– Зачем? – спросил Смит в изумлении.
– Потому что нам нужно изо всех сил помочиться на новое открытие Итана.
Рабовладельцы не страдают привычкой делиться со своими пленниками напитками, а потому нам пришлось брать дело в свои руки. Без инструментов мы никак не могли открыть наглухо запечатанные бочки, но Фултон ощупывал бочки в темноте до тех пор, пока не нашел бочку с небольшой трещиной и утечкой. Следуя его инструкциям, мы тихо переставили остальные бочки, пока не достали интересующий нас сосуд.
– Если трое из нас встанут на бочку и спинами упрутся в балки палубы над нами, мы должны быть в состоянии сжать планки бочки до такой степени, чтобы они разошлись и дали хорошую течь. Задача четвертого – поймать поток.
– Но чем? – спросил я.
– Нашими сапогами, – ответил Смит. – Мне однажды пришлось вычерпывать воду из тонущей на канале лодки, и моя обувь оказалась весьма подходящим инструментом.
– Мне противно засовывать ноги в свои сапоги, не говоря уже о том, чтобы пить из них.
– Тогда можно опустить эксперимент и провести остаток наших коротких жизней в рабстве и истязаниях.
– В логике вам не откажешь. За работу.
Мы с трудом вскарабкались на бочку, держа равновесие, надавили на нее, действительно заставив ее дать добрую течь, собрали воду в ботинки и сапоги каждого из нас (мы были уже достаточно дружны, чтобы делиться друг с другом самым необходимым) и принялись пить столько, сколько могли. Было приятно осознавать, что мы что-то стащили у Драгута, пусть даже простую воду. Мы пили, пока наши животы не разбухли и мы не стали производить воду самостоятельно – непростая задача в такой жаре, скажу я вам.
– А в чью обувь собирать мочу? – спросил Фултон.
– Конечно, в сапоги Итана, – не колеблясь, ответил Смит.
– Подождите, – воспротивился я, – а почему не в вашу?
– Потому что это не я заварил эту кашу. К тому же именно вы обнаружили палимпсест.
Мне удалось заставить их проголосовать, но они единогласно проголосовали против меня, а потому вся производимая нами моча перекочевала в мои сапоги, причем мои спутники опорожнялись в них с нескрываемым удовольствием. Затем мы начали тереть пергамент мочой, мало-помалу стирая средневековые письмена и обнажая то, что было написано под ними.
Это оказалась карта с пересекающимися линиями и символами над изображением береговой линии, на которой виднелась бухта с узким устьем и дугообразной чертой, напоминающей забор, пересекающий сухопутную ее часть. Тамплиеры, или кто там заштукатурил ту стену, оставили после себя вовсе не молитвенник, но карту, ведущую куда-то, к чему-то. Не исключено, что она была каким-то образом связана с этим древним оружием, с воспламеняющим лучом Архимеда, изображение которого мы видели в подземелье. К сожалению, на карте не обнаружилось никаких слов, которые указывали бы на месторасположение берега, изображенного на ней. Результатом всех моих стараний стала вымоченная в моче карта неизвестного нам места.
– Почему здесь нет ни единого слова? – спросил Фултон.
– Карта предназначена для тех, кто и так знает, куда направляется, – ответил Кювье.
Смит продолжал изучать карту в сумеречном свете.
– Это место кажется мне отдаленно знакомым.
– Смит, вы у нас картограф.
– Судя по береговой линии, я бы сказал, что это вулканический рельеф, но эта бухта может находиться где угодно.
– Но точно не на Тире, – добавил Кювье, – там нет таких бухт.
– Гейдж, мне кажется, что вы все-таки что-то нашли. Так расшифруйте же, дружище!
– Я почти уверен, что эти линии и цифры что-нибудь да означают.
– Думаете?
– К сожалению, я не силен в разгадывании головоломок. Не нужно было мне становиться охотником за сокровищами.
На решетку нашей тюрьмы опустилась тень.
– Гейдж! Аврора желает видеть тебя!
Глава 19
Мне доводилось охотно соглашаться на приглашения женщин, но наш мрачный трюм я покидал с обреченным осознанием неизбежности встречи с леди Сомерсет. Какой бы восхитительной красавицей она ни была, я все еще носил тот шрам на бедре, который она оставила, вонзив в него индейское копье. Ее новое домашнее животное не без аппетита рассматривало мои ноги, а я был не в настроении для обмена колкостями в отношении нашего прошлого. Тем не менее ее флагманский корабль приблизился к нашей шебеке, чтобы принять меня на борт, а я, судя по всему, должен был с грациозностью балеруна перемахнуть на ее судно. Вместо этого Драгут снял с меня один из кандалов и приказал помыться.
– Ради Аллаха, вы что, промахнулись мимо ведра или обмочились от страха?
– Хамиду, просто я пахну, как пират.
Меня раздели и обдали прохладной морской водой. Затем я вновь натянул свою видавшую виды одежду, причесался, пропустив пальцы сквозь волосы, и, стараясь не потерять равновесие, пересек тонкий трап между двумя кораблями, держась за канат, брошенный мне с корабля Авроры. Не скрою, я ощутил себя немного пиратом и признал, что и в этой профессии есть свои прелести. Но затем я осмотрел головной корабль.
Корабль Авроры «Изида» был больше шебеки Драгута, имел более тяжелую артиллерию и более многочисленную команду, но чистотой мог сравниться разве что с конюшней. Тут и там свисали неподвязанные канаты, латунь позеленела, на палубе валялись холщовые мешки, пустые ящики и бутылки. Свободные от вахты пираты храпели прямо у пушечной тали, и куры клевали зерно, рассыпанное прямо под уставшим баркасом.
Я решил, что американскому фрегату понадобилось бы не более минуты, чтобы превратить эту посудину в груду щепок. Как жаль, что их не наблюдалось на горизонте…
– Я знаю, что вы не привыкли питаться свининой, но не пора ли вам подумать о том, чтобы разводить здесь свиней? – спросил я у своих пленников. – Свинарник у вас вышел на славу.
– Молчать, раб!
За свое остроумие я получил плетью по спине, и в следующую минуту боцман с обезображенным оспой лицом толкнул меня в направлении двери, ведущей в каюту на корме, дверь которой охраняли двое чернокожих пиратов, мускулистых и мясистых, словно два буйвола. Караульные были надменны, как мамлюки, и смотрели на меня с досадой на границе неверия. Должно быть, они считали, что их госпожа могла бы пригласить к себе кого-нибудь получше.
– Не было времени переодеться, – посетовал я.
Они лишь сморщили носы, проверили, нет ли у меня оружия, и протолкнули меня вперед.
– Я расскажу вам, какова она в постели! – крикнул я гоблинам.
В каюте корсара, достаточно высокой, чтобы встать в полный рост, царила приятная прохлада. Стеклянное окошко на корме было распахнуто, и бриз легко дул сквозь решетчатые ставни. Палубу покрывал персидский ковер, а у стен лежало множество подушек, придавая каюте оттенок восточной роскоши. Аврора, как Клеопатра, возлегала на гамаке, мерно покачивающемся в ритме волн. Свою боевую экипировку она сменила на простую льняную сорочку, которая, впрочем, не скрывала пышности ее форм. Ее изящную шею украшало изумрудное ожерелье испанского происхождения, а изумрудные сережки отражали глубину ее глаз. Тонкие пальцы светились и мерцали кольцами, а запястья и лодыжки покрывало достаточное количество браслетов, чтобы ее можно было использовать в качестве якоря, если б нам довелось потерять корабельный. Я, как никто другой, знал, что она за злобная ведьма, но это знание отошло на второй план, когда я наблюдал, как она, соблазнительно изогнувшись в гамаке, пьет из золотого кубка своими пухлыми губками. Черт побери, я ничего не мог с собой поделать и мгновенно возбудился. Если б только она не держала в руках пистолет и не была похожа на Астизу так же, как кобра похожа на соловья…
Ее мастиф, пристально наблюдавший за мной из угла комнаты с глухим рыком, тоже не добавлял романтики.
– Тихо, Сокар, – приказала Аврора. Сокаром, если я не ошибаюсь, звали одного из египетских богов подземелья, и этот монстр, доходивший мне до пояса, как нельзя лучше подходил под описание одного из темнейших демонов царства Аида.
– Та камера, в которой ты оказался, это нечто вроде предисловия к тому, как могут продолжиться наши отношения, – начала она безо всякой преамбулы; никакая вуаль не могла скрыть ее натуры доминирующей хищницы. – Могу заверить тебя в том, что темницы Триполи много, много хуже, а ожидаемая продолжительность жизни рабов Караманли значительно ниже, чем у моряков на судне, охваченном желтой лихорадкой. Тебе, как рабу, всегда будет не хватать воды, поддерживать чистоту будет просто невозможно, а твое ослабленное и изможденное тело покроется отвратительными волдырями и гнойниками. Хлысты и палки оставляют раны и рубцы, которые краснеют и испускают зловонный гной, волосы выпадают целыми клоками. Суставы болят день и ночь, зубы гниют, язык распухает, ты быстро теряешь зрение.
– Похоже на награду после ночи в постели с тобой.
– Похоже на награду после ночи в постели с тобой.
Бокал дернулся в ее руке, костяшки пальцев побелели. Судя по всему, она не привыкла к человеческой честности. Любой пират, осмелившийся пойти против ее воли, уже давно кормил бы акул на дне Средиземного моря, и, судя по всему, я рисковал такой же долей. Но при всем этом по какой-то странной причине она была явно неравнодушна ко мне. С чего бы это?
– Или мы можем вместе править миром, – закончила женщина.
– Аврора, ты многого добилась с нашей последней встречи – я надеялся, что ты окончательно сошла с ума и отдала концы где-то на неизведанных просторах Северной Америки. Но ты здесь, ты настоящий адмирал, но я все же очень сомневаюсь, что ты стоишь на пороге завоевания мира. Пленение меня, мягко говоря, это не совсем то же самое, что победить в схватке Наполеона или Нельсона.
– Но твое пленение – это лишь шаг на пути к зеркалу Архимеда.
– Так вот с чего все это началось? С мистической игрушки эксцентричного грека?
– Этот эксцентрик изобрел алгебру за две тысячи лет до Ньютона! Рассчитал значение «пи» точнее, чем фараоны! Он был настолько возбужден, когда открыл принцип вытеснения и закон, названный впоследствии его именем, что вскричал «эврика!» и голым бегал по стенам города.
– Бо́льшая часть знаменитых людей неравнодушна к публичности. Должно быть, именно моя скромность стоит на моем пути к знаменитости.
– Зеркало, если его удастся восстановить, сможет воспламенить любой флот. Оно будет испускать свой смертоносный луч вечно, не требуя перезарядки. Мы сможем грабить торговые суда любой страны, любой нации, и они, беспомощные, не смогут нанести нам ответный удар. Со временем можно установить эти устройства на кораблях и сжечь любой порт, любой форт, противостоящий нам. Представь, как взрываются склады с боеприпасами, как взлетают на воздух повозки с боеприпасами, как горящие моряки и солдаты разлетаются в стороны и падают в море…
– Аврора, какое воображение! Но все это было две тысячи лет назад. История древних времен, разве нет?
– Если только кто-то вроде тамплиеров не сохранил зеркало и не спрятал его в месте наподобие Тиры.
– Не сохранил и не спрятал. Я проверил.
– Может быть, ты недостаточно хорошо его искал. Или же знаешь больше, чем пытаешься представить. Давай же, Итан, ложись поближе ко мне, – она, соблазнительно извиваясь, переместилась на своем ложе, – гамак достаточно велик и для двоих.
– Вообще-то я зарекся иметь дело с женщинами, и ты лучше, чем кто-либо другой, знаешь почему.
– Когда-то ты умолял меня об этом…
– Это было до того, как ты убила всех моих друзей. Я пристрелил твоего кузена, если не ошибаюсь. Или брата. Или сводного брата… в конце той истории я уже и не знал, какой истории о Сесиле верить. Но в целом история наших встреч с тобой не самая безоблачная.
– Все эти люди были бы живы, если б ты поделился со мной своей миссией, как я просила с самого начала! Мы были бы партнерами, мы сделали бы этот мир лучше благодаря мудрости Ложи египетского обряда! Итан, неужели ты не замечал, что каждый раз, пытаясь поступить правильно, ты в итоге делаешь что-то не так? У тебя нет любви, нет денег, нет дома. Я же могу предложить все это, и много, много больше! Расскажи нам то, что ты знаешь, и присоединяйся к идее, которая гораздо больше нас всех. Преврати свою жизнь в нечто стоящее!
Сокар снова глухо заворчал, словно напоминая мне о том, что особого выбора у меня нет, но в следующий момент переключил свое внимание на кость (судя по всему, когда-то принадлежавшую незадачливому моряку, отказавшему Авроре), лежащую перед ним. Я подошел к небольшому столику, заваленному книгами и свитками по древней истории, алхимии и магии. Говорите про Ложу египетского обряда что хотите, но читателями они были исправными.
– Аврора, я бесполезен, как никогда. Ты видела, что мы откопали на Тире, – средневековый молитвенник. Мы нашли древние руины, пустые, как Версаль, и умудрились обрушить на них потолок. Ты абсолютно права, я полный неудачник, и ты сэкономишь себе много времени и сил, гоняясь за кем-нибудь более успешным.
– Тем не менее ты всегда на шаг впереди нас – и в пирамидах, и в Иерусалиме, и на американской границе, а теперь еще на Тире. Ты жаждешь знания так же неудержимо, как и мы, Итан!
– А кто эти «мы»? Как стать членом вашей клики заговорщиков, состоящей сплошь из лунатиков и мошенников? Подать заявление о вступлении в членство? Или это вопрос генеалогии?
– Мы – серьезные искатели прошлого, которые заслужили право править другими благодаря своему древнему знанию. По своему выбору мы бросаем вызов всему традиционному и предпочитаем следовать оккультному знанию, куда бы оно нас ни завело. Условностям и догмам мы предпочитаем мудрость. Идеальная гармония в мире воцарится только тогда, когда все будут подчиняться нам. Тебе и мне, Итан!
Что-то здесь не так. Зачем Авроре Сомерсет, английской аристократке и искателю-ренегату, стремиться к чему-то большему, чем измывательства над своими когда-то не добитыми жертвами? Если б я действительно располагал какими-либо полезными знаниями, я не удивился бы, если б она изобразила временный интерес, пока не получила то, что ей нужно, а затем перерезала бы мне горло. Но зачем намекать на возможность долгосрочного партнерства? Я терпеть не мог эту бестию, да и она не испытывала ко мне теплых чувств. Аврора уже видела мой пергамент с молитвами и пока еще не знала, что он все-таки может содержать нечто полезное… Нет, здесь было что-то иное, что-то странное, чего я пока что не мог понять.
– В моей жизни пока что не было места гармонии.
Она начинала терять терпение; ее поза в гамаке потеряла томность, а блеск в глазах сменился с соблазнительного на опасный.
– Ты предпочитаешь сгнить рабом?
– Отпусти моих друзей. И тогда, быть может, я помогу вам с этим вашим зеркалом.
– Итан, моя команда не работает бесплатно, им нужно платить. Твои друзья пригодятся для выкупа. Но вот себя ты все еще можешь спасти. Подумай о себе. Зачем тонуть всем вместе, когда ты все еще можешь выплыть?
Неприятно, что она была столь невысокого мнения о моих моральных качествах и полагала, будто подобное решение моей проблемы могло показаться мне привлекательным, но еще более неприятно, что она оказалась недалека от истины. Вот он я – один, без корней и привязанностей, покинул свою страну, чтобы служить другой, и попался в паутину, сплетенную моей давней любовницей; вот я писаю на грязный пергамент в надежде на то, что последнее приключение под землей было не совсем бесполезным. Да что я сам думаю о себе? Из уст Авроры эта перспектива казалась еще более пустой и мертвой, и, быть может, я смалодушничал бы, будь моложе и незрелее. Те редкие моменты в моей жизни, когда я демонстрировал стойкость своего характера и силы воли, наполняли меня чувством самоуважения – так, может, пришла пора взять это в привычку? Не просто измениться в своем отношении к окружающему меня миру, но начать настоящий проект реконструкции моей давно заблудшей души? Лишь один Бог знает, насколько хорошо мне удается давать себе клятвы и зароки, и лишь Он один знает, как плохо я умею их соблюдать.
– Но я ведь не сам по себе, не так ли? У меня три хороших друга в плену на корабле Драгута, и они страдают исключительно из-за моих неблагоприятных отношений с тобой. Нет, Аврора, пожалуй, твоему обществу в этом уютном гамаке я предпочту их компанию в том тесном трюме, наслаждайся жизнью без меня. Дело в том, что вы захватили бедных ученых, а не капитанов торговых судов, и наши жизни не стоят бумаги, на которой вы напишете требование о выкупе.
– Тогда вы умрете рабами! – Аврора вскочила со своего горизонтального трона и встала передо мной, дрожа от раздражения, сверкая яростным пламенем зеленых глаз, и клянусь Венерой, ее формы в льняной сорочке соблазнили бы и папу римского. Я искренне не понимаю людей, принимающих обет безбрачия. Полупрозрачная ткань, казалось, делала ее еще более нагой, нежели бы она действительно предстала передо мной голой, и я желал ее плоть до изнеможения. Но она была дьявольской искусительницей, и я не осмеливался коснуться этого огня.
– А вы никогда не заполучите зеркало Архимеда. Это все равно что дать бочку с порохом пироману. Вы не получите свое оружие, не получите меня и не достигнете той, вне всяких сомнений, извращенной цели, которую преследуете. Все, что у тебя будет, – эта каюта, команда головорезов-мусульман, галеты, трюмная вода и жизнь, полная одиночества, в поисках мира, который ты сама же и отвергла.
– Ты ничего не знаешь!
Ее собака вскочила на ноги и гавкнула в мою сторону, вновь заставив меня вздрогнуть и вспомнить о томагавке, которым я с удовольствием поиграл бы с этим мастифом на досуге.
– Именно! – молвил я. – А потому делай что хочешь – расскажи мне, утопи меня, брось меня за решетку, но прошу тебя, оставь меня в покое.