Должность - Гавриленко Василий Дмитриевич

Василий Гавриленко Должность

Глава первая Похищение ревизора

В тот день – кстати, жаркий до одури – давали премьеру «Ревизора» в постановке столичного щеголя Шилкишевича (большой, как раньше говорили – моветон, но это между нами). Публики, вопреки ожиданиям, собралось много – напрасно издергался антрепренер Силкин.

Я, конечно, играл Хлестакова – еще бы, прима! – и, должен заметить, не без вдохновения. Этак, знаете ли, поперло меня, и Городничему (Лукьянов) в первом действии налебезил за милую душу, и за Марией Антоновной (Шпанк), приволокнулся эффектно.

В антракте в гримерку ко мне заглянул сам Шилкишевич и, хоть и не похвалил, но и не наорал, как на того же Лукьянова.

-Тут к тебе какие-то,- сказал он между прочим.- Смотри у меня!

Привычка грозить была впитана Шилкишевичем с молоком Немировича-Данченко.

Я обернулся, накладывая грим на вспотевший лоб. Гримерша, конечно, обслуживала эту гордячку Шпанк.

Передо мной застыли два человека в черных очках и, если можно так выразиться, черных же костюмах-двойках. Можно? Ну, тогда выражусь! Похожи они были на секьюрити из ювелирного магазина.

-Что вам угодно, господа? – спросил я, вовсе не желая выходить из образа.

И тут… О боже, довольно жутко вспоминать… Впрочем, вспоминать-то особо нечего: лишь вонючий платок, подсунутый мне под нос.

Очнулся я в чем-то черном… Вообще в тот период в жизни моей превалировал черный цвет.

-Где я?

Мне показалось, что я, простите, помер.

-Не бойтесь, Сергей Леопольдович, мы не сделаем вам ровным счетом ничего плохого.

Голос мягкий, а все же было в нем что-то тигриное.

«А кривым счетом?» - испугался я и повернулся. Оказалось, что я еду в таком, знаете ли, черном лимузине и из окна мелькают незнакомые мне, но весьма солидные с виду здания. Я, признаться, никогда не покидал родной Ж…

У тигриного голоса оказалась очень даже не тигриная внешность: ласковые голубоватые глаза, беспомощно-розовая лысина и бородавка на щеке, похожая, тысяча извинений, на махонькую какашку.

-Театр, «Ревизор»,- пролепетал я, чувствуя, что сердце срывается с привязи.

-Какой ревизор, Сергей Леопольдович?- протянул бородавка и зачмокал губами. Он нажал какую-то кнопочку и – к изумлению моему – из спинки сиденья выскочили два бокала с искрящейся жидкостью.

-Забыл, пардон, представиться. Семен Никитич. А вы?

-Сергей Леопольдович.

От неопределенности фортуны на меня напала икота.

-Ну, вот и замечательно, милейший Сергей Леопольдович. Выпейте, друг мой ситный, икота и пройдет.

«Отравят», - могильно решил я, но бокал взял. Шампанское, надо признать, было отменным, - да чего там!- сроду такого не пил. Хорошо, если б всех таким травили.

-Вот и славно, - сказал Семен Никитич, глядя, как двигается мой кадык,- Вы, мне думается, хотели бы знать, с чем связана такая наша… беседа.

Он легонько дотронулся до моей одежды. Боже свят, я же в костюме Хлестакова! Знаете, курточка еще туда-сюда, но панталоны довольно-таки легкомысленного свойства. Боюсь, обыватель не поймет.

В панике я посмотрел в голубые моря Семен Никитича.

-Да, признаться, хотелось бы знать…

-Не волнуйтесь, на месте мы вас приоденем,- смеясь, промолвил Семен Никитич и тут же посерьезнел,- У меня – то есть у страны - есть для вас работа.

-Какая? – испугался я, вообразив, что меня собираются отправить шпионом в Англию.

-О, очень интересная и творческая,- заокал Семен Никитич, поглаживая рукой мою коленку.- Ведь вы творческий человек?

-В - вероятно.

-Ну-ну, не скромничайте…

Тем временем лимузин подъехал к настоящему имению – постриженные лужайки, фонтанчики, золотые оградки. А дом! То не дом был - дворец!

-Тут вы теперь будете жить, любезный мой Сергей Леопольдович.

Ответить я, как вы понимаете, не смог.

-О, какой сон! Эй, Машка?

-Машку привезем потом, Сергей Леопольдович.

Семен Никитич. Так это был не сон! Я огляделся, продирая спросонья глаза: святые отцы, какая это была спальня! Да в эту спальню поместился бы весь театр Ж… со всеми пристройками, надстройками и конем на крыше!

Золото так и слепит очи. Зеркала, тончайшие занавески, ажурная лепнина на потолке. А простыни! Да я б душу продал, чтоб хоть на полчаса прикорнуть на этих простынях!

-Сергей Леопольдович, вы уж не гневайтесь,- говорил между тем Семен Никитич,- Вчера мы дали вам немножечко снотворного, чтоб вы как следует отдохнули.

Он стоял, одетый в смокинг с жилетом. Рядом с ним маячила – о! прэлестное создание: глаза – океаны, плечи, что сахар, ну и все прилагающееся.

-Да, кстати, ваша горничная, Степанида.

Имечко, конечно, бугристое, но не в имечке, как говорится, клад зарыт!

-Жду внизу,- коротко бросил Семен Никитич и откланялся.

-Вот ваш костюм, Сергей Леопольдович,

Костюм был весьма и весьма, ничем не хуже семеникитичского, но, знаете ли, я не спешил покидать сладкий плен простыней – признаться, я довольно стеснителен, а тут, как назло, на мне довольно-таки древние трусы. Эпохи, скажем, праотца Адама.

-Я отвернусь, Сергей Леопольдович, - засмеялась Степанида.

О, ангел!

Костюмчик сидел на мне как влитой. Степанида глянула и ахнула.

-Какой вы красавец, Сергей Леопольдович.

Краска удовольствия залила мне лицо, шею, и полилась куда-то вниз.

-Спасибо, Степанида.

-Называйте меня Степа,- разрешила девушка.

Ну что ж, Степа, так Степа, а то и вправду язык сломать можно.

Я спустился по мраморной лестнице, мимо портретов незнакомых мне представительных людей в париках, наверное, королей либо графов. Они смотрели на меня доброжелательно, должно быть, принимая за своего потомка. А чем я не потомок? Спина моя сама собою распрямилась, а грудь сделалась колесом – эх, хорошо!

Внизу был стол, накрытый скатертью, а на нем… Столько жратвы я отроду не видел. Это, кажись, расстегаи, вот осетр с яблоком в пасти, вот ананасы вареные в мадагаскарском роме, вот швейцарский чиз, вот голландская пастила, вот французские паштет, вино, устрицы, а это, наверное, икра… Хотя нет, икра – она красная, мелкая, а эта отчего-то черная и с горошину.

-Присаживайтесь, Сергей Леопольдович!

Семен Никитич слился с этим изобилием: я, грешным делом, принял его за фаршированного поросенка.

Робость одолела меня, и была б здесь табуретка, сел бы на нее…

-Ну что вы, Сергей Леопольдович, - негодуя, воскликнул Семен Никитич,- Мы у вас в гостях.

И выскочив из-за осетра, он усадил меня во главе стола на витой венский стул рядом с маринованным тайваньским пандою.

«Мы?» - я огляделся, и во рту у слегка провяленного никарагуанского зулуса увидел невысокого щупленького мужичка с большим, как у сома, ртом и выпученными глазами.

-Олег Власыч,- представил Семен Никитич, уплетая, между прочим, паштет,- Начальник вашего предвыборного штаба.

-Очень тронут,- пропищал Олег Власыч, налегая, кстати, на черные горошинки.

Я решил не удивляться и отдал должное своему измученному «Дошираком» желудку.

После завтрака, который стоил многих обедов, мы сидели на обдуваемом зефирами балконе и, пардон, ослабив ремни на брюках, курили кубинские сигары, пуская благородный дым в небо отменной голубизны.

Семен Никитич вдруг закашлял и сказал:

-Теперь поговорим о деле.

Я насторожился: хотелось верить, что речь пойдет не об оплате вышеуписанного банкета: наличных денег у меня был ноль, а безналичных и того меньше.

-Нужно обсудить предвыборную платформу Сергея Леопольдовича, – произнес Сергей Никитич.

Мне были до люстры, что пред -, что после - выборная платформы.

Олег Власыч слегка рыгнул, невинно прикрыв ладошкой рот, и вдруг понес такую ахинею, что впору было заткнуть уши и закричать «Караул!»: какой-то электорат – что это за птица? – куда – то нужно завлечь, а чтоб его завлечь, нужно провести грамотный пиар, а затем нужен некий компромат, дискредитация и прочая и прочая… Но Семен Никитич делал вид, что ему интересно, даже поддакивал, и я решил не отставать – чем я хуже, я все-таки прима!

Но как я ни старался «соответствовать», словесный поток Олега Власыча придавил меня и, видимо, взгляд мой несколько осоловел, так что Семен Никитич поспешил заметить:

-Да что ж мы Сергея Леопольдовича – то грузим? Ему все это знать вовсе ни к чему. Работа Сергея Леопольдовича начнется завтра.

Брови мои поднялись на небывалую высоту, но, слава создателю, за сигарным дымом никто этого не разглядел.

-А пока, - продолжал Семен Никитич ангельским голосом,- я советовал бы вам, Сергей Леопольдович, пойти соснуть часок-другой, а затем, будьте уж так добры, вызубрите назубок вот этот текст. Это, позвольте заметить, ваша роль.

Он протянул мне листок, отпечатанный на гербовой бумаге и, признаться, поверг в уныние: целых три абзаца!

-Ну что ж, позвольте откланяться, - уныло сказал я и, швырнув недокуренную сигару с балкона, оставил их наедине с электоратом.

-Назубок, Сергей Леопольдович, – бросил мне вслед Семен Никитич.

Я поднялся по мраморной лестнице, невесело поглядывая на своих предков. Некоторые из них сочувственно кивали головами.

Степанида стирала пыль с зеркал, и когда я сказал, что желал бы вздремнуть часок, то кивнула красивою своей головой и тихо вышла вон. Ну, чистый ангел!

Я прилег, не раздеваясь, расширившимися ноздрями ощущая божественный запах постели – простыни, похоже, здесь меняют каждый день. Глаза мои сомкнулись, и я провалился в Ж…, то есть в сон.

Мне снится Ж…, мое детство.

-Тупица, - зовут меня играть мальчишки, но я не выхожу, потому что знаю - играть со мной не будут, а будут мучить.

-Это лимонад, Тупица.

Я все-таки во дворе, и в руке у меня бутылка с желтой, пенящейся, так соблазнительно похожей на лимонад, жидкостью. Вокруг мальчишки: стриженые и вихрастые, белобрысые и черные, загорелые и бледные, имен я их не знаю. А вот того, что дал мне бутылку, толстого и розового, зовут Жирдяй. Он самый главный во дворе.

-Пей, не ссы, - говорит Жирдяй,- Я те отвечаю - лимонад. Только что в магазин бегал. Правда, ребзо?

«Ребзо» кивают головами, а сами потихоньку прыскают со смеху.

Я смотрю на бутылочку – о, какой восхитительно-волнующий цвет! Жара, так хочется лимонаду!

« Понюхай, понюхай»,- это уже я, теперешний, кричу во сне себе, тамошнему, но Тупица не слышит…

Лимонад сверкает на солнце. Благодарно посмотрев на Жирдяя, я делаю громадный глоток, и до самого нутра продирает меня вонючей горечью…

Тупица, тупица,

Ссаками упился!

Поют мальчишки и хохочут, физиономия Жирдяя расплывается и вдруг становится лицом директора нашего театра Килкиным…

-А – а - а!

Шелк простынь был все таким же прохладным, но я весь вспотел: привидится ж такое! Я сел на кровати и вспомнил: «Назубок» - липкий такой, тигриный голос. Зубы мои застучали: в спальне-то было уже темно.

Нащупав руками включатель от лампы, я нажал кнопочку. Лампа загорелась, лия на постель мою аристократический свет голландского абажура.

Листок с ролью лежал рядом. Я взял его слегка дрожащей рукой. Вот что там было написано:

-Уважаемые граждане! Дорогие мои, горячо любимые! Предыдущая администрация, коррумпированная и безжалостная, погрязшая в пороке и жажде наживы, ровным счетом ничего не сделала для простого труженика! Уверяю вас, что ничего не сделает и мой так называемый конкурент – Алильханов. Напротив, станет в тысячу раз хуже. Продажные шкуры из окружения Алильханова только и ждут, чтобы, дорвавшись до казны, разворовать то, что еще не разворовано Кизляковым! А что оставляют вам? Продукты дорожают, страна сидит на нефтяной игле, девальвация, коррупция!

Но есть выход! Где он? - спросите вы. И я отвечу. Выход – это я, Антушкин Сергей Леопольдович. Я, в противоположность моему сопернику, молод и энергичен. Я и моя команда – честные, справедливые люди, не дадим бюрократам и политическим проституткам безнаказанно угнетать народ. Мы положим конец беспределу! Вы спросите – кто я, и я отвечу: я – это вы! Я - человек из народа, простой рабочий Нилиманского нефтеперерабатывающего завода, ваши беды живут в моем сердце! Алильханов хочет устроить войну, бойню, есть неопровержимые доказательства его связей с ЦРУ и Моссадом! Но вместе мы не дадим ему осуществить эти черные планы!

Я, Антушкин Сергей Леопольдович, со всей полнотой ответственности заявляю вам – я не дам развалить то, что еще не развалено, и построю новое, доброе, вечное! Я, Антушкин Сергей Леопольдович, - ваш кандидат!

Я схватился за голову: какая несусветная галиматья! Да по сравнению с этим даже «Фигаро» покажется легкой прогулкой. И зачем – то все время упоминается мое имя – какой-то, прости господи, катехизис.

Повздыхав, я принялся заучивать и, к своему удивлению, довольно быстро и сносно вызубрил все. Правда, вместо слова «коррупция» язык мой норовил произнести «копупция», а «бюрократам» - «пюрекратам», но зато слово «проституткам» я выучил очень даже легко. Должно, сказалась актерская закалка, хотя того же Хлестакова я запоминал – дай бог памяти – пять недель, и все равно без суфлера никогда не обходился…

Ну да ладно! Признаться, я был доволен собой и, выключив голландскую лампу, совершенно как-то по-русски захрапел.

Глава вторая Бойня в Ж… , или бунт маленького актера

Исчезновение Антушкина Сергея Леопольдовича в Ж… было встречено без энтузиазма. Вернее, законная любовница исчезнувшего, или, если позволите, канувшего в Лету лицедея… Позволяете? Продолжаю. Так вот, любовница Сергея Леопольдовича Ада Серапионовна, конечно, порыдала и пошлялась по инстанциям, но толку от рыданий было немного. Не более чем через неделю она укатила с неким Денгом в олимпийский городок на берегу Черного моря.

Что касается места Антушкина в театре, надо сказать, весьма хлебного, по Ж…повским – то меркам, то на него и прежде заглядывался Городничий – Лукьянов, а теперь-то и вовсе пошел в наступление.

-По какой такой причине мне не дают играть Гамлета, Хлестакова и Чацкого?- кричал он в кабинете директора театра Килкина,- Я, ежели вы помните, единственный заслуженный в Ж…! Антушкин рядом со мной – тьфу! Плюнь и разотри!

-Посмотри на себя в зеркало,- говорил Килкин, издали похожий на быка,- Какой ты, к дьяволу, Гамлет?

-Что вы понимаете в Гамлете? – словно тореадор, Лукьянов втыкал в быка рапиры.- Мне лично Табаков прислал письмо с пожеланиями! Лич-но!

Это был ловкий укол, бык заворочался, пуская из ноздрей сизый дым.

-Хорошо, я подумаю, - пообещал Килкин, кладя искусанную трубку на том Станиславского. - А пока иди, у меня от твоей трескотни в животе бурчит.

Торжествующий Лукьянов вышел из кабинета Килкина, радостно потирая руки.

К вечеру в театре произошли перестановки. Лукьянов занял вожделенное место, на его место поднялся Корытников, Корытникова заменил Чавкадзе, Чавкадзе – Степушкин. Ну а Степушкин произносил сакраментальное: «Господа, кушать подано». На место Степушкина был принят некий Крамов, из осетинских беженцев, чему он, похоже, был очень рад.

Таким не особо замысловатым образом следа от Антушкина Сергея Леопольдовича в Ж… не осталось. Вы скажете – а память, память людская? И будете совершенно правы.

Совсем скоро обновившаяся труппа призвала ж…цев на премьерную постановку «Ангела смерти» - драмы жизнелюба Килкина. Накануне директор театра не находил себе места, метался, скурил все сигареты в доме, незаслуженно оскорбил свою жену Аллу Юрьевну, обозвав ее старухой, несколько раз прикладывался к заповедным запасам водки. Оно и понятно: это был дебют Килкина как сочинителя, а тут еще режиссура, директорская ответственность… Тяжела ты, шапка Мономаха!

Особо почему-то волновал новенький – осетин Крамов - роль у него была крошечная, но - ключевая. В самом конце пьесы, перед занавесом, когда на сцене собираются почти все герои, он выскакивает с дуэльным пистолетом и с криком: «Умрите, ироды!» стреляет. Пистолет дает осечку, Крамов бросает его на пол и в исступлении топчет ногой.

Килкин лично репетировал с Крамовым до собственного исступления, а добиться подобного от осетина так и не смог. Но делать было нечего – дело было вечером, накануне премьеры.

Основательно опустошив заповедные запасы, Килкин улегся спать, заткнув уши ватой и надев на голову колпак.

Словно назло мрачным предсказаниям антрепренера Силкина, публики собралось под завязку - похоже, был весь цвет Ж… Кроме того, в зале было много незнакомых молодых людей в черных очках и черных же костюмах-двойках, похожих на секьюрити в ювелирной лавке, но сидящих преимущественно в vip.