Знать бы еще, за каким чертом сдалась неведомым меценатам эта книга…
Владислав перечитал написанное еще раз, почеркал немножко красной ручкой, кое-что поправил, попытался продолжить, но, побарахтавшись на середине фразы, в сердцах швырнул тоненькую пачечку листов в ящик стола. Для первой главы сойдет. Не на Пулитцеровскую же премию он претендует, в конце концов, не на Букеровскую, не на Нобелевку пресловутую, Бунин недоделанный!
Всю ночь беспокойно ворочавшемуся на своем диванчике Сотникову-младшему снился только что порожденный им в муках Мансур (как его, интересно, по батюшке-то?) Рахимбеков.
Кадавр[3] имел еще зыбкие, текучие черты лица и почему-то пребывал в одних темных очках и белоснежном пиджаке, распахнутом на заросшем курчавой, черной и блестящей, просто вороной растительностью выпуклом брюшке. На лацкане пиджака, рядом с невразумительным блестящим значком, сияла бляшка, похожая на виденную в каком-то французском фильме розетку Ордена Почетного Легиона. Только не красного, а зеленого цвета.
Кошмарное создание почему-то кровожадно подступало к своему «родителю» с зажатым в кулаке дедовским кинжалом. Кинжал, в противовес ко всему остальному, был фантастически реален, весь покрыт затейливой чеканной насечкой, различимой во всех мельчайших подробностях… Слава богу, снайперскую винтовку с прикладом, изукрашенным серебряными гвоздиками, маячившую прямо в воздухе позади него, кавалер Ордена Полумесяца приберегал на потом.
Из-за плеча полураздетого монстра выглядывали уже настолько фантасмагорические личности, что сон, не задерживаясь в стадии триллера, сползал в совершеннейший кошмар.
Черты проклятого Мансура только-только начали складываться во что-то более или менее осмысленное, но было уже поздно. Зажав Владислава в каком-то тупике промышленного вида (не то излюбленный голливудскими киношниками заброшенный завод, не то вполне русская заводская свалка), персонаж, кровожадно ухмыляясь ежесекундно меняющимися губами: то плотоядно-пухлыми, то змеино-тонкими, поднес холодное лезвие кинжала к горлу своего создателя. Последним, что увидел Владислав, были потрясающей красоты женские полураскрытые губы на одутловатом небритом лице, губы полные и свежие, обнажавшие желтые и кривые, прокуренные насквозь зубы…
– Владик, проснись! – Встревоженный не на шутку отец, видимо прикативший свое кресло на крик, тряс слабой рукой сына за плечо. – Проснись! Приснилось чего?
Ночной дождь давно кончился, и за посветлевшим окном вовсю прочищали горлышки повеселевшие пичуги. На стенных часах, мерно посверкивающих в своем темном футляре латунным маятником, было только половина шестого, но спать, когда в Стране Песочного Человека бродят такие уроды, да еще с обнаженным холодным оружием – простите покорно, нет никакого желания!..
Пока, кое-как успокоив разволновавшегося старика и заодно выполнив на пару часов раньше все неизбежные и неприятные утренние обязанности, Владислав приводил себя в порядок, ставил чайник, словом занимался рутинными и незаметными, как сердцебиение, делами, стрелки перевалили половину седьмого. Снова ложиться было уже бессмысленно, и Сотников-младший задумчиво остановил свой взгляд на телефоне. Наверняка Иринка уже встала – ей к полдевятого в поликлинику, а добираться туда на метро чуть ли не через половину Москвы.
«А если и не встала – как-нибудь отбрешусь, не впервой! – решил Владислав, уже вращая тугой диск старинного аппарата, чтобы набрать знакомый номер. – Что мне, до обеда неизвестностью мучиться, что ли?»
Ирина сняла трубку сразу, будто сидела над аппаратом в ожидании звонка. И голос у нее был такой звонкий и жизнерадостный, что Владислав даже ощутил некоторое раздражение: он тут, понимаешь, волнуется, не спит, а она там щебечет, как канарейка… Хорошо, когда тебе всего тридцать два!
Чисто информационный звонок в обычной для Ирки манере (правда, когда она не после ночного дежурства) едва не перетек по давно накатанной колее чуть ли не в сеанс секса по телефону. Прерывать такое было жалко, но продолжать волнующую беседу Сотников-младший был не в настроении и, скомкав разговор задолго до кульминации, попрощался до пятничного вечера, на который была назначена очередная встреча «при свечах».
Ирина Евгеньевна Ледницкая, врач-терапевт одной из ведомственных поликлиник, весьма привлекательная, если не сказать большего, особа, вот уже второй год являлась единственным (ну почти, почти единственным) утешением в безрадостной холостяцкой жизни начинающего писателя. Как уже упоминалось выше, была она тридцати двух лет от роду, длинноногой натуральной блондинкой (кто-кто, а Владислав не раз имел возможность убедиться в этом воочию) с огромными, небесно-голубыми глазами и капризным чувственным ртом, правда, чуть большеватым (совсем чуточку) для ее узкого породистого лица. Рассказывать о том, где и при каких обстоятельствах они познакомились, сколько трудов приложил Владислав, чтобы завоевать сердце (и все остальное в придачу, естественно) неприступной «Снежной Королевы», значит отклониться далеко в сторону от генеральной линии, выбранной нами в этом повествовании, поэтому скромно умолчим… Сильно ли любил Сотников-младший Ирину? Довольно сложный вопрос…
Итак, трагедия и детектив «в одном флаконе», как это зачастую и случается в жизни, обыденно текущей вокруг и сквозь нас, не состоялась – все ночные мучения оказались совершенно напрасными. Так, излишняя мнительность стареющего, практически одинокого мужчины.
Будоражить Светку, любившую, насколько он помнил, поваляться в постели часиков эдак до одиннадцати (ее персональный, домашний так сказать, абрек работой супругу не очень утруждал), Владислав не стал: случись что с Сашкой, она сама подняла бы бывшего мужа на ноги, хоть в три часа ночи. Что-что, а делиться своими проблемами бывшая супружница просто обожала. Похоже, она искренне полагала, что после всей той нервотрепки, которую обрушила на мужа, требуя в свое время безотлагательного развода, разлучая с единственным сыном, выживая его из двухкомнатного гнездышка, отсуживая всяческое барахло, может рассчитывать на вполне близкие, дружеские и чуть ли не задушевные отношения. Тем более, если что-то касалось его сына: обновки, роликовые коньки ко дню рождения, путевки на летние каникулы, похищение… Тьфу-тьфу-тьфу! «Ну ты, Сотников, совсем спятил!» – раздался в ушах явственный Светкин голос.
– Вла-а-а-дик! – развеял кошмар протяжный зов из стариковской спальни.
Каждодневная карусель завертелась по новому кругу.
* * *День опять явно не задавался с самого начала. Старик непонятно почему раскапризничался, наотрез отказался пить диетическое какао и потребовал сварить ему кофе. Настоящий кофе, чтобы из зерен! Это при его-то гипертонии, стенокардии и прочих медицинских «иях»!
– Папа, – безуспешно пробовал урезонить разошедшегося Георгия Владимировича Владислав. – Я тебе на это отвечу, как один из маршалов отвечал Наполеону на его вопрос о том, почему капитулировала какая-то там крепость: «Есть восемнадцать причин этого, Ваше Величество, а первая из них – не было пороха…» Так вот: как раз пороха, то бишь кофе, у нас нет. Не держим-с…
Сотников-старший надулся, словно индюк, и начал сопеть:
– Не лги мне, Владислав! – Как всегда от волнения, на бледных щеках старика выступили нездорово-малиновые пятна, а кончик носа, наоборот, побелел так, что на коже, как на фотобумаге, проявились все, обычно незаметные, склеротические жилки. – Я же отлично знаю, что когда ты завтракаешь один, без меня, то всегда пьешь кофе! Разве я…
Отец, конечно, был прав: Владислав жить не мог без кофе поутру, но это же был не настоящий кофе! Тривиальный растворимый суррогат!
– Мне наплевать, суррогат или не суррогат! – вопил старик как заведенный, не слушая никаких возражений медицинского характера. – Свари мне кофе! Пусть даже этот буржуйский эрзац! Я сто лет не пил кофе!..
– Тебе нет еще ста лет, папа, – сдаваясь пробурчал сын, залезая на табуретку, чтобы достать яркую банку из расположенного на космической высоте старинной кухни шкафчика.
И в самом деле: неужели чашечка полусинтетической бурды, в которой практически полностью отсутствует кофеин, повредит долгожителю, в голодные послереволюционные годы, по его собственным словам, жравшего кошек и ворон. Врет, конечно, насчет кошек, но одна чашечка…
Четверть чайной ложки бурого порошка, больше смахивающего на ржавчину (самый дешевый «Марадона» – чего вы хотите?) окрасила кипяток в кукольных размеров полупрозрачной чашечке, жалком пережитке трофейного саксонского сервиза, давным-давно переколоченного в веселых застольях сталинско-хрущевско-брежневской эпохи, в бледно-коричневый цвет. Чтобы температура напитка стала вполне приемлемой для стариковской слизистой оболочки, Владислав еще мстительно бухнул в чашку остаток вчерашнего молока.
Однако Георгий Владимирович, вопреки ожиданиям, остался вполне доволен. Видимо, сладость маленькой победы превратила эту пародию на благородный напиток в добрую кружку настоящей обжигающей «арабики»…
Зато как ни крути, а молока дома не осталось, хотя, чего кривить душой – крохотная лужица на дне молочника, перекочевавшая в отцовскую чашку, все равно погоды не делала.
Пересчитав скромную наличность, Владислав накинул вытертую до полной белизны джинсовку, сохранившуюся еще с «бизнесменских» времен (к пиджаку, перебравшемуся в шкаф, он просто не решался прикоснуться, будто конверт с так и не пересчитанной пачкой «зеленых», покоившийся теперь в одном из ящиков мастодонтоподобного письменного стола, осквернил его раз и навсегда), и, сунув в пакет зонт (вдруг снова дождь), вышел из квартиры. Тщательно заперев за собой дверь, он сбежал по знакомой с детства, хотя и изрядно загаженной за последние годы лестнице, в квадратной шахте которой затонувшим пиратским галеоном покоился не работающий с начала «демократии» лифт.
Дождя опасаться вряд ли стоило – солнышко, словно наверстывая деньки, упущенные по причине непробиваемой облачности, жарило вовсю, а лужи, оставшиеся от ночного дождя, высыхали прямо на глазах. Погода – супер, как любит говорить Сашка (кстати, так и запамятовал позвонить Светке). Так и хочется пробежаться по мелким лужам, размахивая пакетом, словно портфелем в беззаботном школьном детстве… В детстве, в котором не было места молчаливым кавказцам в черных «иномарках», пухлым зеленым пачкам в желтых конвертах из плотной бумаги и этому ненавистному, им же придуманному Мансуру с его дедовским кинжалом…
Кстати о Мансуре: как же он все-таки будет выглядеть? Надо придумать что-нибудь поблагообразнее, чтобы хоть во сне являлся в более приятном для глаза виде. И вообще, чем он будет заниматься по ходу книги? Референт? Чей именно? Кто такой эти шейх Али-Ходжа и секретарь-телохранитель Мустафа? Вводить ли в действие друга Мансура, Рамазана, или пусть он так и останется просто персонажем юношеских воспоминаний «героя»? Что это за «горячие» августовские события? Очередной дефолт? Как будет выглядеть мечеть? Постойка, постой-ка…
Владислав вдруг явственно, как на проявляющейся на глазах цветной полароидной фотографии, увидел мечеть. Ажурное, словно заветная мамина шкатулка из слоновой кости, которой так любил любоваться в детстве, но давно уже им не виденная (Варвара, конечно, скоммуниздила – клептоманка старая!), сооружение с полусферическим куполом, увенчанным полумесяцем и четырьмя похожими на спицы тонкими минаретами по бокам. Пусть купол будет зеленым… Нет, белым, как стены и минареты! Что-то подобное он, помнится, видел не то в «Клубе кинопутешественника», не то в «Путевых пометках», не то вообще в «Волшебной лампе Аладдина» в детстве. Видение было таким ярким, что Сотников-младший даже зажмурил глаза…
– Смотри куда прешь, козел старый! – раздался откуда-то возмущенный детский голос. – Нажрался с утра, что ли!
Владислав распахнул глаза: оказывается, он чуть было не наступил на какие-то перемазанные смазкой металлические детали самого зловещего вида, разложенные тремя подростками лет десяти – двенадцати на тряпочке, расстеленной прямо на асфальте.
«Пулемет они здесь собирают, что ли? – испуганно подумалось Владиславу, которому почему-то вдруг вспомнились несколько кошмарных месяцев, проведенных после института на военных сборах. После намотки портянок пулемет Горюнова, вернее его разборка-сборка на время, помнится, был главным несчастьем всех мало приспособленных к военной службе свежеиспеченных очкастых лейтенантов, в висящих мешком гимнастерках и галифе. Сотников ясно различил среди металлического хлама запомнившуюся ему на всю жизнь возвратную пружину и еще пару-тройку смутно знакомых деталей. – Дожили!..»
Лишь в последний момент немного уже подслеповатый писатель заметил в руках у одного из «пулеметчиков» велосипедную «звездочку», а чуть в стороне – и сам полуразобранный двухколесный агрегат со снятым задним движителем. Почудится же такое! Чертовщина какая-то…
От облегчения Владислав даже начал насвистывать какой-то фривольный мотивчик.
Магазин был расположен неподалеку, буквально за углом. Сколько раз в детстве маленький Владик бегал туда вприпрыжку с авоськой, в которой позвякивали пустые широкогорлые бутылки, и с теплыми желтыми и белыми монетками, зажатыми в потной от усердия ладошке. Тогда магазин назывался просто «Молоко», а вовсе не ООО «Александр Козейко и Ко. Молочные продукты». Причем «Александр» почему-то заканчивался крупным твердым знаком, больше смахивающим на царскую букву «ять», что, вероятно, должно было означать неразрывную связь времен и преемственность поколений. Никакой, конечно, преемственности не было и в помине: магазин размещался в цокольном этаже такого же «сталинского» дома, как и родной, построенного незадолго до знаменитой мясорубки тридцать седьмого года. Ранее, по словам отца, на этом месте размещался женский монастырь, сначала закрытый большевиками в послереволюционное лихолетье, а потом и снесенный за ненадобностью, когда потребовалось место под величественные строения, призванные увековечить эпоху Великого Вождя.
Как же продолжить заказное повествование? А если?..
Знакомый до мельчайших деталей пейзаж снова стал размываться, уплощаться, терять краски, а сквозь него, обретая реальность и плоть, проступили иные очертания…
«Вот ведь неугомонный! – мелькнула в мозгу крамольная мысль. – И тут не отстает от меня, паршивый…»
Закончить совершенно неуместную в доме Бога фразу помешала оборвавшаяся на высокой ноте песнь муэдзина. Внимая возникшему перед молящимися правоверными мулле, Мансур поклонился в первый раз, выбирая место, куда преклонит колени…
5
Умиротворенный и успокоенный, очистившийся от всех лишних мыслей Мансур расслабленно вышел из прохладной мечети на раскаленную площадь перед мечетью. Все проблемы остались далеко позади, он даже снисходительно позволил себе не заметить выскользнувшего следом Мустафу, хотя перед началом молитвы просто кипел, намереваясь на выходе высказать все, что думает о его заботе и опеке.
«Пусть его! – благодушно решил Мансур, жестом подзывая такси. – Работа у человека такая…»
Хотя от мечети до здания штаб-квартиры МПР было рукой подать, Рахимбеков мстительно приказал шоферу, смуглолицему и сухому, как саксаул, – явно уроженцу Центральной Азии – ехать кружным путем.
За неплотно сидящим в обрезиненной раме, слегка дребезжащим боковым стеклом проплывала знакомая до мелочей панорама Москвы. Если бы не по-восточному крикливая расцветка двигавшихся сплошным потоком автомобилей, та сторона бывшего Нового Арбата, на которую взирал сейчас Мансур, мало отличалась бы от знакомой с юношеских лет. Те же высотные дома, похожие на сигаретные пачки, светящиеся окна которых, по рассказам старших, в советские, естественно, времена по праздникам складывались в огромные буквы «СССР», то же здание «Дома книги», превращенное теперь в продуктовый супермаркет, та же яркая зелень…
– Куда дальше, эфенди? – почтительно спросил таксист, старавшийся пореже дышать, чтобы своим дыханием, пропитанным ароматами чеснока и бобовой похлебки, не осквернить воздуха, который с ним вынужден делить один из «небожителей», после того, как, проехав проспект из конца в конец и развернувшись, они оказались почти в том месте, откуда и начался маршрут, – то есть напротив мечети.
– Останови здесь, – бросил Мансур, лениво роясь двумя пальцами в кармашке бумажника.
Небо сегодня было несказанно милосердно к бедняку: когда, не слушая благодарностей шофера, блистательный господин покинул автомобиль и Ахмет разглядел большую блестящую монету, которой тот одарил его за странную поездку никуда, то едва не лишился чувств – целых десять томанов, настоящее серебро! Суетливо попробовав на зуб монету и убедившись, что не спит и не бредит, Ахмет выскочил из такси и помчался за удаляющейся по тротуару фигурой в белом костюме.
– Эфенди, эфенди! Подождите! Вы, наверное, ошиблись!
Господин в белом махнул рукой, даже не обернувшись, как на надоевшую муху, а плечо таксиста вдруг оказалось зажатым, словно стальными тисками.
– Ты свободен! – прошипел ему прямо в лицо невзрачный, смахивающий на ящерицу-геккона человечек, гораздо ниже ростом, чем Ахмет, но почему-то показавшийся вчерашнему крестьянину, и так перепуганному насмерть, громадным и свирепым сказочным дэвом. – Убирайся отсюда пока цел, земляной червяк!
Стальные тиски, сжимавшие плечо, разжались, и таксист опрометью кинулся к оставленной машине, не помня себя от страха.
Десять томанов – это как раз та сумма, которой не хватало Ахмету на взятку, необходимую для поступления его старшего сына на первый курс аграрного колледжа! Вот и не верь после этого мулле Раджаб-Ходже, который всегда готов проповедовать односельчанам о неизбывных милостях Аллаха к скромным и покорным труженикам. Ведь этот господин в белом – наверняка ни кто иной, как сам Господь, сошедший с небес, чтобы отблагодарить Ахмета за все его горести и нужду, перенесенные на родине и на чужбине. Недаром это чудо случилось около этой прекрасной мечети! Да и сама эта поездка – от мечети к мечети – не доказательство ли святости странного пассажира? А суровый страж его – не архангел ли Азраил? Просто огненный меч его не виден на грешной земле…