Он был дома, лежал, постанывал.
— Что стряслось? — спросил я у него.
— Зуб заболел. Нестерпимо. Пришлось по рекомендации портье пойти к их зубному врачу.
— Ну и как?
— Знаешь, как лечили зубы в девятнадцатом веке? Ни бормашины, ни анестезии. Зубы рвут без наркоза клещами, будто гвозди из доски. От страха у меня даже боль прошла. Теперь долечиваюсь «Эдемом старым», без разбавки. А ты почему такой взмыленный?
Я рассказал Мартину о своей вынужденной прогулке по Городу. Дон сразу же отставил недопитый «Эдем» в сторону.
— Сначала пытались подстрелить тебя у входа в отель, потом убили полицейского. Теперь почему-то слежка. Кто следит и зачем?
— Если б я знал!
— Может быть, полицейское наблюдение?
— За какие проступки?
— Для охраны.
— Ее же сняли по договоренности с Бойлем.
— Мердок?
— Вряд ли. Ему не обязательно знать, куда я хожу, где ночую или в каком баре ем мороженое и пью пиво. Его интересуют мои замыслы. Но никакая, тем более столь примитивная, слежка ему этих замыслов не откроет.
— А если ты Мердоку очень мешаешь?
— Безусловно. Он мне сам сказал. Но зачем посылать филеров? Есть другие способы устранять помехи.
— Эти способы уже применялись.
— Не Мердоком.
— Тогда тобой заинтересовался еще кто-то.
— Вот и я думаю. Не надо уходить от тени, лучше идти за ней. Куда-нибудь да придем.
— Значит, подключаешь меня? Спасибо, — обрадовался Мартин.
Мы пообедали с завидным аппетитом. Из-за чего паника? Нас двое, оружие есть. Страшно, конечно, — столкнуться с неведомой опасностью всегда страшно. Но выхода у нас не было. С Бойлем советоваться излишне: я сам предложил ему снять полицейское охранение. С Мердоком тоже: ему плевать, что за мной кто-то следит. Да и слежка эта настолько непрофессиональна, что смешно обращаться за советами к специалистам. Тут надо решать самостоятельно.
Для предстоящего маневра мы переоделись. Я надел сапоги с короткими и мягкими голенищами, куда можно было засунуть пистолет без риска, что его найдут при наружном, поверхностном осмотре, а Мартин облачился в свой сильвервилльский, видавший виды костюм, позволяющий пистолета не прятать, а держать под рукой — ведь следили-то не за ним и непосредственно ему ничего не угрожало.
— Поедем раздельно. Куда, не важно. Хотя бы по кругу Больших бульваров. Я сяду в первый попавшийся экипаж, ты — в следующий, и постараемся обнаружить, кто именно за мной следит, с кем связывается в пути и кому передает наблюдение. Может быть, что-то и выясним.
Нам повезло. Кэб стоял в двух шагах от подъезда Возница в нахлобученном на глаза цилиндре словно дремал и не обернулся, когда я, открывая дверцу кареты, сказал ему: «От поворота с улицы Дормуа по кругу Больших бульваров». Не все ли равно, смотрел он на меня или не смотрел, — я плюхнулся на сиденье, поначалу не заметив, что рядом кто-то есть. И тут же мгновенно сообразил, что попал в капкан, который ставили мои преследователи. Он щелкнул наконец, я даже пошевелиться не успел.
Сидевший рядом ткнул меня пистолетом в бок.
— Не двигаться. Пуля не подарок, советник.
Голос этот я где-то уже слышал. Значит, знали, кто я такой. Я скосил глаза сколько мог и узнал в соседе парня в клетчатых брюках. Но что-то подсказывало мне, что я его еще раньше видел.
— Запамятовал, советник? А жаль. Тогда бы не мучился над тем, что тебя ожидает. Даже сам главный не спасет, как спас когда-то на дороге в Вудвилль. Зачем это понадобилось ему, не пойму. Но сейчас мы докладывать ему не будем. Наше свиданьице запланировано без его благословения.
Теперь я, конечно, вспомнил его. Он вышел к нашему костру в лесу, когда мы с Мартином остановились передохнуть по дороге из поместья Стила в Вудвилль. Маленький юркий крепыш с толстым, как у мясника, лицом. Тогда я мысленно назвал его «коротышкой» Вышел он вместе с Пасквой. Итак, ясно, что и слежка и «капкан» придуманы не Мердоком. Это месть за Паскву, инициатива его дружков, явно не знавших, кто приказал застрелить Паскву и кто этот приказ выполнил. Видимо, Мердок не счел нужным посвящать их в свои планы. Но у захвативших меня молодчиков была своя логика: они знали, кто выдал Паскву на очной ставке в полиции.
Дуло пистолета вдавливалось в меня, и беседовать спокойно было трудно. Но я пытался.
— Мердок вам не простит.
— Откуда он узнает? Свидетелей нет.
— Так ты же не один, вас по меньшей мере двое Кстати, где вы собираетесь рассчитываться за Паскву?
— За Паскву? — захохотал «коротышка». — Нет, советник, у тебя еще должники есть.
— Кто?
— Увидишь.
— Когда?
— Любопытен ты, советник. Тебе бы не спрашивать, а пощады просить. Только хозяин не помилует.
— А где твой хозяин?
— На козлах. Ему лишние свидетели не нужны.
Интересно, следует ли за нами Мартин? Собственно, сомнений на этот счет у меня нет. Но сообразил ли он, что я попал в капкан? Мы, как мне кажется, петляем по улицам. Наверное, для расправы со мной выбран какой-нибудь притон на окраине. Если до этого Мартин не выпустит нас из виду, то, увидев меня выходящим из кэба в сопровождении «коротышки», тотчас примет надлежащие меры. Только бы не оторваться от Мартина! У нас хороший рысак, а частые и резкие повороты экипажа помогают замести след.
Мы поехали медленнее, кузов затрясся: значит, свернули с дороги. С трудом, но все же мне удалось выглянуть в запыленное стекло дверцы. Кругом был туман, в тумане — смутные очертания кустарника. Похоже, начался лес. Так и есть: ни одного дома не видно, ни одного забора. Должно быть, мы уже за городом.
Наконец кэб остановился. «Коротышка», ткнув меня пистолетом, прошипел:
— Сползай! Приехали.
Я вылез, готовый прыгнуть в сумеречную муть. В тумане «коротышка» мог и промахнуться. Но прыгнуть я не успел. Толчком в грудь меня остановил сошедший с козел человек в темной крылатке и совсем не кучерском цилиндре. Как я не обратил внимания на это, когда нанимал экипаж? Я вгляделся и узнал «кучера», несмотря на туман.
— Освальд Ринки! — вскрикнул я, даже не пытаясь скрыть удивления.
— А вы думали, советник, — ухмыльнулся он, — я прощу вам издевательства в «Гэмблинг-хаузе»?
— Придется простить, Ринки, — я старался говорить твердо, без дрожи в голосе, — я ничего не предпринимаю без предварительного контакта с вашим хозяином.
— На этот раз контактов не будет. Ни у меня, ни у вас. Медвежонок, скрути-ка ему руки проволокой.
Только полметра отделяло меня от пистолета в сапоге, но достать его я уже не мог. Медвежонок-«коротышка» почти мгновенно скрутил мне за спиной руки, обмотав кисти проволокой настолько тонкой, что она врезалась в кожу.
— Я давно задумал покончить с вами, советник, — сказал Ринки. — Это я стрелял тогда у входа в отель.
— Очень метко стреляли.
— Полицейского тоже я убил: рассчитывал, что снимут охрану, и не просчитался. Но потом мне захотелось посмотреть вам в глаза с той же усмешкой, с какой вы смотрели тогда на меня у бассейна.
— Вам бы в театре работать, Ринки. Такой талант пропадает.
Я сказал это, чтобы выиграть время. Мартин должен был бы уже догнать нас и догадаться, что происходит. Но лес молчал. Ни шороха кустов, ни треска попавшей под ногу сухой ветки — никаких надежд на появление Мартина. Где он мог потерять нас? Вероятно, еще в Городе, где-то на уличном перекрестке. Если бы туман стал плотнее, я бы отважился на побег. Но передо мной стоял Освальд Ринки, а позади — «коротышка», оба с пистолетами. Чья-то пуля обязательно достала бы меня даже в тумане. В общем, влип — не уйти.
— Молчите, советник? — засмеялся Ринки. — Кисло, не правда ли? А для меня большая радость видеть вас связанным и беспомощным. Это интересней, чем угаданный номер в рулетке. После вас отправим к господу богу и вашего тихоню Пита. Возиться с ним не будем — достаточно пули в затылок.
Если Мартин не появится вовремя, то и Пита не спасти: его пристрелят, как полицейского у отеля. И убережется ли сам Мартин? Ведь наших противников не обременяет жалость или сочувствие к людям, вдруг ставшим помехой в их грязной игре. А почему, собственно, мы должны друг друга оберегать? Почему вызвавшие нас сюда создатели этого мира не могут позаботиться о том, чтобы мы с Мартином благополучно вернулись домой? Ведь и в первое наше посещение этой маленькой дубль-Земли нам угрожало немало напастей. Выстояли. И наверняка не без помощи неведомых «облаков» и «двойников». Может быть, и сейчас они подумают, как избавить меня от Освальда Ринки. Держись, Анохин! Тяни время, растягивай его, пока этот подонок радуется твоей беде.
— А вы трус, Ринки. Пасква хоть стрелял в открытую, не связывая предварительно рук своим жертвам. Вы боитесь даже безоружного. Стрельба по такой мишени, конечно, безопаснее.
Ринки не обиделся.
— А я и не собираюсь тратить на вас патрон. У меня другие планы. Возьми-ка ведро, Медвежонок, и поставь его вверх дном под этим вязом.
Я задрал голову и сквозь туман увидел в трех метрах над собой огромный обломанный сук. «Коротышка» в это время принес обыкновенное жестяное ведро, из которого поят лошадей, и поставил его, как сказал Ринки. Затем с неожиданной ловкостью влез на дерево и спустил над опрокинутым ведром петлю из такой же медной проволоки, какой были связаны мои руки.
Ринки, несомненно, доволен.
— Не беспокойтесь, советник, долго мучиться не придется. Под тяжестью вашего тела петля эта еще до того, как вы задохнетесь, перережет вам горло. Но спешить мы не будем. Постоим, потолкуем. Жизнь, советник, самая драгоценная штука, ее жальче всего потерять.
«Коротышка» уже спрыгнул вниз и показал мне, куда надо встать.
— А если не встану? — спросил я.
— Не ждите пули. Вдвоем мы вас все равно повесим. Сначала поставим на ведро, накинем петлю, а потом выбьем ведро из-под ног.
Я услышал в кустах какой-то шорох. Где именно, уточнить не смог. Но шорох был. И самое неприятное, что «коротышка» его тоже услышал.
— Посмотреть бы кругом, Осси, — сказал он настороженно, — вдруг кто-нибудь…
— Кто? — отмахнулся Ринки. — От «хвоста» еще в Городе оторвались. Да и «хвост» ли это был?
— Тогда начинаем, — «коротышка» расшаркался перед ведром. — Приглашаем к трону, советник.
В глубине души все же на что-то надеясь (а вдруг шорох — предвестник появления Мартина, вдруг Мартин догнал нас и вот-вот вмешается в этот фатальный для меня спектакль), я медленно-медленно встал на опрокинутое ведро.
— Ай да советник, ай да умница, — юродствовал Ринки. — Сейчас схлопочем вам и петельку.
Пока «коротышка» держал меня за ноги, Ринки надел мне петлю. Она свободно легла на шею, но из нее не выскочишь.
Я замер, прислушался: может, шелохнется что-то вблизи. Если это Мартин, то почему он медлит?
— Когда узнает Мердок, не ждите награды, — сказал я.
— От кого он узнает? — засмеялся Ринки.
— Один свидетель у вас уже есть. И вы так в нем уверены?
— А его уже нет, — проговорил Ринки и выстрелил «коротышке» в спину. — Ну, теперь ваша очередь, советник. Умирать надо с достоинством.
Он неторопливо подошел ко мне, не опасаясь, что я ударю его ногой, — любое мое резкое движение тотчас зятянуло бы петлю, — и примерился, чтобы выбить у меня из-под ног ведро.
Неожиданный выстрел из тумана свалил его на землю. Пистолет, прикончивший «коротышку», отлетел в сторону. А из-за кустов появился Мартин.
— Посмотри, убит или нет? — попросил я.
— Жив, — нагнувшись к Ринки, ответил Мартин. — Я по ногам стрелял. Давай я тебя развяжу.
Освобожденный от пут, я растер себе шею и кисти рук.
— Еще бы немного — и снимал бы труп с виселицы. Я слышал шорох в кустах минуты три назад. Это ты был? Так почему не стрелял?
— Туман. Боялся промахнуться. Пока они тут все налаживали, подполз вплотную. А ты уже в петле…
— Сообразил, что в экипаже был капкан?
— Не сразу. Но старался не упустить ваш кэб. А они, должно быть, заметили. Начали петлять.
— Не думал, что ты нас потеряешь. Кстати, где?
— Уже за Городом, вероятно на развилке, у колодца с распятием. Ехали минут двадцать по дороге — никого. Спрашиваем встречного: не проезжал ли кто? Не проезжал, говорит. Пришлось возвращаться и сворачивать на проселок к лесу. Тут и нащупали ваш след. Фиакр я оставил на дороге, а сам пешком прямо сюда: голоса послышались. Подошел ближе — все ясно. Из банды Мердока.
Ошиблись мы с тобой, Дон. Ринки от себя работал. Мстил мне за «Гэмблинг-хауз». Это он стрелял в меня тогда у отеля, он и полицейского убил. Сам признался и подтвердил, что Мердок об этом ничего не знает и не узнает. Потому и с напарником расправился, чтоб свидетелей не было.
Мартин наклонился над убитым «коротышкой».
— Кажется, в лесной «берлоге» встречались?
— Там и Ринки был.
— Ну, всю шваль не запомнишь. А почему он от Мердока таился?
— Из страха, наверно… Поехали в город. Мертвеца здесь оставим, а Ринки сдадим в полицейский госпиталь вместе с моим рапортом Бойлю.
Глава XXI ШАНТАЖ
Неожиданное вмешательство Ринки не внесло никаких изменений в нашу игру с Мердоком. Бойль лишь потребовал обстоятельного рассказа о случившемся в «Гэмблинг-хаузе» и на лесной дороге за Городом. «Везет вам, Ано, — сказал он, — умеете вы убирать противников и, главное, не своими, а чужими руками». — «Гибнут не только противники, Бойль, — ответил я, — гибнут и друзья. Вспомните хотя бы Луи Ренье. А кто убил его? И долго ли осталось бы жить Питу Селби, если б Ринки ушел от пули Мартина?»
Но история с Ринки уже позади. А сейчас я сижу у дверей больничной палаты, куда час назад привезли Стила. К сенатору меня не пустили: у постели больного идет консилиум.
Я был у него дома. Перепуганная горничная сообщила, что сенатор очень беспокоился о Минни: барышня уехала за покупками, но так и не вернулась до вечера, а потом вдруг принесли письмо. Кто принес, она не знает. Вроде обыкновенный посыльный, с бородой и шрамом под глазом. Только это она и заметила. Сенатор вскрыл письмо, прочитал — и упал. Горничная бросилась за врачом — он живет напротив, и тот сразу же привез Стила в больницу святой Магдалины. «А где письмо?» — спросил я. «Сенатор спрятал его в карман».
Я уже успел поговорить с личным врачом сенатора, когда он на минуту покинул палату, чтобы дать указания дежурившей сестре милосердия. «Не волнуйтесь, — успокоил он меня, — ничего страшного. Сердечный приступ. Как только закончится консилиум, вас к нему пустят. Ему уже легче. Он в полном сознании, но чем-то крайне расстроен. Я думаю, вы будете ему полезнее нас».
Наконец в дверях появляются участники консилиума. Личный врач Стила шепчет мне на ухо: «Все в порядке, сердце выдержало. Постарайтесь не тревожить сенатора». И я вхожу в палату.
Сенатор лежит под белым одеялом, обросший седой щетиной, — видимо, с утра не побрился. Он выглядит постаревшим лет на десять. Но не это меня встревожило, а растерянность, почти страх в его мутных, слезящихся глазах — вот-вот не выдержит и закричит не от физической, а от скрытой душевной боли.
— Хорошо, что вы пришли, Ано, — говорит он и дрожащей рукой вынимает из кармана больничной пижамы письмо в зеленом конверте с краткой надписью: «Джемсу Стилу, сенатору».
«Уважаемый мистер Стил, — читаю я, — ваша племянница жива, здорова и пока находится у нас, в надежном и недоступном для полиции месте. Кормят и обслуживают ее отлично, но увидеться с вами — иначе говоря, вернуться домой — она сможет лишь послезавтра, по окончании выборов, когда будут подсчитаны все голоса, в том числе и поданные за вас лично. Согласно конституции вы можете подать в отставку и отдать свои голоса любому избранному вами политическому деятелю. Вот мы и предлагаем вам сделку: мы отдаем вам Минни, вы нам — свои голоса, точнее, избранному не вами, а нами политическому деятелю. Имя его Тур Мердок, имя вам известное и отнюдь не ласкающее ваше ухо, но таковы уж условия сделки. И мы требуем этого не по его инициативе, а потому, что ему сочувствуем и за него голосуем. Сделать придется так: вы тотчас же вызываете вашего личного адвоката и диктуете ему надлежащее заявление в двух экземплярах. Один из них адвокат предъявит избирательной комиссии, другой экземпляр ваш представитель передаст нашему в кафе «Жюн» завтра в полдень, как раз накануне выборов. Поэтому советуем поторопиться. Сообщаем, что у нашего в петлице черного сюртука будет расшитая галуном ленточка. Ваш спросит: «За кого вы голосуете?» Наш ответит: «Только не за популистов». Тогда и должен быть передан ему из рук в руки требуемый документ. На другой день ваша племянница будет доставлена домой.
Обращаться к полиции или к прессе не рекомендуем. Девушка исчезнет навсегда где-нибудь на дне Реки, мистер Мердок не понесет никакой ответственности, как ничего не знающий об этом деле, полиция никого не найдет, и в лучшем случае наш человек в кафе «Жюн» будет арестован и обвинен в соучастии в похищении и убийстве племянницы. Но этот «лучший случай» едва ли вас устроит.
Оглашение письма постфактум может, конечно, изменить положение. Ваши голоса и ваш пост останутся при вас, но и мистер Мердок не потеряет своего кресла в сенате. А уж за жизнь племянницы никто не поручится. Мы найдем ее всюду, где бы вы ее ни спрятали, и достойно отплатим за предательство. Даже ваша смерть ее не спасет: мы отправим ее в рай вслед за вами».
Подписано письмо не было. Пока я читал его, Стил лежал с закрытыми глазами, как мертвец.
— Когда ее похитили? — спрашиваю я.
— Думаю, после полудня.