– Да нету никакой этой романической любви, – скривилась Люша. – Выдумали все. Всех дел, как яйцо облупить. Я-то уж знаю.
Камиша некоторое время молчала, глядела блестящими глазами, обдумывая услышанное. Потом протестующе качнула мягкими негустыми локонами.
– Неправда. Любовь всем нужна и всего сильнее. Вы, Любочка, Священное предание читали?
– Да вроде да, – удивилась неожиданному повороту Люша.
– Грех так думать, но я иногда вот как полагаю: Адам с Евой именно ради земной любви от райского блаженства отказались! Чтоб увидеть друг друга как любовников, понимаете? Это и было их познание… Только у меня-то выбора нет…
– Вы говорите, всем нужна. – Люша упрямо выпятила губу. – А вот и не всем. Мне, например, этого и даром не надо. И детей я не люблю, и хозяйства всякого.
– Это вы так говорите только, Любочка. Потому что у вас обстоятельства так сложились. А по душе-то… Вот у нас Энни, уж на что вся добродетельная мать семейства и всякое такое, так что бы вы думали…
– Что ж? – с любопытством спросила Люша.
Анна Львовна казалась ей похожей на Мадонну. Длинные глаза окаймлены тенями от ресниц, темная радужка со светлым кольцом, нежный матовый румянец, густые золотистые волосы стекают на округлые плечи, как мед с ложки. У Анны Львовны муж-англичанин и двое маленьких детей – мальчик и девочка.
– Даже у Энни есть давний обожатель. Пишет ей такие письма, что просто умереть можно. Лиза их у Энни из шкатулки крадет, и мы все читаем. А она после назад положит. Нехорошо, конечно, но утешно. И я знаю: что бы Энни вслух ни говорила, ей приятно. И кажется, она про Лизу тоже знает.
– Но что же муж? – удивилась Люша.
Камиша была права: образ Анны Львовны решительно не вязался у нее с любовной интригой.
– Да Майкл по-русски дурно читает. Только деловые бумаги. И вообще ему, кажется, все равно. Ну пишет и пишет…
– Ничего себе! – Люша вдруг ощутила себя на стороне почти незнакомого ей Майкла. – А что ж там в письмах-то?
Камиша слезла с дивана, не глядя на Люшу, ушла куда-то вглубь квартиры. Вернулась и, так же тупя взор, протянула девушке голубой, сложенный вчетверо листок.
– Вот, – сказала она. – Последнее. Ежели вы, Любочка, нас осуждаете, так и не читайте.
– Вот еще! – фыркнула Люша и поспешно развернула листок.
«Так тяжело жить без молитвы. Знаете ли Вы о великой печали на заре? Озаренная грусть ставит людей вне мира, делает их равными небесам. Солнце еще не взошло, но и небеса не погасли. Вы запечатленная навек. Знаете ли Вы это?.. – Люба морщилась, не понимая, и вдруг прочла: – Ваши пальцы как бледно-розовый яблоневый цвет».
Неожиданно она поняла, как это верно и точно: белые руки Анны Львовны с их розовыми округлыми ноготками и впрямь напоминали две усыпанные цветами яблоневые ветви.
– Да он прям как настоящий писатель пишет, – сказала она Камише, возвращая листок.
– Конечно, – с тихой гордостью отозвалась Камиша, откашлялась, деликатно прижимая к губам платочек, и выпила микстуру, которую подала ей Степанида. – Энни говорит, что когда-нибудь наша литература непременно обогатится еще одним писательским талантом.
– Ейным обожателем! Ах-ха-ха! – рассмеялась Люша, тут же вспомнила, какое впечатление на людей производит ее смех, смутилась, заметив испуганный взгляд Камиши, и добавила: – Чтой-то мне почему-то все это знакомым кажется…
– Так об этом как раз в романах и пишут, – успокоенно улыбнулась Камиша.
– Нет-нет, в том-то и фокус: мне этот слог как будто из жизни, а не из книжки знаком, – уточнила Люша и надолго задумалась, присев на корточки под окном.
С утра Камарич конспиративно встречался в трактире с фабрикантом, сочувствующим революции. Встреча прошла успешно, партийная касса на некоторое время наполнилась.
Люди, которые давали деньги на свержение собственного класса и уничтожение благосклонного к ним порядка вещей, смешили Луку почти до колик и утверждали его неколебимое мнение о том, что мир устроен чрезвычайно забавно. В гостях у пифагорейцев он как-то встретил группу завернутых в полупрозрачные тряпки персонажей из числа последователей «света с Востока». Они объяснили ему, что знаемый нами мир – это всего лишь шутка какого-то восточного бога, проявление его божественной иронии. Камарич уверовал немедленно и даже подумывал о приобретении прозрачной и очень эротичной по виду тряпки (Лука имел гармоническое сложение и знал, что в полупрозрачных одеждах смотрелся бы весьма выигрышно). Но, подумав, от последнего отказался, так как был южных кровей, по натуре мерзляв и по московским погодам предпочитал пиджаки и пальто на вате.
– Послушайте, – спросил он, допивая вполне приличное, заказанное, естественно, за счет фабриканта вино, когда все дела были уже закончены, а заветный пакет перешел из рук в руки, – я, разумеется, совершенно не против, но все же интересно весьма: зачем вы это делаете?
– Я сочувствую рабочему вопросу, – буркнул фабрикант.
– Но почему?!
– Люди от Бога равны.
– И что с того?
Фабрикант говорил с заметным акцентом, с трудом подбирал русские слова. Но Камарич умел разговорить человека, заставить его рассказать о себе. Притом не казался, а на самом деле был искренне заинтересован в рассказе.
Фабрикант вырос в Лондоне. Его отец был из низов, типичный кокни, но кокни предприимчивый и энергичный. Начав мальчишкой с мелочной торговли папиросами, он к сорока пяти годам имел годовой доход двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Он нюхом чуял перспективы любой сделки и феноменально считал в уме. Он купил дом за десять тысяч и еще на тридцать тысяч его обставил. Он давал приемы, на которые собиралось поесть и выпить до полусотни человек всякой швали. Он по-прежнему говорил как кокни, и ни в один приличный дом ни его самого, ни его жену, ни двух его сыновей не приглашали.
В день своего пятидесятилетия он позвал сыновей в свой кабинет и сказал:
– Мальчики, вы ничего не видели, кроме старой недоброй Англии. Я уже научил вас всему, чему мог научить. Мой вам отеческий совет: уезжайте из этой страны. Чужбина не сахар, но там у вас будут деньги – я об этом позаботился – и вы сами станете наконец людьми первого сорта. Решайте.
– Спасибо, отец. Ты прав, как всегда. Мы поедем в Северо-Американские штаты, присмотримся к тамошнему предпринимательству, потом создадим собственную компанию и станем совладельцами. Назовем ее «Ф. Такер и сыновья», – сказал старший сын.
– Я не поеду в Америку, – подумав, сказал младший.
Ему надоело всю жизнь быть на вторых ролях. В раннем детстве он донашивал штаны брата. Теперь брат передавал ему своих надоевших любовниц из белошвейных мастерских и бакалейных лавок по соседству. К тому же и отец и мать традиционно для английских родителей уделяли почти все свое внимание воспитанию старшего сына. Младший рос как трава.
– И куда же ты отправишься? – по виду не удивившись, спросил отец, который сам возмужал на улице и потому не был склонен особенно ограничивать свободу своих сыновей. – В колонии, конечно?
Ему захотелось хоть раз в жизни удивить отца, сделать так, чтобы он его заметил как отдельную личность.
– Я поеду в Россию, – сказал он. – Там на подъеме промышленность. Там нет ограничений для иностранцев. Наоборот, закон и Кабинет благоприятствуют иностранным вложениям. Я уже начал изучать русский язык.
Отец удивился чрезвычайно. Старший брат впервые смотрел на него, открыв рот. Он законно торжествовал.
– Я за равные возможности для всех, – сказал Камаричу англичанин, владелец трех текстильных фабрик, трех пароходов, двух доходных домов и небольшого коммерческого банка. – Мне нравится социализм. Человеку не нужны деньги сами по себе. Ему нужно достоинство. Россия более подходящая для социализма страна, чем Англия. У вас меньше перегородок, их легче сломать.
Камарич долго и весело смеялся. Настроение у него после этого разговора было превосходным.
– Я знаю доподлинно, вы, Люба, на улицу одна гулять ходили, а Камишка всем говорила, что спите, – протараторила маленькая носатая Луиза, схватив Люшу за руку. – Но вы не бойтесь, я не доносчица, никому не скажу, а в другой раз для вас ловчее Камишки все устрою. А вы мне за то… – Девочка запнулась.
– Ну, Лиза, – ободрила ее Люша. – Что ж вы хотите?
– Я хочу, чтоб вы мне одной все по правде рассказали.
– По правде? В каком же смысле? И про что?
– Про все. Вы ведь – я у папы в кабинете за портьерой подслушала – и на баррикадах были. И про любовь тоже, как оно все устроено. Мне знать надо. Камишка дура романтическая, но ее только пожалеть – все равно она помрет скоро и до самого интересного нипочем не доживет.
– А что ж это – самое интересное? – полюбопытствовала Люша.
– А вы будто не знаете, – недоверчиво, полуотвернувшись, из-за носа, как из-за угла, взглянула Луиза. – Революция случится, или война, или еще что-нибудь важное. Скоро уже. Бах-трах, и все развалится! Наши только вид делают, что им нипочем, но все знают, даже Эннин обожатель опрокинутый о том пишет…
– Ну, про баррикады я вам, пожалуй, могу и рассказать, – решила Люша.
Двенадцатилетняя Луиза отчего-то напомнила ей поповну Машу. Но ничего дурного. Люша и сама считала, что если рай и ад существуют, то ад – местечко уж всяко поинтереснее рая. И доказывала свои убеждения делом.
Домашняя девочка Лиза (ее даже в гимназию пока не отдали, учили дома) моментально «подсела» на Люшины рассказы, как кокаинист на кокаин. Ходила за девушкой хвостиком, готова была выполнить любые желания, лишь бы услышать описание еще одной порции Люшиных приключений. Люша сперва сторожилась, а потом почти перестала – Луиза, дав слово, и вправду никому из домашних ничего не пересказывала, а самые «соленые» моменты Люшиной жизни (из тех, разумеется, которые девушка считала все же возможным описать) принимала с наибольшим воодушевлением и интересом. Иногда обожание Лизы утомляло, но Люша пока терпела: кто знает, когда настанет случай и пригодится. Ведь Камиша, другая ее конфидентка в обширном клане Осоргиных – Гвиечелли, была слишком добродетельна и слишком слаба, в любой момент могла выйти из жизненной игры и слечь в постель.
– Люба, я вас понять не могу, – решительно заявила как-то Луиза. – Как вы такую интересную жизнь, что у вас была, променяли на наше славное болото с вышиванием, кружевами, игрой в четыре руки на двух роялях, непрерывным писанием акварелек и стихов в альбомчики…
– Но это же все так мило, – искренне сказала Люша. – А прежнюю мою жизнь вы представляете себе отнюдь не во всех красках…
– Ах, бросьте! – раздраженно воскликнула Луиза. – Ну ладно, папб такая жизнь нравится, это я готова принять, он уже старый и все же на службу ходит, дома строит. Энни… может быть, в ней итальянская кровь стала на севере сладкая и густая, как сироп, медленно движется. А прочие, кто молод, как мы с вами? Как хотите – не верю, Любочка! Признайтесь мне, в чем ваш расчет? Богом клянусь, что никому не выдам!
– Я у вас учусь, – задумчиво, словно объясняя что-то себе самой, сказала Люша. – Мне надо стать… или научиться казаться такой, как Энни, Камиша, ваша маман.
– Зачем же это? Вы сама по себе куда живее и интереснее!
– Мне нужно, Лиза. Я не рассказывала вам и не расскажу покуда… Но у меня есть долги из прошлого… Однажды, уже очень давно, меня пытались убить. И убили самого близкого для меня человека.
– О конечно, я понимаю, вы должны отомстить! – возбужденно воскликнула девочка. – Но при чем тут Энни, Камиша и их манеры?! Для мести нужно уметь владеть кинжалом! Или знать яды. Или…
Продолговатые венецианские глаза Луизы заблистали кровавыми огоньками. Люша смотрела на нее с некоторой обескураженностью.
– О, я поняла! – Почти обессиленная наступившим экстазом девочка опустилась на бархатный диванчик и прошептала едва слышно: – Как же я не догадалась сразу… Ваш обидчик принадлежит к высшему свету… Может быть, он даже?.. тсс… молчу. Вам нужно приобрести безукоризненный светский лоск, попасть туда, обольстить его, а потом под покровом романтической ночи вы достанете кинжал и…
– Лиза, очнитесь! – не без смущения сказала Люша. – Это не моя жизнь, это один из романов Камиши.
– Да? А как жаль! – сокрушенно покачала головой Луиза. – Было бы великолепно. Я принесла бы вам наш фамильный кинжал, переодевшись пажом или кухонным мальчиком, а потом вывела бы вас через подземный ход, начинающийся в дворцовом парке…
– Увы! – рассмеялась Люша (Лиза была единственной, кого ее смех не раздражал и не пугал, бескомпромиссная девочка принимала своего кумира целиком, со всеми особенностями). – Моя месть пока не предусматривает дворцовых интриг, кинжала и подземных ходов. А также каторги или виселицы, которые за ними непременно воспоследуют. Понимаете, Лизонька, мне ведь еще нужно получить Синие Ключи, о которых я вам много рассказывала. В мои шестнадцать лет, да еще в отрепьях Хитровского рынка, это представлялось мне весьма затруднительным…
– Да, я поняла. – Подумав, Луиза согласно клюнула носом. – Я слишком увлеклась. Ваша месть будет тоньше и, конечно, гораздо успешнее. Но хочу, чтоб вы знали, Люба: на меня можете рассчитывать при любом обороте событий.
Глава 10, в которой в настоящем все вроде бы благополучно, но прошлое не отпускает наших героев
– Ну расскажи, Лео, как продвигаются наши дела? – Юрий Данилович пододвинул поближе к другу один из стаканов с чаем, поданных швейцаром.
Лев Петрович улыбнулся и, прежде чем взять стакан, передвинул свой стул так, чтобы видеть Дона Педро. Отчего-то ему не хотелось оставлять язвительно ухмыляющийся скелет у себя за спиной.
– Что ж, я пока не понял причины, по которой ты, Джорджи, и вы, любезнейший Аркадий Андреевич, так пытались меня запугать. Любочка – премилая, скромная девушка, у нас все ее уже очень полюбили. В учебе она явно старается. После экзаменовки мы обсудили с преподавателями сложившуюся ситуацию и согласно решили, что в ее возрасте поступать в гимназию уже не имеет смысла. Да я и сам, если честно, ненавижу всякую казенщину и горячий сторонник домашнего образования. Особенно для девушки. Сейчас ее готовят к экстернату. Все три учителя отзываются о ее прилежании и способностях очень хорошо. Конечно, надо делать скидку на прошлые обстоятельства ее жизни. Все всё понимают. Моя средняя дочь и старшая племянница давали Любочке уроки танцев и пребывают в полном восторге. Говорят, что она сама может их многому научить. К живописи у нее, напротив, способностей не имеется совершенно. Даже простой рисунок ей не дается. Это жаль, но что ж поделать… Зато она охотно обучается музыке, сольфеджио и композиции и уже несколько раз принимала участие в наших традиционных вечерах импровизаций. Они чудесно играют вместе с Камишей… Да, бедная Камиша как-то особенно к ней привязалась. Ведь в Любочке столько энергии, столько жизни…
– Лео, как теперь здоровье Камиллочки? – участливо спросил Юрий Данилович.
– Увы, несчастная Камиша тихо и совершенно безропотно угасает. Доктора бессильны. Мы хотели отправить ее в Швейцарию, но она проявила неожиданную твердость духа и сказала, что хотела бы умереть в кругу семьи, среди любящих и любимых людей. Кто смог бы настоять?.. Все в Божьих руках. Когда печаль одолевает меня, я прибегаю к молитве, и тогда приходит мысль: возможно, Камиша просто создана для лучшего мира…
– Беда, беда… – Профессор покачал головой.
– Кстати, Любочка чудесно пользуется расположением Камиши. И это, пожалуй, единственное, что меня тревожит.
– Камиллочке это в тягость? Ухудшает ее положение?
– Нет-нет, Камиша, наоборот, счастлива своей новой дружбой и горда оказанным ей доверием. Но… Любочка иногда просто исчезает!
– То есть как?
– Тайком уходит из дома один-два раза в неделю и возвращается через несколько часов. Все это время Камиша дремлет в кресле на страже и отважно лжет всем, что Люба, дескать, удалилась вот в эту комнату по причине головной боли и просила ее до вечера не тревожить. Вечером откуда-то появляется Любочка – бодрая, румяная, энергичная, впрочем совершенно без аппетита – где-то наелась! – и говорит, что отлично выспалась.
– А вы… то есть, я хотел сказать, кто-нибудь из ваших не пытались за ней проследить? – спросил Аркадий, который сидел на стуле у книжного шкафа, держа на коленях папку с протоколами экспериментов.
– Пытались, конечно. И неоднократно. Сын, внук и два племянника разом. Она виртуозно и вроде бы даже автоматически путает след и уходит от преследования. Как будто много лет была нелегалкой.
– Да ведь и была… – усмехнулся Аркадий.
– Странно, странно… – нахмурившись, протянул Юрий Данилович. – Не хотелось бы думать, что Люба поддерживает прежние связи с хитровскими босяками и, отзанимавшись латынью, ходит на паперть или пособничает в воровстве.
– Что ж, это единственные человеческие связи, которые у нее были в течение нескольких лет, – пожал плечами Лев Петрович. – Как мы можем требовать от нее, чтобы она сразу позабыла о них? Только терпение и любовь во имя Господа нашего…
– Твое прекраснодушие, Лео, несомненно, должно обратить на себя особое внимание Господа, – раздраженно заметил Юрий Данилович. – Но речь сейчас не об этом. Меня серьезно смущает эта насквозь литературная интрига, которую вы – подчеркиваю, я с самого начала был против! – с Аркадием Андреевичем затеяли. Я имею в виду развитие и образование Любы втайне от нынешнего владельца Синих Ключей и его многочисленных родственников. Задуманное вами явление преображенной хитровской Золушки на бал – в этом есть что-то от площадной комедии.