Декадентская красота Венеции влекла меня: таинственное переплетение зловонных каналов, величие тонущего, словно айсберг, города, кренящиеся дома, ритмичное пение лиричных гондольеров, дуги мраморных, потрепанных погодой мостов, балконы в стиле барокко, наполненные яркими каскадами цветов, и темноволосые красавицы, скользящие меж колонн по сторонам площади Святого Марка, словно танцующие герцогини в шелках, мерцающих, словно крылья бабочек. Этот город, королева Адриатики, был пронизан звоном колоколов, звуками роскошной оперы и вторящих ей церковных песнопений, и благоухал духами, специями, углем, мочой и водой. Солнечный свет дрожал на ряби мелких волн, и свечи маняще светили в темноте.
Но я изменился, напомнил я себе, а потому подавил соблазн хотя бы одним глазком взглянуть на удовольствия и пороки этого города. Вместо этого, зная репутацию итальянских оружейников, я умолял своих компаньонов дать мне достаточно времени на то, чтобы отыскать изящную венецианскую рапиру в одном из многочисленных оружейных магазинчиков. Венецианские мечи славились своей тонкостью, гибкостью и сбалансированностью, а также элегантным волнообразным эфесом, обладая при этом бо́льшим весом и стойкостью, чем их французские конкуренты.
– Такая есть у всех лучших дуэлянтов, – пояснил я.
Конечно, для драк в узких аллеях и переулках лучше подошел бы морской кортик, но рапира элегантно смотрелась в глазах женщин, что придавало мне некоторый щегольской шарм. Я почувствовал прилив лихости, когда прицепил рапиру к своему поясу и посмотрелся в треснутое зеркало магазинчика, решив, что выгляжу как настоящий придворный куртье. В итоге я потратил вдвое больше, чем мог себе позволить, и быстро понял, что при ходьбе рапира настолько неприятно бьет меня по икре, что мне пришлось снять ее и повязать себе на спину, словно это был старый добрый топор Магнуса Бладхаммера, чтобы она не путалась у меня в ногах. В конце концов, на дворе новый, девятнадцатый век, убеждал себя я, и если произойдет нечто маловероятное и мне понадобится оружие столь антикварное, как моя рапира, я получу достаточное предупреждение, чтобы снять ее со спины, достать из ножен, наточить и отполировать, и, наконец, принять некое подобие соответствующей фехтовальной стойки. Помимо этого, я все еще носил при себе привычный томагавк и винтовку, приклад которой все еще украшала пренеприятнейшая для моего глаза трещина, оставленная Сесилом Сомерсетом, сломавшим об нее свой меч во время моего последнего приключения. Винтовка была настолько изношена и потрепана, что в ней едва можно было разглядеть девственную элегантность, столь характерную для нее после изготовления в Иерусалиме. Тем не менее стреляла она хорошо, а я со всей своей экипировкой выглядел словно чей-то оруженосец. Женщины поглядывали на меня из-за своих вееров с осторожным интересом, вероятно, думая, что я за бродяга, а мужчины стороной обходили в узких переулках, словно от меня смердело, как от мясника. Венецианцы привыкли к самым разным посетителям, но слухи об Итане Гейдже, искателе приключений из Америки, быстро распространялись, что не могло мне не льстить, хотя я и не подавал виду.
С учетом того, что мы направлялись на османскую территорию, мои компаньоны с пониманием отнеслись к моим прогулкам по оружейным магазинам и сами занялись покупками. Мы с удовольствием воспользовались этим оправданием, чтобы накупить себе кучу новой одежды.
Кювье после длительного периода созерцания приобрел пару дуэльных пистолетов из латуни и серебра в коробке из розового дерева. На расстоянии десяти шагов из них действительно можно было бы кого-нибудь убить.
Грубоватый и сердечный Смит выбрал нечто гораздо более внушительное, остановившись на бландербассе, или громобое по-голландски, стрелявшем облаком металлических шариков из ствола длиной всего пятнадцать дюймов. Оружие было достаточно коротким для того, чтобы его можно спрятать под плащом или пальто, и когда Смит испытал его на причале в порту, его оглушительный грохот поднял в небо целые тучи голубей на площади Святого Марка за двести метров от порта.
– Пинается, как мул, зато рвет, как медведь, – отрапортовал он. – То, что нужно, чтобы заставить абордажную группу передумать.
Я ожидал, что Фултон выберет нечто похожее или что-нибудь еще более сложное и механически совершенное вроде девятиствольного мушкетона, спроектированного для боя с фор-марса и редко использовавшегося на практике, потому как его отдача была настолько сильной, что грозила сбросить незадачливого стрелка с вышки. Мне казалось, что именно подобное проектное несовершенство заинтересует пытливого изобретателя, и я уже представлял, как он фиксирует скобы и блоки, удерживающие его торс при отдаче. Но нет, Фултон заинтересовался самым странным из инструментов, уделив все свое внимание поношенной и запыленной шотландской волынке, что он обнаружил на полке одной из лавок.
– Да, это точно обратит наших врагов в бегство, – сказал я дружелюбно. – Слышал я эти волынки, от них даже собаки выть начинают. Завоеватели всех стран две тысячи лет стороной обходят Шотландию, лишь бы не слышать этого звука.
– Тот огнеглотатель в Пале-Рояле дал мне идею, – ответил Фултон. – Играть я на ней, конечно, не могу, но вот поиграть с нею – запросто. А что, если научить ее плеваться огнем? Будет чем заняться на корабле. – Он нажал на мехи, и волынка издала жалобный вопль. – Или чем развлечься.
Я весьма терпимо отношусь к сумасшедшим. Наверное, именно это их ко мне и притягивает.
Мы оплатили свои покупки, изобретатель выдул пару трелей из своей шотландской волынки, да так, что мы все вздрогнули, и затем ученые решили, что пора двигаться дальше.
– Мы торопимся, чтобы уделить больше времени науке, – объяснил Кювье. – Тира – это хранилище времени. А нам требуется время, чтобы объяснить загадки планеты, поскольку без него ничто не имеет смысла. Время, время, время.
– Бо́льшая часть людей неразумно распоряжаются тем временем, что у них есть, сказал бы Бен Франклин.
– Я имел в виду науку. Человеческий разум в плену нашего короткого понимания истории, Итан. Земной шар становится все более и более сложным местом, и все наши объяснения приходится сжимать в паре тысяч лет, словно растущий мальчишка пытается надеть ботинки на три размера младше. Но если Земля старше, чем мы думаем, тогда любые новые идеи имеют право на существование.
– Какие еще идеи?
– Идеи о том, что если мир не всегда был таким, как сейчас, то ему вовсе не всегда таким и оставаться, – вставил Смит. – Быть может, мы лишь одна глава длинной повести. О том, что люди – не цель существования вселенной, что мы лишь актеры в огромной драме, которую не понимаем.
– Людям это не понравится, Уильям. Нам нравится думать, что история с нас начинается и нами же заканчивается.
– Тогда зачем Бог оставил нам свидетельства того, что это не так? – спросил англичанин.
– Но раз камни уже настолько старые, у нас должно быть достаточно времени для ужина на площади, прежде чем ими заняться, что скажете?
– Фуше и Наполеон сказали нам поспешать. Венецианцы странно на нас посматривают. Точнее, на вас.
– У Фуше с Наполеоном на спинах нет мозолей от сотен миль поспешания по направлению к распрекраснейшему месту на Земле. А когда люди смотрят на вас, господа, нужно смотреть на них в ответ, особенно если это красивые девушки!
Я продолжил свои увещевания, перейдя к аргументу о том, что мы еще не нашли венецианского капитана, который согласился бы отвезти нас туда, куда нужно. Венеция воевала с турками последние три столетия, а османские воды кишели пиратами. Греки находились под пятой своих мусульманских властителей, которые называли своих христианских подданных «райа», или скот. Ни один венецианец не горел желанием отправиться в столь малообещающую точку в море, как Тира. Те капитаны, с которыми мы разговаривали, ломили нам такую цену, за которую можно было добраться под парусом до Луны. А потому завтра мы вновь отправимся в доки, пообещал я, между делом заприметив незанятый столик на Кампо ди Сан Поло. Мои компаньоны, которых Венеция влекла не меньше, чем меня, нехотя согласились. На небе появились звезды, а вместе с ними на площади появились и музыканты, и кувшины с вином. Мы подняли несколько тостов за наш пока что скромный успех, и вскоре мои компаньоны начали бросать нетрезвые взгляды в сторону итальянских милашек. В их глазах сквозил тот же голод, что и в моих. Как и Одиссея, нас сбили с толку сирены, но меня подвела еще и уверенность в том, что наши враги остались далеко позади или же, наоборот, поджидали нас впереди.
Мы изрядно выпили, когда мимо нас, покачивая бедрами, скользнула прелестная смуглая красавица с высокой прической в виде башни, одетая в платье, обнажающее волнующую ложбинку меж ее сочных грудей. Ее кожа была безупречна, как цветочный лепесток. Я надеялся на то, что она подмигнет мне или хотя бы молвит слово, но вместо этого она, дразня, приподняла юбку своего платья, на мгновение обнажив тонкую лодыжку, и ловко достала нечто из ее складок. Яблоко? Красавица на мгновение приподняла этот предмет в тусклом свете фонаря таверны, причем это нечто засверкало, словно волшебная пыльца фей, и затем легонько катнула его по полу в нашем направлении, кротко улыбнувшись сладчайшей из улыбок.
Мы изрядно выпили, когда мимо нас, покачивая бедрами, скользнула прелестная смуглая красавица с высокой прической в виде башни, одетая в платье, обнажающее волнующую ложбинку меж ее сочных грудей. Ее кожа была безупречна, как цветочный лепесток. Я надеялся на то, что она подмигнет мне или хотя бы молвит слово, но вместо этого она, дразня, приподняла юбку своего платья, на мгновение обнажив тонкую лодыжку, и ловко достала нечто из ее складок. Яблоко? Красавица на мгновение приподняла этот предмет в тусклом свете фонаря таверны, причем это нечто засверкало, словно волшебная пыльца фей, и затем легонько катнула его по полу в нашем направлении, кротко улыбнувшись сладчайшей из улыбок.
– Это что, такой итальянский обычай? – спросил Смит, не в состоянии сдержать отрыжку, когда объект остановился между нашими стульями.
– Если так, то и в кегли она, должно быть, играет с грацией Афродиты, – сглотнул Кювье.
– Что это, Итан? – спросил Фултон, любопытно поглядывая на дым, поднимающийся из медленно тлеющего шара. – Приглашение на фестиваль?
Я наклонился и заглянул под стол.
– Это, друзья мои, граната.
Глава 9
Даже не знаю, почему красота так часто становится источником разочарования, но должен признать: обычно женщины не бросают в мою сторону бомбы в первые пару часов нашего знакомства. Эта же галопом унеслась вдаль, прежде чем я успел представиться, и, похоже, ее единственной целью было превратить в лохмотья наши нижние и наиболее важные конечности. Следуя инстинкту, который выработался у меня после стольких разочарований в любви, я схватил дымящуюся гранату, огляделся и запустил ее в единственное отверстие, что видел, – в кирпичную печь нашей таверны.
Последовавший взрыв, вынесший из чрева печи град из кусков кирпича, теста, угля и останков запеченной утки, мог бы изрезать нас и выше пояса, если б я не повалил своих товарищей на пол, опрокинув стол перед нами в качестве щита. Нас окутало облако кирпичной пыли, но, по счастью, печь приняла на себя основной удар, а другие посетители покинули таверну в ужасе, но невредимыми.
– Это Ложа египетского обряда! – прокричал я, стараясь не обращать внимания на звон в ушах и гул в голове. – По коням!
– Итан, мы на острове, – прокашлял Кювье, – и у нас нет лошадей.
– Какая жалость. – Я потряс головой и сквозь пелену слез увидел несколько мужских фигур в капюшонах, ступивших на Кампо с противоположной стороны, угрожающе размахивающих чем-то блестящим в темноте. Один из них рукой указывал другим дорогу. – Тогда к гондолам!
– Сомневаюсь, что они так просто дадут нам уйти, – сказал Смит.
Мы спешно поднялись на ноги, подобрали разбросанные сумки и оружие и приготовились бежать от настигающих нас негодяев. Слух возвращался ко мне звуками людских криков.
И тут раздался грохот, от которого все на площади подпрыгнули, а Смита отбросило назад на полуразрушенную печь. Он выстрелил из своего бландербасса, заряженного восемью пулями, и трое из нападавших рухнули как подкошенные. Пули рикошетом летали, словно мухи в бутылке, а оставшиеся мерзавцы завизжали, пригнулись и гуськом побежали в укрытие.
– По звуку, англичанин, это бортовой залп линкора, не меньше! – прокричал Кювье.
Мысленно согласившись с тем, что наш охотник за камнями подал нам хороший пример, я вскинул свою винтовку и прицелился в человека, похожего на их предводителя. Я затаил дыхание, прицелился на упреждение в направлении его прыжка в тени и нажал на спусковой крючок. Он тоже распластался, скользя всем телом по булыжникам мостовой, наградив мои старания криками боли и смятения.
– Всегда заряжай оружие перед ужином, – сказал я.
– А с бландербассом уже неважно, сколько стаканчиков ты пропустишь за этим занятием, – с удовольствием сказал Смит и рыгнул.
Мы спешно удалились, а я безразлично придерживал рапиру, привязанную к моей спине, ругая себя за то, что не перевесил ее себе на бедро. Что в мечах хорошего, так это то, что их не нужно заряжать порохом и картечью. А плохое в том, что с ними нужно подбираться чертовски близко к тем, кто пытается тебя убить. В нас полетел град пуль, шлепками вгрызающихся в дерево и штукатурку, и мы побежали быстрее.
На канале Гиуффа мы не колебались. Одинокая гондола проплывала мимо с клиентом и напевающим гондольером, и мы прыгнули в нее, словно пираты, опрокинув незадачливого пассажира за борт.
– Это для вашей же безопасности! – крикнул я ему, летящему в грязную воду вслед за своей шляпой, уплывающей вдаль, словно маленький плот.
Затем я, наконец-то, высвободил свою рапиру и приставил ее к горлу гондольера.
– На Большой канал! Не бойся, тебя ждут хорошие чаевые!
Наш кормчий покосился округлившимися глазами на клинок.
– Синьор, изволите песню?
– Прибереги дыхание, лучше греби быстрее. Мы торопимся. – Он мощными толчками направил нашу гондолу вниз по каналу, а я обернулся к остальным. Смит уже достал свой бландербасс и засыпал в него свежий порох. – Кювье, будьте любезны, достаньте свои изящные пистолеты и стреляйте в этих мерзавцев, когда они достигнут канала. Фултон, прошу вас, обойдемся без звуков волынки.
– Они продырявили ее, черт их побери!
– Тогда изобретите что-нибудь еще. – Я попытался вспомнить спутанное спагетти из каналов этого города. – Отправимся в порт Сан-Марко и постараемся купить себе место на корабле.
– Боже мой, что это была за женщина? – спросил Смит, дрожащими руками загоняя картечь в свое орудие. Убийство всегда возбуждает, особенно в первый раз.
– Боюсь, эта женщина не склонна к флирту. Бьюсь об заклад, что она работает на наших врагов. Я думаю, что мы участвуем в гонке за право первыми добраться до Тиры, а это значит, что нам, боюсь, не стоило мешкать. Я ожидал от Венеции большего, особенно с учетом стоимости нашей гостиницы.
– Что-то преследует нас, – сказал Кювье, всматриваясь в темноту. Вспышка на мгновение ослепила нас, когда раздался звук выстрела из его пистолетов. Я не верил, что он во что-нибудь попадет из своих хлопушек, но из темноты раздался свист рикошета и крик.
– Клянусь бивнями мастодонта, они работают! – вскричал он. – Бог мой, да мы же опасные люди!
Мы обогнули дугу набережной и снова оказались в темноте, затем вынырнули из маленького канала и оказались на широком канале, змеей текущем через весь город. Мы находились в ущелье из огромных усадеб и особняков четырех и пяти этажей, за высокими окнами которых мерцали свечи и светильники, бросая слабый свет на былую щедрость и роскошь, остатки блистательной империи. Сквозь окна нашему взору открывались вековые гобелены, хрустальные люстры и парчовые шторы, меж которых тут и там появлялись белые, луноликие лица, встревоженные нашим шумом. Мы скользнули под мостом Риальто, взирая на беззаботных любовников, прогуливавшихся по его арочному променаду, и направились в сторону главного порта города, к кораблям, стоявшим на якоре у площади Святого Марка. На фоне звезд темными горами возвышались купола и башни, и звуки оперы летали над темной водой.
– Думаю, мы отогнали их, – выдохнул Смит, оборачиваясь.
– Боюсь, я вынужден с вами не согласиться, месье Смит, – ответил Кювье, указывая вперед одним из своих пистолетов, из дула которого торчал шомпол, потому как он только принялся его перезаряжать. – Похоже, у наших преследователей много сообщников.
Из канала впереди нас нам наперерез мчалась целая шеренга гондол, блокируя путь нашего отхода. Мы разглядели достаточно оружия, чтобы наполнить добротный арсенал. Последовала череда вспышек, и вода забурлила вокруг нас под эхо выстрелов, отскакивающее от зданий. Несколько щепок от гондолы взвились в небо, и наш кормчий застыл на месте.
– Только попробуй прыгнуть, и я насажу тебя на вертел! – предупредил его я, направив рапиру острием в его горло. – Греби к тому боковому каналу, пока они не сделали еще один залп.
Мы повернули в узкий канал, пронизывающий весь остров своим особенным маршрутом. Быть может, нам удастся оторваться от наших преследователей в жидком лабиринте Венеции. Этот узкий приток был погружен в темноту, и казалось, что дома склоняются над ним, словно кроны деревьев. Лишь вода мерцала слабым светом.
Позади нас появился свет фонаря на одной из преследующих нас гондол. Мы слышали яростную работу их весел. Я выстрелил из винтовки в очертания передней гондолы, и свет ее фонаря задрожал, но не погас. Кто-то упал в воду, и в ответ нам раздался залп из нескольких стволов. Пули со свистом посыпались на каменные берега, и мы одновременно пригнулись.
– Как жаль, что я не вижу их гондольера, чтобы пристрелить его, – пробормотал я, перезаряжая винтовку.
– Синьор, прошу вас, не впутывайте меня в ваши дела, – прошептал наш гондольер дрожащим голосом.
Поняв, что он сам представляет собой естественную цель, парень начал грести с гораздо большим рвением, чем можно было бы ожидать при иных обстоятельствах. Темные здания пролетали мимо нас, словно мы шли на всех парах паровой машины Фултона. Вокруг слышался звук распахиваемых ставень, жители пытались разглядеть, что происходит, но темнота была непроницаемой. Все, что они видели, это парад мечущихся призраков, а ближайший преследователь отставал от нас примерно на пятьдесят ярдов. Резкие повороты канала и низкие мосты никак не давали нам и нашим преследователям сделать прицельный выстрел.