Шевельнулась, и снег под ногой оглушительно хрустнул. Ольга вздрогнула, очнулась, пошла к избе.
– Слышу, машина, – встретила ее в калитке Марина Журавлева. – Постояла и уехала. Думала, эти опять караулят, когда никого… Здравствуйте, Ольга Борисовна.
– Здравствуйте, Марина. Как вы тут?
– Да как… – Но рассказывать пока не стала. – Замерзли?
В печке с подвывом горели дрова, на столе стояла керосиновая лампа. Сильно пахло чем-то бензиновым, так, что Ольга с трудом проталкивала воздух в легкие.
– А чем это? – спросила. – Не керосином ведь…
– Солярку залила… Кончился керосин, и в городе, говорят, нет нигде.
– Это опасно – соляркой?
– Говорят, не очень. Посоветовали соли подсыпа́ть… что-то там нейтрализует. А вот вонь, конечно… – Марина, хмурясь, посмотрела на керосинку, потом обернулась к Ольге: – Чай будете? И поесть… Картошка вареная, могу подогреть…
– Нет-нет, – перебила Ольга, снимая пуховик, – чаю только. Я привезла кое-чего… Печенье, конфеты Павлику. Консервы.
– Павлик в городе. Учиться надо. Помните, обещались два раза в месяц учителей присылать? Будут, мол, давать задания, помогать…
– Помню, конечно. – Ольга присела к столу, но подальше от керосинки. – И как, не приезжают?
– Ни разу!.. Отвезла вот к Татьяне, к сестре, живет у них, как кусошник… Предлагали в интернат, но это совсем будет…
– Нет, Марин, в интернат не вздумай. Они могут тогда на лишение родительских прав подать.
В последнее время из журналистки Ольга стала превращаться в какую-то правозащитницу. Хотя никак не могла разобраться в правах, во всех этих хитросплетениях законов, распоряжений, регламентов. Да и кто в них по-настоящему разбирается? Большинство переселенцев, убежденных, что с ними поступили несправедливо, горячились, ругались, а потом почти все плевали и отступались. Немногие доходили до судебных тяжб, но лишь единицы могли защищать свои права сами, в основном же нанимали адвокатов, платили им деньги…
Деньги, деньги… Где они, деньги? Не для того даже, чтобы бороться, а просто выжить. Здесь, в деревне, если и не было работы, то кормили огород, скотина, тайга, рыба. И вот насильно вырывают человека отсюда, суют в квартиру. И что? Как ему дальше? Работы и в городе не для всех. Тем более, если тебе за сорок и ничего толком не умеешь… То есть жить в деревне умеешь, знаешь, как выжить, где добыть пропитание, что собрать и продать. А в городе?..
И столько запутанных историй! У Ольги в голове мешалось, плыло, когда начинала разбираться, вникать в подробности.
Вот та же Марина Журавлева. По закону, может, и не положена ей квартира, но по совести… Ситуация у нее, конечно, еще та. И дать бы ей и сынишке двухкомнатную квартиру, и было бы им хорошо… Хм, ну не хорошо, но не так беспросветно, как сейчас.
А ситуация такая.
Жили в этом большом доме родители Марины, ее сестра с мужем и двумя детьми и она сама. Семья сестры лет десять назад, еще до переселенческой очереди, получила квартиру в Колпинске, уехала. Марина вышла замуж, но прописка осталась эта, в родительском доме. Они с мужем уехали в Ачинск; регистрацию Марина сохраняла прежнюю… Прожили года три и вскоре после рождения сына развелись. Марина вернулась в тот момент, когда родители получали квартиру в Канске. Ордер выдали на родителей, на нее и на сына. Она взбунтовалась. Родители переехали в двухкомнатку в Канск, предназначавшуюся для всех четверых, а Марина осталась.
Сражается уже несколько лет. И одни говорят, что правильно, другие – что стремится выгадать лишнюю площадь.
В этой разобщенности людей – корень многих проблем и несчастий. Вот если бы где-нибудь в по-настоящему цивилизованном обществе решили строить подобную электростанцию с затоплением тысяч квадратных километров земли, с переселением тысяч людей, наверняка бы эти люди объединились и все сообща потребовали такой компенсации, что каждый бы стал миллионером, способным приобрести дом с большим участком или просторную квартиру. А может быть, компания отказалась бы от идеи строительства здесь, стала бы искать необитаемые поймы рек.
А так – каждый поодиночке стремится выцарапать условия получше, но в итоге все чувствуют себя обделенными, обиженными, обманутыми. Даже те, кому удалось отхватить две-три квартиры вместо одной, тоже жалуются – вырази радость, и подозрения начнутся, обсуждения за глаза. Хотя, не исключено, и искренне жалуются: родину никакими квартирами не заменишь…
Нет, нет, не совсем так! Есть откровенно довольные переменами.
С год назад неподалеку от деревни Усово, что километрах в тридцати выше по реке от Большакова, обнаружили домишко, в нем – старика. Одежда штопаная-перештопаная, борода от самых глаз, мебель самодельная, одеяло из лосиной шкуры.
В окрестности Усова бросились журналисты, в том числе и Ольга, – как же, настоящий отшельник, кутайский Робинзон.
«Может, власовец?» – предполагали одни; их поднимали на смех: «Нет, тогда уж белогвардеец!.. Власовцам сейчас лет под сто должно быть, а этому семьдесят самое большее. Хотя, – косвенно соглашались, – не исключено, что и беглый зэк».
На вопросы старик отвечал односложно: «Не помню… Давно здесь живу… Природа кормит…»
Опрашивали и усовских. Те пожимали плечами: «Ну, жил и жил, приходил иногда за солью, за спичками. По осени картошку приносил, сдавал, этим, видать, и зарабатывал… Нормальный, никого не трогал».
В конце концов удалось выяснить, что зовут отшельника Максим Петрович Щетинкин. Лет сорок назад приехал в эти края на стройку («Что-то строил, не помню»), потом поругался с начальством и ушел в тайгу. Ни паспорта, ни других каких-нибудь документов у него не было; человека с такими именем-фамилией-отчеством в базе разыскиваемых не значилось. Может, его совсем иначе звали, как знать…
Сначала Щетинкин ни за что не хотел покидать домишко. Обещал представителям дирекции и журналистам:
– Лучше утону, чем брошу дом, землю!
Но когда ему клятвенно пообещали оформить пенсию, переселить в квартиру с теплым санузлом, электроплитой, он смягчился, подписал бумаги.
– Если пенсия да квартира будут, то зачем мне земля эта?
Щетинкину сделали паспорт, поставили его жилище на кадастровый учет и провели оценку. Сотрудница соцзащиты по доверенности обошла в Колпинске кабинеты, оформляя документы, и вот отшельник под щелчки фотоаппаратов вселился в однокомнатную, но просторную – новой планировки – квартиру на втором этаже семиэтажного дома.
Следом за шествующим к двери подъезда Щетининым грузчики несли самодельное кресло из пня, кроватную сетку, доски для нар, тюк с одеждой и шкурами, мешки с посудой, инструментами… А замглавы Колпинска рассказывал в интервью:
– Максим Петрович ожил, повеселел. Сейчас для него главная проблема – продать несколько кулей картошки. Я предлагал ему: «Давай сдам оптом торговцам овощами». Он протестует, возмущается – хочет по рыночной цене. Робинзон Робинзоном, а деньги считать умеет… В общем, помимо основных забот, у меня теперь новая головная боль – как выгодно для деда реализовать картошку.
Другие переселенцы следили за этой шумной историей вернувшегося в цивилизацию отшельника со злой ухмылкой: «Нашли героя! Чё ему, безбытному человеку… А тех, кто всю жизнь на государство убивался, – как скотину в загон».
Ольга приехала в почти уже стертое с лица земли Большаково не просто попроведать Марину Журавлеву. Завтра должен быть, наверное, решающий день борьбы за лесопилку Масляковых.
Эта лесопилка, а по существу – маленький деревообрабатывающий завод, последние лет двадцать была единственным в селе предприятием.
Владел заводиком Александр Георгиевич Масляков, у него работал Дмитрий, сын, двоюродный брат Юрий и еще трое местных жителей. Распускали кругляк на доски, делали брус, рейки…
Когда началось активное переселение и гибель Большакова стала очевидной, Александр Георгиевич потребовал у администрации района, у дирекции перевезти имущество. Вместо перевозки его семье с поразительной легкостью и быстротой дали две двухкомнатные квартиры в Сосновоборске – престижном городке рядом с крайцентром. Масляков сделал вид, что не понял намека, – продолжал стучаться в двери начальства, писать письма: необходимо выделить участок под лесопилку, перевезти оборудование или в крайнем случае выплатить компенсацию – предприятие Масляков оценил в четыре миллиона рублей.
Администрация района отвечала, что у нее на это нет ни финансов, ни полномочий, а дирекция отреагировала следующим образом: ордера на квартиры аннулировали, объяснив это тем, что произошла ошибка при распределении. Предложили трехкомнатку в Колпинске. Масляков, хоть жена была против, согласился, но с условием, что лесопилку перевезут в черту города. Вместо этого появилось постановление снести ее в связи с «санитарной очисткой территории».
И вот по полученным Масляковыми сведениям завтра должна будет нагрянуть бригада сжигателей.
– Да, собирались, – подтвердила Марина Журавлева. – Тянуть им дальше некуда – весной вода пойдет…
Они с Ольгой сидели за столом; недопитый чай остыл, фитиль в лампе горел еле-еле – Марина берегла солярку, – освещая лишь кружок с полметра вокруг. Остальное пространство кухни было во мраке. Лишь плита печки пока еще густо краснела.
Печка прогорела, но пыхала жаром… От жары и духоты, да и после долгой и трудной дороги Ольгу клонило в сон.
– Что ж, явятся, – вздох Марины. – И меня заодно. Не стесняясь, прям при моей напарнице обсуждали…
Странность и даже нереальность ситуации была в том, что Марина работала в колонии-поселении, находящейся километрах в трех от села, готовила там в столовой, и зэки ее благодарили за вкусную еду, заигрывали с ней, некоторые и жалели, а потом получали приказ сжигать ее дом, садились в «ГАЗ-66» и ехали…
Один раз соседи отстояли (тогда в Большакове еще оставалось много людей), другой раз Марина, догадавшись, куда собираются зэки с канистрами, топорами, перегородила машине дорогу, заставила взять ее с собой. И самое удивительное – ее взяли, довезли до ворот и там объявили, что строение приказано ликвидировать.
Марина заперлась в избе, кое-как дозвонилась до милиции, до Масляковых. «Слава богу, – радовалась хоть чему-то, – мобильные телефоны придумали».
– И два часа это продолжалось, – рассказывала Марина в прошлую их встречу. – Эти орут, чтоб я покинула помещение, канистрами трясут, а я здесь плачу, трясусь. Знаю ведь, что им ничего не стоит плеснуть. Они там и наркоманы есть – за укол любое дело сделают… Тут Масляковы, еще другие сбежались, но что они могли – ругались только. Не драться же… А драться начнешь или канистры эти отобрать захочешь, так обязательно уголовное дело заведут. Но главное, что свидетели были, и эти не решились поджигать… Потом милиция из Колпинска приехала. «Что случилось? Кто такие?» А зэки: «Производим санитарную очистку территории». Это у них заученное выражение. Милиция: «Покажите документы, что этот дом подлежит сносу». У них нету. «Устное распоряжение». – «Чье?» – «Начальства». – «Какого начальства?» Как раз и зам по безопасности из колонии примчался. «У нас договор с дирекцией по подготовке водохранилища, – стал объяснять. – По договору мы обязаны очистить эту территорию». – «Но ведь этот дом жилой». – «Она не хочет выселяться»… Меня стали допрашивать. Я им всем прописку показываю: «Село Большаково, улица Садовая, дом восемь». Зам усмехается: «Я ее знаю – поварихой у нас работает. Жилье ей предоставлено, а она недовольна».
В общем, в тот раз офицер и зэки уехали ни с чем. Но больше покидать дом Марина не решалась и почти три месяца сидела здесь.
– Сына не вижу, с работы уволили, с водой беда настоящая… Колодцы завалили, снег весь в саже… Свет отрезали, телефон не ловит почти, новостей не знаю – транзистор шипит только…
Марина тяжело, с кряхтением, совсем как старуха – а ей всего лишь около тридцати – поднялась, подошла к печке, толкнула внутрь дымохода задвижку.
– Что, Ольга Борисовна, спать, может быть? – спросила усталым голосом, усталым не от работы, а от многодневного, многолетнего ожидания.
– Да, да! – Ольга встряхнулась, поднялась.
– Ложитесь здесь. Здесь теплее. Белье, извините… Но, наверно, лучше не раздеваться. Выстынет к утру…
– Да… А ты где?
– Я в комнате… рядом.
– Не замерзнешь?
– Да нет, у меня есть чем накрыться… Этого навалом.
Марина достала из кухонной тумбочки сковородку, подняла лампу, поставила сковородку на ее место, а лампу – сверху.
– Зачем так? – не поняла Ольга.
– Ну мало ли… На чугуне безопасней. Вам свет не будет мешать? – И, не дожидаясь ответа, добавила: – Пусть горит – хоть видно, что здесь живут.
– Да, пусть горит.
– Спокойной ночи тогда.
– Спокойной.
Положив рядом свой пуховик на случай, если ночью станет холодно, устроившись и затихнув, Ольга услышала, как Марина что-то шепчет в соседней комнате. То ли молится, то ли ворчит.
Ольга прожила в Большакове три дня. Ждала поджигателей. Они не появились. Может, узнали, что здесь корреспондент краевой газеты, и выжидали, когда уедет.
Днем Ольга ходила по остаткам села. Не могла отделаться от ощущения, что находится в недавно освобожденном от захватчиков месте. Уцелело четыре двора и заводик на краю Большакова, а остальное – присыпанные снегом остатки бревен, кирпичей, шифера, железяк. Жуткие скелеты изломанных, вывороченных с корнем черемух, которые недавно украшали палисадники… И люди, встречаемые ею, казались изможденными, чудом уцелевшими под игом врага. Да, будто не две тысячи одиннадцатый год и не Сибирь, а сорок третий, какая-нибудь Смоленщина…
Людмила Маслякова, жена хозяина лесопилки, вызывала особенную жалость. Сразу угадывалась в ней женщина, проведшая большую часть жизни в относительном достатке, владелица большого и крепкого дома, которую уважали, которой одни по-хорошему, другие по-черному завидовали. Но все это в прошлом. Теперь впереди неизвестность, а сейчас – почти первобытное существование. Она и ругаться уже не могла, не имела сил, лишь смотрела на мужа и сына с укором, на Ольгу – с мольбой.
Старшие дети Масляковых жили кто в Назарове, кто в Лесосибирске, а младший сын, Дмитрий, держался при родителях, был союзником отца в борьбе за их предприятьице. Обитал не дома, а в сторожке на лесопилке – охранял.
Лесопилка давно уже не действовала, но оставалась, как могла судить Ольга, в рабочем состоянии.
– Хоть завтра можем запускаться, – подтверждал Дмитрий, – на складе кругляк просохший, пилы наточены. Но заказов нет. Там, – кивок вверх, – запретили с нами дело иметь. Хотят, чтоб мы сами всё бросили и убежали.
В который раз Дмитрий водил ее по заводику, показывал оборудование, рассказывал, сколько они в прежнее время могли нашинковать досок, натесать бруса… Ольга терпеливо слушала: неловко было говорить, что все это ей известно, – так переживал этот молодой парень в камуфлированном бушлате из охотничьего магазина за судьбу дела, так скучал по работе…
– А вот следы покушения, – кивал он на обугленные столбы навеса над лентой пилорамы. – Мне до сих пор кажется, что это приснилось. Главное, что ведь не бандюганы какие приехали. Ладно там в девяностые бандиты приезжали за долги сжигать, а тут милиция, дирекция по затоплению, пристава́, администрация района. С бандитами можно было повоевать, а тут – власть же, которая дисре… дискредитирует просто в своем лице всю власть. – То ли от этой запинки на сложном слове, то ли из-за воспоминаний Дмитрий стал заводиться. – И президента, и правительство… Вот дошло бы до Путина это всё, он бы их… он бы их точно всех ликвидировал! – Искривив губы в злой ухмылке, глянул на Ольгу. – А может, так и будет. Если есть справедливость, то так оно и будет! Чиновники, госслужащие выполняют коммерческие заказы. С какого хрена здесь милиция вообще?
– Но ведь милиция и спасает, – осторожно сказала Ольга. – Марину Журавлеву спасла, когда ее сжечь собирались. Прогнали милиционеры тех, из колонии.
– Ну да, потому что без них решили… не поделились. А так – все одно… И вот, пока комиссия с милицией нас вон там, – Дмитрий кивнул в сторону ворот, – грузили, зэки задами пробрались сюда и стали поджигать. Ребята, рабочие, как раз рядом были, увидели, кинулись тушить. Их скрутили. И нас с батей менты, пристава там держат. «Постановление администрации района!» – объявляют, как приговор. Я: «Где постановление? Покажите». Не показывают, держат. Там уголовники, тут – менты! И мы должны видеть, как огонь растет. Как пытка настоящая… И тут Виталька Синицын прибежал. Помните его? Парень такой шебутной…
– Да, он меня в первый раз по вашему селу водил.
– Ну вот… Как раз здесь оказался, хотя они давно переехали. Но что-то понадобилось… И вот он прибежал, достает мобилу и начинает снимать эту комиссию, каждого подробно. «Вот пусть в прокуратуре края посмотрят, дадут оценку, – говорит. – У меня там знакомые появились». И эти, хе-хе, нас побросали, стали рожи прикрывать. Забрались в машины свои и свалили… А с зэками мы сами уже разобрались. – Дмитрий похлопал рукавицами. – Эх, так тянуло их… побить хотелось. Но понятно же – стоит задеть, и сразу в травмпункт, ушибы, заявления… Так, короче, без драки отогнали их. Да они и не сопротивлялись – увидели, что те умотали, и тоже скорей… Стали мы тушить… Лешку Щербакова жалко – упал с крыши, ногу сломал. Только недавно гипс сняли, собирается сюда возвращаться. Злой стал… И вот скажите, Ольга Борисовна, если бы у них действительно постановление было, если бы по закону действовали, разве бы они так легко отступились?
Ольга лишь покивала в ответ.
Сказать ей хотелось много и объяснить, что наверняка Путин знает хоть в общих чертах о ситуации здесь. Это ведь не первый месяц, даже не первый год продолжается. А если не знает, то это странно просто: строительство ГЭС, переселение жителей нескольких сел – не рядовое событие, не регионального масштаба.