– Где?! – медведем взревел Илья.
– Так вот же, Приснославич! Вот туточки… – Твердила указал пальцем под сани. – Его сапоги. Больше некому…
– Тащи! Быстро! – гаркнул предводитель. На Никиту со спутниками он больше не обращал внимания, словно и не было их.
Дружинник наклонился, потянул.
Неужто Гладила?
Как только тело купца показалось из-под возка, парнишка, сопровождавший Илью, спрыгнул с коня, только пятки мелькнули. Он поравнялся с воеводой и схватил его за рукав, подрыгивая ногой от нетерпения:
– Гладила?
Приснославич не ответил. Зато Твердила сокрушенно закивал.
– Он, он родимый… Тоже загрызли, сволочи.
– Ты не болтай, ищи…
– Да ищу я…
Дружинник залез ладонью за пазуху купца. Пошарил. Скорчил недоумевающую рожу.
– Что-то я не пойму…
– Ищи, ищи! После понимать будем.
– Ага!
Твердила прощупал рукава. Безуспешно.
– В сапогах, – подсказал мальчишка.
– Ага!
Рыжий поплевал на ладони. Взялся за один сапог…
Давно застывший на морозе труп не поддавался. Твердила уперся посильнее.
– Я думаю… – шепнул Улан-мэрген. – Я думаю, это подсыл смоленский.
– Разве подсылы такие бывают? – сквозь зубы ответил Никита.
– А ты знаешь, какие они бывают?
– Не знаю…
Твердила, отчаявшись победить упрямые сапоги, вытащил нож и распорол попеременно левое, а потом и правое голенище. Прощупал их вершок за вершком. Плюнул на снег.
– Может, в санях? – с надеждой проговорил паренек.
Воевода устало вздохнул:
– С чего бы это? Да никогда Гладила… – Он осекся на полуслове. Махнул рукой. Повернулся к троим, которые стояли плечом к плечу – не то спасенные, не то пленники. – Кто на вас нападал?
Де Тиссэ отвернулся, не желая отвечать.
«Ну, что ж… Значит, мне придется отдуваться», – устало подумал Никита.
– Я не знаю, кто это был, – ответил он. – Лесовики. Дикие совсем. Да притом больные, похоже. Сам погляди, Илья Приснославич.
– Лесовики? – задумчиво произнес воевода. – Тут каждый второй смерд лесовик. С голодухи скоро кору с деревьев жрать начнут. Урожая не было прошлым летом. Кто знает теперь, доживут ли до весны. А тут еще…
– Может, они и голодные. Я не знаю, – вздохнул парень. – Нападали скопом – мужики и бабы разом. Не ограбить они хотели – убивать.
– С чего ты решил?
– Если бы они обоз хотели захватить, если бы товары их интересовали, лошадей бы не гробили. А ты погляди, Илья Приснославич, есть хоть один конь живой?
– Да я и так вижу.
– Они будто мстили за что-то…
– Мстили? Думаешь, есть за что? – быстро спросил воевода.
– Откуда мне знать?
Никита почувствовал подвох, но не мог понять, в чем именно он заключается.
– А если подумать немножко?
– О чем подумать?
– Что ты дурачка корчишь? – Илья приблизил лицо почти вплотную к Никите. Нос к носу. Парень ощутил запах кислой капусты.
«С собой он, что ли, в поход возит?»
– Что ты с ним болтаешь попусту?! – Мальчишка-смолянин возник рядом. Его щеки пылали, а голос прерывался от злости. – Тряхнуть его как следует!
Никита сперва удивился, что какой-то желторотик смеет указывать воеводе, а тот молча терпит. Потом прикинул, как быть, если смоляне все-таки решат полезть в драку. Шаг в сторону, чтобы Илья оказался между ним и лучниками. Ударить ногой по лодыжке, рвануть за рукав, бросая паренька на предводителя, подхватить течи, а там как кривая вывезет…
– Погоди, Василиса! – отмахнулся Приснославич. И только тогда парень понял, что безусый воин на самом деле женщина. Точнее, девушка, немногим старше его самого. Родственница воеводы? Невеста? Не очень-то правильно поступает Илья, таская женщину по здешним лесам, слишком уж тут опасно.
– Да что годить-то?
– Погоди, прошу тебя! Хочешь, чтоб я пожалел, что на уговоры поддался? – Командир смоленской дружины скрипнул зубами. – А ты, – он снова вперился глазами в Никиту, – отвечай, когда спрашивают, не юли.
– Что отвечать?
«Нет, пожалуй, придется и воеводу с ног сбивать. Хотя… Уйти ведь не дадут. Ишь, окружили…»
– Я видел следы всадников в деревне…
– В какой деревне? – слишком быстро переспросил парень и тут же понял, что тем самым выдал себя.
– А в той, что спалили и людей в колодец побросали, – жестко проговорил Илья. – Или вы там не были?
– Были, – поняв, что отпираться нет смысла, кивнул Никита.
– И что?
– Да ничего! Видели и дома обгорелые, и людей убитых, а кто это сотворил, мы не знаем.
– А кто знает? – вмешалась Василиса.
– Господь Бог знает! И тот, кто еще раньше нас там побывал! – Никита не сдержался, возвысил голос, едва не крикнул.
– Тише, не ори! – Приснославич поднял руку, словно намереваясь сграбастать парня за грудки. Но вовремя передумал. – Откуда мне знать, что вы к убийству непричастны? Был ты там?
– Был. Только трупы уже холодные были, а бревна горелые снегом замело. Опоздали мы дней на пять. Да и вы тоже!
– А кто докажет, что это не вы?
– Кто докажет? Добрян с нами был…
– Добрян загрызенный лежит! И Гладила тоже… Кто твои слова подтвердит?
– Они! – Никита показал на де Тиссэ и Улана, стоявших молча.
– А почему я им верить должен?
– А почему не должен? – теряя терпение, выкрикнул парень.
– Не ори! – рыкнул Илья. Тише добавил: – Вот что, малый. Я тебя не знаю. Друзей твоих тоже. Может, вы посланники московского князя… А может, и нет. А если и посланники, то откель мне знать, зачем вас Юрий послал?
– Иван… – не задумываясь, поправил Никита.
– Да невелика разница! – встряла Василиса.
Воевода поморщился, но смолчал, не нашел что возразить.
– Юрий, Иван… Что в лоб, что по лбу! Нет у меня им веры. Нет и вам веры. Многое мне тут непонятно. Откуда у людей раны кусаные?
– С ними вместе волки нападали! – звонко воскликнул Улан-мэрген.
– Тебя не спрашивают, морда татарская.
– Он правду говорит, – вступился за друга Никита. – Люди нападали вместе с волками. Или волки вместе с людьми…
– И кто тебе поверит?
– Я сам пару подрезал, не меньше!
– И где они? – Воевода обвел рукой поле побоища. – Где?
Парень осмотрелся. И в самом-то деле – где волчьи трупы?
Нет, не может быть. Никита зажмурился и потряс головой. Открыл глаза. Все по-прежнему. Окровавленные человеческие тела в грязных шубах, драных портах и засаленных рубахах.
– Что зыркаешь? – привлек его внимание Илья. – Мне своим глазам верить или твоим словам? Что скажешь?
Никита промолчал, пожав плечами.
– Нечем крыть, да? Если бы Добрян или Гладила живыми были бы да подтвердили…
Парень слушал краем уха. Что-то не так… Эта мысль засела у него в голове и свербела, как комариный укус. Но что именно не так, он никак не мог сообразить.
– Кто знает, на чьей стороне вы тут дрались? Рыцарь-чужестранец, да еще из крыжаков. Ордынец, от которых земля Русская полвека стонет…
– Литвина еще забыл, воевода! – Никита сдерживал себя из последних сил. Столько злых и несправедливых слов он не выслушивал ни разу в жизни. – Был с нами литвин один. Он мне жизнь спас, а сам сгинул. Вон там лежит! Пойди посмотри, воевода! Ты ж литвинов тоже не любишь, правда? Как и татар, франков, москвичей… Кого ты любишь, Илья Приснославич, кроме себя и своего князя? Всех людей делишь на своих и остальных, которые никем, кроме врагов быть не могут! Вот ты Добряна поминаешь к месту и не к месту, а Добрян, между прочим, вот его спас в бою! И не раздумывал – ордынец, мол, вражье семя! И дрались плечом к плечу: русские, франк, литвин, татарин…
– Довольно! – оборвал его воевода. – Хватит! Ничего не знаю и знать не хочу! В Смоленск с моим отрядом пойдете! Пока добром предлагаю. Не захотите, на веревке приведу, как коров или коней заводных. Ну, что?
Смолянин глядел с прищуром, испытующе. Его люди приблизились, окружив троих обезоруженных плотным кольцом.
Окинув взглядом копейные жала и наконечники стрел, следящие за каждым его движением, Никита вздохнул. Может быть, он и сумеет прорваться, уйти в лес, а вот Улан-мэрген с крыжаком вряд ли.
Брат Жоффрей, видимо, подумал о том же.
– Мы принимаем ваше приглашение, воевода, – торжественно проговорил он, не дав Никите открыть рта. – Найдутся ли у вас свободные кони под седло?
– Кони? – ощерился Илья. – А вот дудки. Пешком пойдете. Твердила!
– Я тут, Приснославич.
– Подбери их оружие. Да побыстрее!
Больше не говоря ни слова, не слушая возмущенного бурчания крестоносца, он развернулся и вспрыгнул в седло. Выкрикнул для своих уже:
– До Смоленска доберемся, холопов на санях пришлем за убитыми. И товар бросать негоже, надо привезти и родичам купцов отдать.
Уже шагая по дороге, Никита понял, что же из увиденного не давало ему покоя…
Грудень 6815 года от Сотворения мира Смоленская дорога, Русь
Ночную тьму разрывало пламя двух костров.
Невысокие, кривоногие воины в лисьих малахаях и войлочных подшлемниках, в куяках и чаргахах[110] по очереди проходили между огнями под бормотание седого, но еще крепкого шамана.
Невысокие, кривоногие воины в лисьих малахаях и войлочных подшлемниках, в куяках и чаргахах[110] по очереди проходили между огнями под бормотание седого, но еще крепкого шамана.
Вообще-то обряд очищения следовало проделать еще дня три назад, после того как отряд нукуров столкнулся с неведомым злом в забытой людьми и Великим Небом лесной деревушке. Но Кара-Кончар спешил – тверичи уходили, не останавливаясь, и, если оторвутся чересчур уж, то попробуй догони. Тем паче нельзя о смолянах забывать – если вдруг сядут на хвост, то отвлекут от главной цели.
И только отъехав подальше, ордынцы остановились на долгий привал, давая роздых усталым коням, а хитрый, как матерый лис, шаман Джерби развел священный огонь.
Нукуры молились кто Великому Небу, кто Аллаху, стараясь отвести прилипшее зло и неудачу, которой только дай слабину – прицепится, как репей к собачьей шерсти.
Кара-Кончар приказал устроить достойное погребение погибшему Алтану. Бедняга был хорошим воином, отважным и умелым, но невезучим. Может, и не стоило брать его в поход? Ну, теперь что толку рассуждать?
Татарский вождь сидел у костра и с содроганием вспоминал, как распахнулась дверь избы и из нее вывалился нукур, зажимая горло, а между его пальцами тугими струйками била алая кровь. Он еще подумал тогда: «За что? Ведь мы хотели честь по чести попросить харчей, никто не собирался грабить…» Как, увидев свежую кровь, напуганные смерды в один миг преобразились и с голыми руками бросились на его воинов, которые, не ожидая подвоха, разбрелись по деревне кто куда. Пришлось браться за оружие и убивать. Рубить и колоть рычащих, словно дикие звери, селян. Бить из луков… Хорошо еще, что заранее озаботились взять с собой не ордынские стрелы, а русские. Теперь, если кто-то наткнется на уничтоженную весь… дружинники смоленского князя, к примеру, или просто случайно проезжающие мимо купцы… то татар не заподозрят. И снег третьего дня шел – следы замело надежно.
Федот вздохнул. От боя он отродясь не бегал, но нет сейчас времени на стычки со смоленскиим порубежниками или княжьей дружиной. Тверичи уходят все дальше и дальше на закат…
Скрипнул снег под мягкой подошвой. Кара-Кончар повернул голову.
Верный Бургут стоял в трех шагах, согнув спину и упираясь кулаками в колени.
– Чего тебе?
– Я выполнил твое приказание, Кара-Кончар. Всех проверил. У Хори кусаная рана. Выше колена. Проклятые урусские псы! Штанину прокусили…
Федот помолчал. Вздохнул. Стоит ли звать шамана? Что нового может сказать Джерби? Они и так уже все обсудили еще на предыдущей ночевке. Перебитые ими урусы несомненно были одержимы злыми духами, вселяющими в людей ярость и жажду крови. И не такую, как у обычного воина, впадающего иногда в боевой раж, когда вокруг свистят стрелы и звенят сабли. Там все понятно и объяснимо. Здесь же люди на глазах зверели, пренебрегая опасностью, кидались грудью на клинки, лишь бы дотянуться зубами до горла врагов. Хитрая хворь. Кто знает, есть ли снадобье, спасающее от нее? Поможет ли молитва? Хватит ли сил у священного огня изгнать злых духов?
Джерби рассказал, что слышал еще от своего деда историю, как в одном стойбище заболел пастух.
Днем он был самым обычным человеком, а ночью его обуревало страстное желание напиться крови. Вначале одержимый нападал на овец, загрыз нескольких жеребят, и сторожевые псы – здоровенные, кудлатые, не боящиеся один на один волка, – поджимали хвосты и прятались, почуяв его приближение. Потом он принялся нападать на людей. Загрыз женщину, украл младенца прямо из люльки, покусал соседа, вышедшего ночью из юрты по малой нужде.
Сосед отбился и рассказал остальным жителям стойбища, кто повинен в ночном разбое. Убийцу опознали по отрубленной руке. Его сожгли, да вот беда – через две луны стал выходить на охоту укушенный сосед.
Вскоре все люди, жившие в том стойбище, или умерли от клыков, или озверели сами.
Печальные и удручающие сердце новости докатились до нойона, управлявшего тамошним улусом. Он был мудрым человеком, собрал самых отважных и решительных нукуров, окружил стойбище и перебил всех до последнего человека… Или не человека? Неважно. Тем более что нойон, рассудив здраво, уничтожил весь скот и всех коней. А потом сложил людские трупы вперемешку с тушами скотины в большую кучу, обложил хворостом и…
– Бургут!
– Я жду приказаний, Кара-Кончар!
– Позови Хори, да поживее.
Нукур поклонился и убежал, смешно переваливаясь с ноги на ногу. Федот, хоть и жил в Орде почти пять лет, никак не мог привыкнуть к походке кочевников.
В стороне весело перекликались татары. Хохотали, подшучивая по обыкновению над одноглазым и плешивым Уйгуром, который молча сносил обиды, несмотря на медвежью силищу – баатур легко гнул в ладони подкову.
«Когда-нибудь он сломает насмешнику шею, и все прекратится», – подумал Кара-Кончар. Вытащил из ножен прямой узкий меч. Отблеск пламени окрасил багровым тщательно отполированную сталь.
– Я привел Хори, – окликнул предводителя Бургут.
– Да? Хорошо. Подойди ко мне, Хори-нукур.
– Я жду твоих приказаний, Кара-Кончар, – приблизившись, несмело проговорил воин.
– Скажи, Хори, ты молишься Великому Небу?
– Нет, Кара-Кончар. Я верую в Аллаха и чту заветы его пророка Мухаммеда.
– Это хорошо, – кивнул Федот. – Аллах милостив…
Клинок цзяня прянул вперед подобно гадюке и ударил, как молния.
Всего один укол. Прямо в сердце.
Хори упал, как сноп, не издав ни звука.
Бургут, не дожидаясь особых распоряжений, перерезал нукуру горло, хотя особой нужды в этом не было. Все знали – Кара-Кончар, если желает кому-то смерти, бьет наверняка.
– Унеси и сожги, – устало проговорил Федот.
Когда помощник уволок не успевшее закоченеть тело, предводитель ордынцев поправил рукав черного чопкута, прикрывая перевязанное тряпицей запястье. Кто мог подумать, что девчонка с куклой так неожиданно прыгнет на него и вцепится, как шавка? Отметины от зубов уже начали подживать и ничуть не мешали держать оружие.
Глава семнадцатая
Грудень 6815 года от Сотворения мира Смоленская дорога, Русь
Вилкас очнулся неожиданно. Будто проснулся.
Масляно-желтый серп луны поливал светом заснеженный лес и истоптанные обочины санного пути.
Снег набился за пазуху и за шиворот. Голова раскалывалась от боли.
Литвин попытался пошевелиться. Замерзшие руки и ноги слушались плохо. Но, приложив усилие, парень поднялся на четвереньки. Осмотрелся. В глазах двоилось, но он сумел различить на белом снегу темные тела убитых людей и коней.
Неужели уцелел только он один?
Опираясь на палицу, которая не потерялась благодаря охватившему запястье темляку, Вилкас поднялся на ноги. Постоял, пошатываясь, а потом медленно побрел, проваливаясь по колено, к саням.
Он долго блуждал, разглядывая трупы. С трудом сдерживался, чтобы не плюнуть на разбойников или не пнуть их. Вспоминал поименно всех погибших купцов и охранников. Немало подивился, увидев, что с Гладилы стянули сапоги, но не забрали их, а, распоров голенища, бросили тут же…
А где тела Улана, Никиты и брата Жоффрея?
Как ни искал литвин, найти их он не сумел. Зато обнаружил, что снег взрыт конскими копытами. Сколько было всадников, трудно сказать точно, но не меньше десятка. Все кони подкованы по-зимнему.
Значит, рассудил Вилкас, неожиданно пришла подмога. Скорее всего, дружина Александра Глебовича, Смоленского князя. Наверное, они перебили остатки нападавшей толпы и увезли с собой уцелевших обозников. Хотя… Если подумать здраво, никто из спутников литвина не уцелел, кроме упомянутой тройки. А почему бросили остальных? Ах, да… Лошади, запряженные в сани, валяются мертвыми, боевого коня ни один здравомыслящий дружинник головой в хомут не сунет. Мертвые подождут, когда за ними приедут из Смоленска. На морозе не завоняются. Разве что звери пообгрызать могут. Так на это дружинникам как раз наплевать. Если за каждого смерда переживать, никакой «переживалки» не хватит.
Все правильно…
Парень потер затылок, продолжавший «гудеть» после удара дубины. Скривился от боли – ладонь наткнулась на здоровенную шишку. Волосы слиплись от крови и схватились корочкой. Очень сильно болел правый глаз. Чуть ли наружу не вылезал. И вроде бы он хуже видит?
Вилкас попеременно закрыл то один, то второй глаз. Да. Если смотреть правым, то видно не одну, а три и даже иногда четыре луны. Причем мутные они какие-то… Зато левый, слава Богу, в полном порядке.
Слегка утешившись, парень пошел искать свою шапку. Если уж выбираться к жилью, то надо позаботиться о теплой одежде. Хорошо бы еще снять шубу поцелее и почище с кого-нибудь из нападавших смердов. Под ноги ему попалось седло. Притороченный к нему меч показался знакомым. Вилкас, борясь с дурнотой и головокружением, наклонился. Так и есть – меч Никиты.