу много?
— Ой, Саныч, я думала, что ты уехал, — смутилась Стахова.
— Как я тебя брошу? Что с рукой-то?
— Фигня — ушиб. Но я левша, это слегка меняет дело.
— Работать не сможешь?
— Смогу, но долго печатать не получится пару дней.
— Это ничего. Можешь завтра не приезжать, я Феде скажу.
— Нет-нет, не нужно, я приеду. Подберу материалы, просмотрю, что уже сделала — чего время терять? — возразила Ника.
— Ну, тогда я тебя домой довезу и поеду.
Дома, уже лежа в постели, Ника вдруг закрыла глаза и представила лицо доктора Рощина — серые глаза, густые брови, прямой тонкий нос, узкие сухие губы, легкую щетину. Ей почему-то даже в голову не приходило, что он может оказаться женат. «Так не бывает. Так просто не может быть, это несправедливо. Я так долго его ждала — он не может подвести меня. Так нельзя», — думала она, вновь и вновь прокручивая в голове каждое сказанное Рощиным слово.
«Я спрошу его об этом завтра сама. А что — возьму и спрошу», — решила она, уже засыпая.
Глава 7 Второй человек в редакции
Филонов приболел — разыгралась аллергия, а потому летучка переместилась к Тихонову. Раздав всем задания и выругав корректора за опечатки, Саныч зашарил по столу в поисках сигарет. Ничего не обнаружив, он обвел взглядом тех, кто еще не успел покинуть кабинет.
— Ну?! — грозно произнес он.
— Ин гроссен фамиллиан нихт клювом клац-клац, — изрекла молоденькая журналистка Лена, поправив на носу огромные очки.
— Я вот тебе покажу — клац-клац! — взревел Тихонов, лысина которого от напряжения покрылась испариной. — Ну, посмотри на них — вторая пачка сигарет со стола! За утро! Сволочи!
— Саныч, ну, тебе жалко, что ли? — меланхолично отозвался пиарщик Тряпичников, рисуя что-то в блокноте. — Пусть курят — дольше проживут.
— Да не жалко мне! А противно! В собственном кабинете нельзя ничего на столе оставить! — бушевал Тихонов, размахивая руками.
Между собой сотрудники, когда были уверены, что зам главного не слышит, называли его Гауляйтер — за пристрастие к крепким выражениям, жесткий характер и былую причастность к группировке футбольных фанатов клуба «Торпедо». Дрессировал он подчиненных безжалостно, легко срываясь на крик, но его все равно уважали и любили за справедливость и отходчивость. Второй после футбола страстью Тихонова были собаки. Ника, увидев на рабочем столе снимки двух совершенно потрясающих такс, осторожно поинтересовалась, чьи они. И с удивлением выслушала ответ Тряпичникова:
— Да Саныча, чьи еще. Он этих дамочек больше бабья любит. Да вот сама спроси как-нибудь — только временем запасись свободным, он про них часами может рассказывать.
Вообще компания в «Русской Галактике» подобралась довольно разношерстная, если не сказать — странноватая. Филонов набирал сотрудников не по политическим пристрастиям, а по умению работать и желанию совершенствоваться. У него не задерживались те, кто предпочитал полдня чесать затылок в поисках темы, кто не желал мыслить чуть шире, чем требовало освящение материала, кто просто не хотел вкладывать в статьи что-то свое. Филонов сам лично отсматривал практически все материалы, которые попадали затем в верстку. Ника удивлялась, когда он вообще спит — настолько большой объем работы он ухитрялся выполнять. Кроме «Русской Галактики», Филонов еще занимался собственным проектом под названием «Барахолка мыслей», где публиковал собственные статьи на исторические темы. Стахова, прочитав пару, прониклась к главреду еще большим уважением, если такое вообще было возможно. При таком деловом подходе в редакции все-таки царила атмосфера какой-то расслабленности, комфорта и спокойствия — так бывает, если люди чувствуют себя защищенно и уверенно. Филонов не давал спуску сотрудникам, но и с инвестором тоже разговаривал твердо. И уж если ему нужен был именно этот журналист, то он отстаивал его перед инвесторами до последнего — будь у журналиста пирсинг на всем теле или тату на половину лба. Инвесторы придерживались православных традиций и неохотно брали на работу представителей «альтернативы», однако для Филонова это не являлось препятствием.
И вот сегодня распоясавшиеся «альтернативщики» ухитрились с самого утра вывести из себя Тихонова — что грозило последствиями. В такие моменты Саныч брал в руки палку и обходил кабинеты редакции, всегда находя к чему придраться. Ника только давилась от смеха, слушая гневные вопли Тихонова и мышиный писк оправдывающихся сотрудников. Нынче под горячую руку зама попала Лена — та самая молоденькая девочка в очках. Причиной ора Тихонова стала… татуировка, которую он случайно увидел, войдя в кабинет неожиданно. Ленка демонстрировала коллегам огромный крест на голени, задрав джинсы, и тут-то к компании подкрался Гауляйтер.
— Это… это… Федя видел?! — взревел Тихонов так, что компания кинулась врассыпную, а Ленка забилась в угол кабинета.
Ника вошла как раз в тот момент, когда Тихонов, сверкая вспотевшей лысиной, орал за закрывшую голову руками Лену:
— Совсем сдурела, малолетка чертова?! Федька тебя в президентский пул журналистов готовит, а ты партаки бьешь?! Куда тебя с такой хренью?! Ты в штанах будешь на прессухи ходить?! Там дресс-код — никаких брюк на бабах, дура!
— Саныч, Саныч, ты успокойся, — попыталась урезонить разбушевавшегося начальника Ника, но тщетно:
— Успокоиться?! Ты погляди на ее ногу!
— Ну, теперь-то что орать? Уже сделано ведь!
— Ника, ты хоть чушь не пори! Единственная адекватная баба в этой конюшне! Как она будет ходить на пресс-конференции, скажи?! — немного остывая, спросил Тихонов, махнув в сторону Лены палкой.
— Наденет длинную юбку строгого покроя и пойдет, не вижу ничего кошмарного, — подмигнув Лене из-за спины Тихонова, сказала Ника. — Какой смысл орать? Татуировка никуда не денется уже.
Тихонов в ответ выдал матерную очередь, махнул рукой и выскочил из кабинета, хлопнув дверью так, что косяк еле устоял. Лена перевела дух, вытерла ладошкой вспотевший лоб и пробормотала:
— Спасибо, Ник… думала — убьет, на фиг…
— Ты чего ради начала тут нательную живопись демонстрировать? — поинтересовалась Ника, усаживаясь на подоконник. — Между прочим, Саныч-то прав — куда с такой татухой в президентский пул?
— Ой, да ладно — если что, я ее замажу тоналкой, — отмахнулась Лена, уже почти совсем придя в себя. — И потом — это ж еще не решено, может, меня не аккредитуют еще.
— Смотрю, ты не особенно рвешься, — заметила Ника.
Лена передернула худыми плечиками под розовой футболкой:
— Мне без разницы.
Ника уже знала, что Лена приходится Федору какой-то родственницей, но об этом в редакции знал только Тихонов — и она, потому что Саныч как-то поделился. Федор никак не выделял Лену, часто ругал за ошибки и неверную подачу материала, нагружал работой и вообще не делал поблажек. Точно так же относился к ней и Тихонов, и скандал сегодняшний устроил только потому, что знал — Федор не одобрит такую вольность, как огромная татуировка на голени. Лена год назад окончила институт иностранных языков, владела испанским и английским, но работу найти не могла, и Федор взял ее стажером. Девочка оказалась довольно способной, училась быстро, но вот с тараканами в ее голове ни Филонов, ни Тихонов ничего пока сделать не могли.
— Не понимаю. Что значит — все равно? — спросила Ника, внимательно разглядывая Лену, уже севшую за компьютер. — Тебе все равно — сидеть в редакции или ездить на президентские мероприятия? По-моему, это немного разный уровень.
— А что с того? Только лишние напряги — костюм деловой, прическа строгая, то-се… — откликнулась Лена, ловко закинув в рот конфетку из розовой жестяной баночки. — Хочешь леденец? Малиновый, — предложила она.
— Нет, спасибо, я сладкое не очень. А тебе вот это твоя якобы «некаквсешность» так уж дорога? До такой степени, что ты не можешь ничем поступиться ради хорошей возможности?
— Ну, ты совсем как Филонов! Еще скажи, что мне не всегда будет двадцать три! И про «пупок между двумя мирами»! — фыркнула Лена. — Слышала этот прикол?
— Нет.
— Одна женщина набила себе на груди татуировку «Миру мир», а в шестьдесят лет у нее пупок оказался между двумя мирами, — захохотала Лена, и Ника вслед за ней тоже фыркнула от смеха. — Ну, глупость же. Это красиво, мне нравится — этого достаточно, чтобы никто мне не указывал, что бить, где бить и как часто это делать.
— Философия такая?
— Типа того, — кивнула Лена. — Вам не понять, вы иначе протестовали в молодости.
«Опа! — с удивлением отметила Стахова. — Вот это номер! Ей двадцать три — мне тридцать один, и эта девочка считает меня представителем другого поколения. Чуть ли не возраста дожития, блин! Забавно…»
— То есть ты считаешь, что я, например, не могу понять причин, по которым ты разрисовываешь себе ноги? — иронично усмехнулась Ника, накручивая на палец прядь волос, выбившуюся из-под заколки.
— Ну, почему же… как раз ты можешь. Но ты сейчас в той ситуации, когда тебе лучше поддакнуть Феде и Санычу.
— Н-да? Это почему же?
— Ты человек новый, тебе нужно удержаться, закрепиться — а потом уж свое мнение высказывать. А пока самая правильная политика — поддержать мнение руководства, — сказав это, Лена закинула в рот очередной леденец и развернулась в кресле так, чтобы видеть сидящую на подоконнике Стахову.
— Я тебя огорчу, наверное, но я всегда высказываю только собственное мнение. И никогда не подпеваю хору.
Ника спрыгнула на пол и пошла к себе, в душе злясь на то, что не сдержалась и отреагировала на маленькую, почти детскую провокацию Лены.