— Что ты сделала? — повторил свой вопрос Эдвард.
В дверь громко заколотили снаружи. Это был помощник суфлера. Они слышали его голос, срывающийся на визг, но ни Эдвард, ни Люсиль не реагировали. Несколько секунд Люсиль молчала, потом глубоко вздохнула, собираясь с силами, и продолжила свою историю.
— Был один химик по фамилии Гаусманн, который был влюблен в меня во время войны, — наконец заговорила она. — Не думаю, чтобы ты его помнил, мы нечасто с ним виделись. Но он с ума по мне сходил. И он был сумасшедшим не только в этом. Гаусманн сбежал из Польши перед тем, как ее заняли немцы. Были в его жизни тяжелые моменты, и они наложили на Гаусманна свой отпечаток. Он был уверен, что рано или поздно немцы попытаются вторгнуться в Америку, и говорил мне, что в этом случае я не должна пытаться убежать, а должна покончить с собой. Он говорил об ужасах, которые всем нам доведется испытать, когда нацисты завоюют мир, и дал мне пузырек с морфином и заставил поклясться, что я буду всегда носить его с собой. В пузырьке было шесть таблеток. Гаусманн сказал, что двух будет достаточно для смертельного исхода. Но он дает мне больше, на случай если рядом со мной будет кто-то, кто мне дорог. Наверное, он имел в виду себя. Но он оказался таким занудой со всеми этими своими разговорами про пытки и кастрацию и всякое такое, что я скоро от него устала и перестала с ним встречаться. Но пузырек с морфином остался в моей шкатулке с драгоценностями. Я положила его туда для безопасности, когда получила от Гаусманна, а потом забыла его выбросить. Никогда ведь не знаешь, когда может пригодиться немного морфина.
— И это его ты дала Бо? — спросил Эдвард.
— И это его я дала Бо, — эхом откликнулась Люсиль. — Я раскрошила все шесть таблеток и растворила их в бутылке виски. Я встряхнула бутылку, чтобы лучше размешалось.
— И Бо выпил виски? — поинтересовался Эдвард.
— Я не знаю, — ответила Люсиль. — Когда Бо пришел за долларами, я заверила его, что делаю все, чтобы собрать для него деньги. Для начала я дала ему пятьдесят фунтов и сказала, чтобы приходил в конце недели. Разумеется, он хотел выпить. Бо никогда не мог и минуты просидеть на месте без стакана с выпивкой в руке. И я налила ему. Налила все, что оставалось на дне бутылки, — я специально за этим проследила. Когда он прикончил эту порцию виски, то захотел еще. Я подошла к шкафу и достала оттуда полбутылки, в которые всыпала морфин.
— «Ко мне кое-кто должен прийти, — сказала я. — Тебя не должны здесь видеть. Тебе лучше уйти. А если тебе так необходимо напиться, можешь забрать бутылку с собой». У Бо отродясь не было гордости, когда речь заходила о выпивке. Он положил бутылку в карман, пообещал, что еще вернется, и был таков. Сначала я думала только о том, какая я умная. Но потом… Наверное, все дело в моем воспитании и в том, что ребенком я ходила в церковь. Я места себе не находила, представляя себе, как Бо открывает эту бутылку и пьет из нее. Интересно, что он почувствует, когда морфий начнет действовать? И я все время думала и думала об этом. — Люсиль закрыла руками глаза. — Я не могу больше спать, Эдвард, — пожаловалась она. — Я ни на секунду не уснула с того вечера. Все время думаю о том, что я убила Бо.
Эдвард положил руку ей на плечо.
— Бедная девочка. Но почему ты не рассказала мне все раньше?
— Я боялась, — пробормотала Люсиль. — Боялась, и мне… было стыдно.
— А теперь послушай меня! — строго произнес Эдвард.
И в этот момент снова послышался громкий стук в дверь.
— Мисс Лунд, пожалуйста…
— Начать с того, — спокойно продолжал Эдвард, словно не слышал бьющегося в истерике за дверью помощника суфлера, — что я не верю, будто морфий, растворенный в виски, способен убить человека. Нам надо знать наверняка. Но, по-моему, алкоголь до некоторой степени является противоядием.
— Так ты думаешь, Бо не умер. — Люсиль заплакала. — О, Эдвард! Если так, я буду рада, очень рада, что меня больше не преследует этот кошмар. Для меня непереносима мысль, что на моей совести убийство.
— Все эти разговоры про убийство и совесть — вздор. А теперь послушай, дорогая, что я собираюсь сейчас сделать. Я позвоню своему другу в Скотленд-Ярд и попрошу его выяснить, что случилось с Бо Британом, который, возможно, известен им как Майкл О’Грейди, освободившийся недавно из мест заключения после отсидки за непреднамеренное убийство. Они обычно отслеживают бывших преступников. Можешь поставить свой доллар на то, что в полиции имеется вся информация о Бо Британе с того момента, как он вышел из тюремных ворот. Мы выясним, что с ним случилось. Полиция знает, жив он или мертв, или сумеет довольно быстро это узнать.
— О Эдвард! Хоть бы он оказался жив! Я отдам ему деньги, я сделаю все, что ты скажешь, но пусть только мне не придется больше так мучиться, как всю эту неделю.
— Ты — бедная глупая девочка, — сказал Эдвард.
Рука его по-прежнему лежала на плече Люсиль, и она накрыла ее сверху своими пальцами.
— Ты такой хороший друг, Эдвард! Я уже чувствую себя совсем по-другому. Словно с плеч свалилась непосильная тяжесть.
— Не думай об этом в ближайшие несколько часов, — назидательно произнес Эдвард. — Иди на сцену и играй, как ты можешь. Ты должна это Рэндалу. Парень чертовски за тебя беспокоится.
— Я не могу играть. Я не могу делать ничего, только думаю все время о Бо, — сказала Люсиль. — Как только удастся что-то выяснить наверняка, может, я смогу стать прежней, но сейчас я чувствую себя так, словно я заводная кукла. Произношу текст, помню, что мне говорят, но я не испытываю чувств, которые должна испытывать Марлен. Я все время помню одно: я убила человека, которого когда-то любила и который три года был моим мужем.
— Прекрати! — Теперь голос Эдварда был резким и властным. — Ты доведешь себя до срыва. Предоставь все мне, я со всем разберусь. Уверен: ни один из тех кошмаров, которые ты себе навыдумывала, не может быть правдой. Умертвить человека не так просто.
— А если он жив, — медленно проговорила Люсиль, — что тогда?
Эдвард внимательно посмотрел ей в лицо.
— Вот это вопрос.
— Если он жив, я хочу оформить развод.
— Это будет непросто, — ответил Эдвард. — По крайней мере, непросто, не привлекая внимания публики.
— Я знаю. Но мне все равно нужен развод, — сказала Люсиль.
— Из-за Рэндала?
— Из-за Рэндала!
Держа руки в карманах, Эдвард подошел к окну. Несколько секунд он стоял спиной к Люсиль, глядя на потрепанные непогодой дома напротив.
— А я почему-то всегда думал, что ты не выйдешь замуж ни за кого, кроме меня, — сказал он через какое-то время.
— Эдвард!
Возглас Люсиль выдавал неподдельное удивление. На губах Эдварда играла невеселая улыбка, когда он повернулся и снова посмотрел ей в лицо.
— Я люблю тебя с тех пор, как увидел впервые, — сказал он. — Неужели ты этого не знаешь?
— Но ты никогда не говорил мне. Ты ни разу даже не намекнул!
— Ну, мы и так отлично ладили, и я думал, что, поскольку я намного тебя старше, надо дать тебе возможность поступать по-своему. Но теперь я не уверен, что я уж настолько старше.
— О Эдвард!
На глазах Люсиль, когда она подошла к нему, были слезы. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем Люсиль взяла Эдварда за руку.
— Ты просто глупец, — дрожащим голосом произнесла она. — Почему ты ничего мне не говорил? Ведь я столько раз, должно быть, делала тебе больно. Все эти мужчины, а теперь… Рэндал.
— Да, теперь Рэндал, — повторил Эдвард, и голос его был грустным.
— Я подумывала о том, чтобы самой стать продюсером, когда стану слишком стара для ролей, которые играю, — пояснила Люсиль. — И мне показалось, что очень правильно будет выйти за Рэндала. Он — перспективный драматург, молодой человек с блестящим будущим. Но я думала, что ты всегда будешь рядом. Ты ведь знаешь, Эдвард, я ничего не могу без тебя.
— Это правда?
Он явно был польщен, и Люсиль вдруг до боли стало его жалко.
— Почему ты говоришь такие вещи? — Она вдруг неожиданно отвернулась. — Ты просто хочешь, чтобы я успокоилась. Ты обманываешь меня, потому что не хочешь, чтобы я вспоминала постоянно, что Бо мертв и что это я его убила. Я — убийца, Эдвард, что бы ты ни говорил. Как можешь ты, или Рэндал, или кто-то еще любить убийцу?
Теперь Люсиль плакала, и слезы катились по ее щекам. Эдвард, который редко видел ее плачущей, опустился на одно колено возле стула, куда без сил рухнула Люсиль, и попытался своим платком вытереть ее слезы.
— Ну, ну же, дорогая, не принимай все так близко к сердцу, — говорил он.
И вдруг дверь распахнулась, и в комнату быстро вошел Рэндал.
— Что происходит, Лю… — начал было он, но тут же осекся.
Эдвард оглянулся в его сторону.
— Люсиль нездоровится, — сказал он. — Она не может сейчас играть.
— Ну, ну же, дорогая, не принимай все так близко к сердцу, — говорил он.
И вдруг дверь распахнулась, и в комнату быстро вошел Рэндал.
— Что происходит, Лю… — начал было он, но тут же осекся.
Эдвард оглянулся в его сторону.
— Люсиль нездоровится, — сказал он. — Она не может сейчас играть.
— Но мы все ждем, — сказал Рэндал. — Послушай, Эдвард, ты ведь знаешь, как важна эта репетиция.
Эдвард поднялся на ноги.
— Я знаю, как важна эта репетиция, — медленно произнес он. — И знаю, что значит участие Люсиль в этой постановке. Но дай ей время. — И добавил сквозь зубы, так что его мог слышать только Рэндал: — Выметайся отсюда, молодой болван, и оставь нас вдвоем.
День, который начался плохо, не задался и потом. Труппа была взвинчена, актеры расстроены задержкой, вызванной отказом Люсиль выйти на сцену. Они слонялись туда-сюда в бесконечном ожидании, и, когда Люсиль прислала сказать, что готова, было трудно создать атмосферу, так как все пылали негодованием, и ход пьесы был бесповоротно нарушен.
Да и сама Люсиль была совершенно обессиленна и напрочь утратила кураж. Она играла свою роль механически, не делая ошибок, но представив свою героиню Марлен настолько безликой, что становилось непонятно, зачем вообще понадобилось писать пьесу о такой невыразительной и неинтересной особе.
— Вот что я скажу тебе, старичок, — обратился к Рэндалу в какой-то момент ассистент режиссера. — Мы на пороге крупнейшего провала, это очевидно. Я не говорю, что это твоя вина. Это все чертова кинозвезда. Послушай моего совета: в следующий раз оставляй киностудиям то, что принадлежит кино, если речь идет о живом спектакле. Нужен кураж, нужно мясо, а у этой чертовой янки нет ни того ни другого.
Трудно было отрицать, что ассистент режиссера говорит правду. Кураж был очень нужен Люсиль для роли Марлен, а она была сейчас размякшей, как лист намокшей бумаги.
Наконец репетиция в костюмах подошла к концу. Мнение труппы по этому поводу отличалось удивительным единодушием. Актеры и актрисы, занятые в небольших ролях, шептались по углам. И было слышно, как за сценой ассистент режиссера, не стесняясь в выражениях, дает оценку происходящему.
Оркестранты поспешно надевали куртки и плащи и торопились к выходу. Рэндал слышал, как один из них пробормотал себе под нос зловещее пророчество: «Три недели».
Брюс безжизненным голосом назначил репетицию на следующее утро.
— Сейчас продолжать бесполезно, — сказал он. — Все устали. Но нам надо прогнать все завтра еще раз и решить до вечера, можем ли мы ускорить репетиционный процесс. Сейчас ничего больше говорить не хочу. Но вы, думаю, сами все понимаете.
Они понимали, отлично все понимали. Но никто из них не мог повлиять на ситуацию. Оставалось только обжигать Люсиль взглядами, молча уходить со сцены и разбредаться по гримерным.
Рэндал хотел было последовать за Люсиль, но передумал. Он вдруг почувствовал, что больше не выдержит. Он устал, был голоден и совершенно упал духом. Все было кончено, насколько он мог судить. Его ждет грандиозный провал, и ничего уже нельзя сделать, чтобы спасти постановку. Он надел пальто и шляпу и направился к служебному выходу.
Выходя, он наткнулся на входящего Эдварда. Тот, как ни странно, сиял улыбкой, словно узнал нечто приятное.
— Привет, старичок! — воскликнул Эдвард, сталкиваясь с Рэндалом в дверях. — Ну, как все прошло?
— Это можно назвать только одним словом — погано.
Рэндал чуть ли не выплюнул последнее слово в лицо Эдварду, словно давая выход накопившейся обиде и злости, и скрылся в осенних сумерках, не ожидая ответа. Ему показалось, что Эдвард окликнул его, но Рэндал не оглянулся. Он вдруг подумал, что ненавидит Эдварда почти так же сильно, как ненавидит Люсиль. И лучше бы он никогда не писал такую претенциозную пьесу, как «Сегодня и завтра».
Направляясь домой по мокрым улицам, Рэндал размышлял, возможно ли будет перенести премьеру. Например, уговорить Люсиль сказаться больной. Или сказать, что в театре необходимы кое-какие изменения конструкции сцены, или придумать еще какую-нибудь не менее фантастическую причину, только бы не дать критикам разорвать себя на части после премьеры, разрушить его репутацию как драматурга, если не навсегда, то, по крайней мере, на долгое время.
Чем больше Рэндал думал об этом, тем в бульшую депрессию впадал.
Уже поднимаясь к себе в квартиру, Рэндал вдруг с удивлением вспомнил, что Сорелла не вернулась в театр. Он только сейчас понял, что это его огорчило. Рэндалу было бы интересно услышать ее мнение. Она ведь уже давала ему дельные советы. Испытывая необъяснимую обиду, Рэндал вставил в замок ключ, отпер дверь и зашел в квартиру. Ни Сореллы, ни Хоппи не было видно, и Рэндала это огорчило — они обе бросили его в тот момент, когда были ему так нужны. Он нуждался в их сочувствии и понимании, ждал, по крайней мере от Сореллы, разумного, практического совета, хотя и не мог объяснить себе, почему ждет от юной неопытной девушки подсказки, если он сам не не в состоянии найти решения своих проблем.
Когда Рэндал вернулся, Хоппи была в своем кабинете. Он услышал щелчок телефонного аппарата. Похоже, при его появлении Хоппи положила трубку на рычаг. Рэндал снял пальто, бросил его на стул, а обернувшись, увидел стоявшую на пороге кабинета Хоппи.
Он хотел спросить ее о делах, но что-то в выражении лица Хоппи удержало его от вопросов. Вместо готовых сорваться с языка слов он произнес:
— Что-то случилось, Хоппи?
— Вы видели Сореллу?
— Нет, а разве она не дома?
— А вы не встретились с ней в театре? Я звонила, и мне сказали, что ее там нет, но я подумала, что она, возможно, говорила с вами.
— Нет, я ее не видел. Но почему вы спрашиваете? Что произошло?
— Давайте пройдем в гостиную, — предложила Хоппи.
Недоумевая, Рэндал последовал за ней. В гостиной было тепло и уютно. Красные гардины были задвинуты, в камине жарко пылал огонь. На столе Рэндала ждали сэндвичи на серебряном подносе. Но Рэндал на них не взглянул.
— Так что там такое с Сореллой? — спросил он, охваченный беспокойством.
— О Рэндал! Я просто с ума схожу! Это я во всем виновата, никогда не прощу себе, никогда, если что-то случится с девушкой!
— Что значит — если что-то случится? — раздраженно спросил Рэндал. — Что с ней может случиться? Где она?
— Попытаюсь рассказать с самого начала, — устало произнесла Хоппи.
— Рассказывайте мне все что захотите, — перебил ее Рэндал. — Но сначала скажите, где Сорелла. Ее что, нет дома?
— Нет, она ушла.
— Ушла? Но куда? И почему?
— Вот об этом я и хочу вам рассказать, — ответила Хоппи. — О Рэндал! И как я могла быть такой дурой?
Рэндал видел, что Хоппи в неподдельном отчаянии, и заговорил мягче:
— Расскажите мне все, но сначала я налью вам выпить. Полагаю, вам это сейчас необходимо.
— Я так волнуюсь, — бормотала Хоппи. — Даже не представляю, куда она могла пойти.
Рэндал налил Хоппи спиртного.
— Выпейте! — требовательно произнес он и стоял над ней, пока Хоппи не сделала несколько глотков. — А теперь расскажите, что случилось.
— Прошло не так много времени с тех пор, как вы ушли утром в театр, — начала Хоппи. — Я подготовила несколько писем и собиралась последовать за вами, как вдруг зашел Нортон и доложил, что вас хочет видеть какой-то джентльмен. Я вышла и увидела в прихожей пожилого господина. Я сразу догадалась, что передо мной юрист. Он так и выглядел. «Мистер Грэй в театре, — сказала я ему. — Сегодня репетиция в костюмах его новой пьесы. Завтра премьера». «Новой пьесы? — заинтересовался джентльмен. — А я ничего не знал. Как интересно! — сказал он. — Моя жена видела когда-то одну из пьес мистера Грэя в Лидсе. Ей очень понравилось». «Могу я чем-то помочь?» — поинтересовалась я. Юрист, казалось, колебался. «Насколько я понимаю, вы — секретарь мистера Грэя?» — спросил он наконец. «Да, его доверенный личный секретарь», — ответила я. Мой ответ его удовлетворил. Он посмотрел на ожидавшего указаний Нортона, и я поняла, что он хочет поговорить со мной наедине. Я пригласила его в кабинет и плотно закрыла за нами дверь. «Итак, — сказала я, — чем могу вам помочь?» Боюсь, в голосе моем звучало нетерпение: мне хотелось поскорее оказаться в театре. «Я пришел спросить мистера Грэя, что он мог бы сообщить мне о мисс Сорелле Форест, которая, как я понимаю, была с ним в самолете несколько недель назад, когда погиб в катастрофе ее отец». «Ну да, разумеется, — ответила я. — Девочка сейчас живет здесь». «Отлично! Отлично! — Мужчина был очень доволен. — Думаю, вы сочтете нас нерасторопными из-за того, что мы не связались с мисс Форест раньше. Но, признаюсь, новость о катастрофе, хотя о ней и писали в газетах, как-то прошла мимо меня. Сам-то я читаю только «Таймс», но сообщение о гибели мистера Дарси Фореста, видно, пропустил. Как бы то ни было, лучше поздно, чем никогда. Так что теперь я должен как можно скорее увидеться с мисс Форест, потому что у меня для нее хорошие новости». «Хорошие новости? — воскликнула я. — Не будет ли слишком дерзко с моей стороны спросить, что это за новости?» «Нет, вовсе нет, — ответил юрист. — Моя контора «Лукас, Робинсон и Мэннерс» является душеприказчиком по завещанию мистера Батхерста, который, как вам, я думаю, известно, приходился мисс Сорелле Форест дедом». «Нет, я ничего об этом не знаю, — ответила я. — Но, надеюсь, этот господин оставил девочке денег». «Не очень большую сумму, — разочаровал меня юрист. — Чуть больше восьмисот фунтов, что, я думаю, вполне приемлемо для юной леди, не ожидавшей никаких поступлений с этой стороны». «Почему вы так говорите?» — удивилась я. Мужчина хитро посмотрел на меня и сказал с едва заметной улыбкой: «Семья отказалась от покойной миссис Дарси Форест, когда та сбежала из дома и вышла замуж за актера. Мистер Батхерст был очень строг — истинный пуританин. Он верил в то, что каждый ступивший на сцену направляется прямо в преисподнюю. Он изменил свое завещание — я хорошо это помню — сразу после замужества дочери, исключив ее из числа наследников. Все хотел оставить сыну. Но в самом конце войны сын мистера Батхерста погиб на фронте. Это стало страшным ударом для пожилого джентльмена. Вскоре после того, как мистер Батхерст узнал о гибели сына, его хватил удар. От удара он оправился, но никогда уже не был прежним. И за полгода до своей смерти он изменил завещание. У мистера Батхерста было не так уж много денег, но он твердо решил, то ни один пенни не попадет в карман Дарси Фореста, которого пожилой джентльмен ненавидел спустя годы так же сильно, как в тот день, когда с ним сбежала его дочь. И он оставил наследство в доверительном управлении в пользу своей внучки. Деньги должны быть выплачены ей по достижении восемнадцатилетия при условии, что ее отец будет к тому моменту мертв. Оставшуюся часть денег мистер Батхерст завещал на стипендии имени своего погибшего сына в окрестных школах Лидса».