Мужской взгляд. Когда мы с акушеркой переместили Иринку на кресло (а для беременной это почти акробатика, да еще и с капельницей), в наш бокс стал стекаться народ – медсестра, неонатолог, и все сгруппировались около кресла. Сначала я встал у изголовья и попытался промокнуть пот любимой. Но поскольку я сбивал ее с темпа, она в жесткой форме попросила не мешать. Опешив, я отошел в сторону и решил подержать за ручку, но и тут оказался не к месту, поскольку по бокам встали врач и акушерка. В итоге, я оказался примерно в полутора метрах от эпицентра.
Зрелище, братцы, скажу я вам, не для слабонервных. Это нельзя сравнить даже с самым навороченным фильмом ужасов. Это вообще НИ С ЧЕМ сравнить нельзя. Но после ТАКОГО начинаешь понимать всю ценность человеческой жизни.
Сначала о процессе. Весь процесс непосредственно родов проходит в три-четыре потуги (хотя у кого-то и больше). Потуга – это когда женщина выталкивает из себя плод, а врач и акушерка ей в этом помогают. Первая-вторая потуга – показалась головка, третья – вышла головка, четвертая – все остальное (руки, туловище, ноги).
Потуги происходили на раз-два-три – поехали! Моя мужественная жена тужилась, а Олеся Викторовна и акушерка, как бойцы без правил, локтями наваливались на ее живот и со всей дури выдавливали ребенка. Даже подпрыгивали и давили на живот всей массой тела.
Теперь о том, как сами роды выглядят со стороны. «Показалась головка» – это слабо сказано. Посреди кровавого месива появляется некий инородный предмет, похожий на переспевший огурец, только такой же кровавый, как и все остальное, и с заостренным концом, который пульсирует. Оказывается, головка у младенца не круглая, как у взрослых людей, а овальная, а пульсирует на конце мозжечок. В конце второй потуги головка полностью вышла, и я увидел, что это действительно головка. Причем буквально на глазах она стала более-менее круглой, как у всех людей – это кости черепа возвратились на положенные им места.
Овальная голова – это нормально? Это был первый шок.
Во время третьей потуги головка полностью вышла, и пошло остальное тельце. В этот момент отошли остатки околоплодных вод. Выглядело это так, как будто головка отделилась, и фонтаном полилась кровь. Мне поплохело, но не от жуткого вида, а от того, что я, грешным делом, подумал, что ребенку просто оторвали голову.
На четвертой потуге вышло тельце. Правильно говорят – если пролезла голова, все остальное пролезет. Плечи, ручки, туловище и ножки нашей девочки появились на божий свет, как зубная паста из тюбика, по-другому и не описать...
Я не могла поверить, что все позади. Тут же вспомнила свою случайную собеседницу в диагностическом центре перед УЗИ и ее слова, что в момент рождения сына она испытала несказанное счастье. Какое счастье? Несказанное облегчение – вот что я испытала в тот момент. Слава богу, все закончилось.
В боксе было подозрительно тихо.
– Почему она не кричит? – обеспокоившись, спросила я. Тут же мысль: может, это анестетик так повлиял на дочку, и она поэтому заторможенная.
– Сейчас закричит, – ответила акушерка, и в ту же секунду наша девочка разразилась громким воплем.
– Папа, вы не хотите перерезать пуповину? – спросили Диму.
– Нет, нет, вы сами, – было видно, что мужу немного дурно. Он еще не пришел в себя после всего увиденного.
(Мужской взгляд. Пуповину протягивали к моему лицу двумя кровавыми ножницами-щипцами. Я сказал, что для меня впечатлений достаточно).
Олеся Викторовна осторожно вытянула из меня плаценту. Послед мягко выскользнул и шлепнулся на стол. Врач изучила его. Вроде целый.
Дочку положили на пеленальный столик, она недовольно кричала. Я с любопытством разглядывала ее личико (надо бы запомнить, чтобы ни с кем не спутать!). Боже мой! Откуда в нашей славянской семье такой «татаро-монгол»? Волосики темные, глазки узенькие, скулы широкие, носик приплюснут, на лбу и на веках красные пятна, ресницы реденькие-реденькие. Зато пальчики красивые, с длинными заостренными ноготками. Но главное – никакого сходства ни с одним членом нашей семьи.
Тут мы вспомнили про фотоаппарат, и Дима запечатлел для истории нашу девочку. В тот момент ей было 5 минут отроду. Совместную фотографию счастливого семейства мы сделать не догадались. И, наверное, правильно. Потому что спустя годы мне бы не хотелось лицезреть свой «видос» после родов. От пережитого напряжения главное украшение моего лица, филированная челка, буквально стояла дыбом. И я потом никак не могла опустить ее обратно на лоб – она упрямо поднималась к небу. Так и жила я полтора дня с всклокоченными волосами, пока муж не передал мне фен.
– 53 сантиметра, вес – три семьсот, восемь-девять баллов по шкале Апгар, – объявила нам неонатолог параметры нашего ребенка. Мы с Димой удовлетворенно закивали. Неплохо! Но выяснилась одна не очень приятная вещь: у девочки перелом ключицы. Но неонатолог заверила нас, что у новорожденных все срастается просто мгновенно, так что через неделю о переломе мы и не вспомним. Я восприняла это известие спокойно.
Мужской взгляд. Неонатолог обтерла нашу дочку и ее параметры объявила громким поставленным голосом, чтобы все слышали (и не переспрашивали), а главное – чтобы это записали в карту. 53 сантиметра – это рост, если вытянуть ножки, а Даша (как и все дети) после рождения свернулась калачиком (все мышцы еще в тонусе и в том положении, в каком были в утробе). Поэтому она казалась и была такой крохотной и хрупкой, что я даже побоялся взять ее на руки. Пока неонатолог приводила девочку в порядок, я подошел к Иринке и спросил, как назовем. Глядя на дочку, мы сразу поняли, что быть ей Дашей, уж больно она под это имя подходила.
Дочку положили мне на живот. Это, конечно, непередаваемые ощущения. В такие минуты и начинаешь осознавать, что роды – это уже история, а ты стала мамой. Что на тебе лежит главное сокровище мира. Крохотная частичка тебя. Маленький скрюченный человечек, которому с этой поры принадлежит твое сердце и твоя жизнь.
Из моей груди акушерка выдавила капельку молозива и дала слизнуть дочке. Та немного почмокала и перестала. Я была удовлетворена – первый телесный контакт состоялся. Все, как советуют в мудрых книжках.
Потом Дима стал звонить родителям. Сначала моим, потом своим. Мои мама с папой, весь вечер не находившие себе места, совершенно не ожидали, что радостное известие придет так скоро. Мама тут же попыталась выяснить ВСЕ подробности, но на них сил у нас уже не было, и Дима отрезал:
– Все, перезвоним завтра, тогда и расскажем.
Акушерка, слышавшая этот разговор, потом тихо сказала мне:
– Какой строгий и суровый у тебя муж.
В ответ я рассмеялась. Потому что на самом деле более мягкого, обходительного и вежливого человека, чем Дима, на свете найти трудно.
Дочку нашу унесли. Муж собрался выйти покурить. А я все продолжала лежать на кровати Рахманова с согнутыми в коленях ногами.
– Дим, а что у меня ТАМ творится? – спросила я мужа.
– Как будто бомба разорвалась, – ответил он, улыбаясь.
Мужской взгляд. Я вышел покурить. Мест для курения в родильном отделении, в принципе, не предусмотрено. Поэтому я примостился в ординаторской, быстренько нервно перекурил и вышел в коридор. Тут на меня снова обрушился шум и гам родблока – конвейер по появлению детей на свет не останавливался ни на минуту, а к ночи (видимо, потому, что зачинают, в основном, ночью) даже стал набирать обороты. Одновременно рожало человек восемь, не меньше.
И вот посреди всего этого шума, среди криков рожениц и родившихся детишек, я отчетливо услышал тихий плач СВОЕГО РЕБЕНКА. И доносился он не из бокса, где мы рожали, а из бокса, который был на другой стороне коридора и метров на пять ближе.
Еще не до конца поняв, почему я иду именно в этот бокс, я зашел туда и увидел свою дочку, которую уже запеленали и положили под кислородную маску для детишек (такая же, как у летчиков сверхзвуковой авиации, только крохотная). Я стоял перед ней и понимал, что это часть меня, это моя кровь. Вот ради кого стоит жить!
Сзади тихонько подошла акушерка и сказала:
– Вы не переживайте, это у нее легкие расправляются, вот она и кричит.
Побыв немного с Дашей, я зашел к Иринке, которую Олеся Викторовна уже почти «заштопала».
На потугах меня таки разрезали – т. е. сделали эпизиотомию. Но я ее не почувствовала. Самое интересное то, что и Дима ничего не заметил, хотя наблюдал за всем происходящим, так сказать, из первого ряда. Так что мне предстояло пережить еще и «латание дыр». По проводкам вновь пустили анестетик (какая же все-таки удобная вещь – эпидуральная анестезия!). Через некоторое время чувствительность промежности притупилась, и Олеся Викторовна приступила к наложению швов. Где-то я читала, что на Западе используют «саморастворяющийся» шовный материал. Это, наверное, здорово. Но в моем случае использовались обычные медицинские нитки черного (!) цвета. Ужас! Их через несколько дней надо было снимать.
Никаких неприятных ощущений я не почувствовала, хотя была безумно напряжена – все-таки зашивают такое нежное место. После процедуры ко мне пришел анестезиолог. Не Борис Борисович, а другой – помоложе.
– Ну, что, второго ни за что в жизни рожать не будете? – задорно спросил он. Наверное, слишком много на его веку было родильниц, которые после родов сгоряча так и говорят: «Второго ни за что в жизни».
– Ну, почему же, – протянула я. – Но не сразу. Лет так через пять.
Он стал снимать с меня проводки, прикрепленные к коже пластырем. Пластырь намертво прилип к моему телу и отрывался очень тяжело. Я то и дело ойкала от неприятных ощущений. Анестезиолог, видимо, был большим шутником, потому что начал прикалываться над ситуацией.
– Да, пластырь надо снимать под общим наркозом, – веселился он.
Освободив меня от пут, он с шутками-прибаутками удалился. Акушерка заботливо накрыла меня одеялом. Очень вовремя, потому что меня резко бросило в холод. Все тело трясло крупной дрожью, я лежала под шерстяным одеялом и не могла согреться. Наверное, это естественная реакция организма на пережитый стресс. Знаю, что так происходит у многих.
Так я пролежала до половины второго ночи. Дима был рядом.
Олеся Викторовна заполняла мою карту. Встал вопрос о том, в какую палату и на какой этаж меня класть. Я, начитавшись про пользу совместного пребывания с ребенком, настаивала именно на нем. Кстати, в 72-ом роддоме ВСЕ «бесплатные» пациентки, у которых были физиологические роды лежат вместе с малышами. Правда, их по две-три в палате плюс дети. У меня же должна была быть отдельная комната.
Доктор Прохорова предложила мне поселиться на 4-ом этаже в отделении для женщин после кесарева сечения. Там детишек содержали отдельно от мам – в специальных детских боксах – и привозили только на кормление.
– Пойми, тебе надо отдохнуть, восстановиться, – убеждала меня Олеся Викторовна, – а ребенок тебе этого не даст. У тебя контракт, будет отдельный бокс. Захочешь, возьмешь дочку к себе на весь день, а ночью, чтобы выспаться, отдашь.
Разумность ее слов меня переубедила. За что моему врачу – отдельное огромное спасибо. Находиться с ребенком днем и отдавать его детским медсестрам ночью или во время процедур, на мой взгляд, – это просто идеальный вариант.
Но была одна неувязочка. На четвертом этаже в тот момент не было подготовлено отдельного бокса к принятию родильницы. Он мог быть готов только утром. Поэтому Олеся Викторовна, разъяснив мне положение дел, осторожно поинтересовалась, не буду ли я возражать провести одну ночку (к тому моменту уже полночки) в общей палате, а наутро переселиться в положенный мне бокс.
Я согласилась (мы не гордые), но ее извиняющийся тон меня немного удивил. А потом я подумала: все правильно, так и должно быть в капиталистическом мире. Человек (то есть я) заплатил деньги за отдельную палату, а она не готова, значит – условия контракта выполняются не в полном объеме. Поэтому говорить об одной ночке в общей комнате надо не как о само собой разумеющемся деле (а у нас это любят), а спросить, не будет ли пациент против. Меня спросили. Я не возражала.
Полвторого ночи меня переложили на каталку и вывезли в коридор. Там мне на живот положили дочку, завернутую в казенное одеяльце. Ее головка тоже была прикрыта чем-то наподобие платочка. Выглядела девочка абсолютно по-сиротски. Я прижала ее к себе, и мы поехали. Дима шел за нами.
Весь путь я с дочкой разговаривала. Говорила, что все позади, что теперь мы все время будем вместе, что я люблю ее больше всех на свете. Девочка сосредоточенно хлопала глазками и слушала мой поток сознания очень внимательно, не издав ни единого писка. Мне даже показалось, что она меня понимает!
На четвертом этаже ее забрали в детский бокс. А меня сгрузили в обычной палате. В ней лежала всего одна родильница (так что особого неудобства от нескольких часов в «общей» комнате я не испытала). Мы с Димой на прощанье обнялись, еще раз поздравили друг друга с рождением дочки, и он поехал домой. А я еще успела поболтать о том, о сем с соседкой по палате. Угомонились мы где-то через час. Но от возбуждения я еще долго не могла заснуть, в сотый раз прокручивая про себя события ушедшего дня.
Ну, здравствуй, новая жизнь!
Мужской взгляд. Присутствовать на родах или нет? Сколько по этому поводу споров, дискуссий и мнений. Каждый приводит свои доводы «за» и «против». Не буду никого ни в чем убеждать, но лично для себя я понял следующее:
– кажется, мое присутствие на родах сильно приободрило мою жену. Во всяком случае, она до сих пор не устает об этом повторять. А раз так, то это наверняка благоприятно сказалось и на самом процессе родов, и на моем ребенке, а для меня это очень важно;
– роды – действительно великое таинство природы, но ничего сверхъестественного и мистического за время родов не происходит. При всей буре овладевших мной эмоций, роды – это всего лишь физиологический процесс, а эмоции связаны, в первую очередь, с переживаниями за близкого человека. Происходившие в соседних боксах роды не вызвали у меня никакого интереса ни с физической, ни с эмоциональной точек зрения;
– говорить о том, что роды – сугубо женское дело – домострой и предрассудки прошлого. А вот чувствовать себя сопричастным важнейшему событию в жизни семьи и участвовать в нем – великое дело;
– многие говорят о том, что от вида родившей жены угасает даже самое сильное влечение. Ерунда! У меня ничего не угасло. Хотя, возможно, у каких-нибудь особо впечатлительных товарищей роды и могут оставить глубокий след и повлиять на либидо. Поэтому говорю со знанием дела: вход в родблок – не для слабонервных инфантилов, а для личностей со сформированной и устойчивой психикой;
– присутствие при рождении собственного ребенка позволяет осознать две очень важные вещи. Первое: как же все-таки хрупка человеческая жизнь (и потому она является наивысшей ценностью). Второе: родившийся ребенок – ТВОЙ и ничей другой (ни соседский, ни любовника или кого-то там еще, а твой).
В общем, сколько бы раз мы ни рожали, на роды я всегда пойду. А вы решайте сами.
Такие разные роды
Начну с банальности: не бывает одинаковых родов, как не бывает одинаковых судеб. Роды у всех и начинаются, и проходят по-разному. только заканчиваются одинаково – рождением малыша. Но и этому сопутствуют совершенно разные ощущения, впечатления и эмоции. Тесный круг моих подруг – живое тому подтверждение. Как обычно, расскажу про их опыт.
Как показывает жизнь, роды могут начаться где угодно и когда угодно: рано утром в собственной постели, на кресле у гинеколога во время планового осмотра, в гостях или в палате патологии выбранного роддома. И как угодно: со схваток, боли в пояснице, излития вод, кровотечения. А могут поначалу никак себя и не проявить. Вот и поди разбери, к чему себя готовить?
7 часов под капельницей
Лиза не очень любит рассказывать о своих родах. Потому что не очень любит о них вспоминать. В ее памяти они оставили не самый приятный след.
В последний день сороковой недели Лиза почувствовала – началось! Она явственно ощущала сокращения матки. Когда ни о чем, кроме родов, думать уже не можешь, любой намек на ощущения, описанные в книжках, воспринимается однозначно: наконец-то! Лиза с Сашей облегченно вздохнули (дождались!), настроились, собрались и поехали в ту самую коммерческую клинику, где решили рожать. Но там их ждало разочарование – никаких признаков родов не наблюдалось. Схватки оказались ложными. Пришлось возвращаться домой.
Следующий день новостей не принес. Ну, когда же? А вот ночь выдалась беспокойной. Лиза то и дело бегала в туалет. А утром ее осенило – «оно»! Точно «оно»!
В девять ноль-ноль Лиза и Саша стояли у входа в клинику. При осмотре выяснилось, что воды уже отошли (вот, что означали бесконечные походы в туалет – воды отходили постепенно!). Значит, возрастает опасность инфицирования. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы родовая деятельность приостановилась.
Как только Лиза с Сашей оказались в родовом боксе (кстати, он ничем не отличался от тех, что есть в государственных роддомах), ей тут же поставили капельницу с окситоцином[12] – стимулировать схватки. Лизе пришлось лежать. Лежать вплоть до самых потуг. 7 (!) часов в горизонтальном положении. Без возможности размяться и сменить позу.
Это был тихий ужас. Окситоцин спровоцировал сильные схватки. Сильные схватки = сильная боль. Лиза говорит, что, в принципе, была морально готова к боли, но она не ожидала, что боль окажется НЕПЕРЕНОСИМОЙ. Были моменты, когда она даже теряла сознание – так ей было плохо.