Как две капли воды - Сандра Инна Браун 5 стр.

– А волосы, доктор Сойер? – спросила Зи.

– Часть придется сбрить, поскольку мне понадобится кусочек ее кожи для пересадки на нос. Но если вас интере­сует, отрастут ли волосы, сгоревшие в пожаре, то могу вам сообщить, что специалисты ожогового отделения уверены, что да. Это – самая легкая из наших проблем, – сказал он, с улыбкой глядя на забинтованное лицо. – Боюсь, что на какое-то время вам придется отказаться от твердой пищи. Во время операции протезист удалит кор­ни зубов и вставит внутричелюстные имплантанты. Спус­тя две-три недели у вас будут новые зубы – точная копия ваших настоящих зубов. Пока будут делать зубы, вам придется получать пищу через трубку, а со временем вы перейдете на мягкую пищу.

Тейт заметил, как беспокойно двигается глаз Кэрол, будто ища у него поддержки. Он стал убеждать самого себя, что докторам виднее, как себя вести и что делать. Конечно, хирург не обращает внимания на тревогу Кэрол, потому что привычен к волнению пациентов. Тейта же оно не на шутку встревожило.

Из папки, которая была у него с собой, Сойер достал большую цветную фотографию Кэрол.

– Посмотрите сюда, миссис Ратледж.

Кэрол на снимке улыбалась той обворожительной улыбкой, которая в свое время и околдовала Тейта. Глаза светились озорством. Лицо обрамляли блестящие темные волосы.

– Операция продлится целый день, мы даже обедать не пойдем, – сказал врач, – но мы с коллегами вернем вам ваше лицо. Не пройдет и восьми—десяти недель после операции, как вы будете выглядеть вот так, только моло­же и красивее и с короткой стрижкой. Можно ли мечтать о большем?

Кэрол явно была неудовлетворена. От Тейта не укры­лось, что вместо того чтобы развеять ее страхи, визит хирурга только усилил их.

Кэрол попыталась шевельнуть конечностями или хотя бы пальцами рук или ног, но тело отказывалось повино­ваться. Головой она и вовсе не могла двинуть. Тем време­нем каждая последующая минута приближала ее к катаст­рофе, предотвратить которую было не в ее власти.

Все последние дни – сколько точно, она не могла ска­зать, но, видимо, около десяти, – она пыталась приду­мать способ довести до всех правду, о которой знала только она. Пока она ничего не придумала. По мере того как дни шли и раны у нее на теле заживали, тревога нарастала. Все вокруг думали, что это вызвано задержкой с проведением пластической операции.

Наконец Тейт объявил ей, что операция назначена на следующий день.

– Сегодня был консилиум. Все доктора пришли к за­ключению, что опасность миновала. Сойер принял реше­ние оперировать. Я приехал сразу, как мне сообщили.

Чтобы сказать ему, какая чудовищная ошибка совер­шается, у нее остается только сегодняшний вечер. Стран­но, но она нисколько не винила его, хотя в этой трагиче­ской цепи событий была доля и его вины. На самом деле она привыкла к его визитам и с нетерпением ждала их. Ей почему-то было с ним надежнее, чем одной.

– Думаю, теперь я могу тебе признаться, что с первого взгляда Сойер мне не понравился, – осторожно присажи­ваясь на край постели, продолжал он. – Честно сказать, он мне и теперь не нравится, но я ему доверяю. Ты знаешь, что, если бы у меня были сомнения в его высочайшей ква­лификации, я не позволил бы ему делать операцию.

В этом она не сомневалась и потому утвердительно моргнула.

– Ты боишься?

Она снова моргнула.

– Не могу сказать, что не понимаю тебя, – сказал он угрюмо. – Ближайшие недели будут для тебя очень труд­ными, Кэрол, но ты с этим справишься. – Его улыбка стала жестче. – Ты всегда твердо стояла на ногах.

– Мистер Ратледж?

Он повернулся на женский голос, окликнувший его от двери, давая Эйвери редкую возможность разглядеть его профиль. Да, с мужем Кэрол Ратледж повезло.

– Вы просили меня напомнить о драгоценностях мис­сис Ратледж, – сказала сестра. – Они все еще в сейфе.

Мозг Эйвери лихорадочно заработал. Она уже не раз представляла себе, как он войдет в палату и выложит украшения на кровать. «Это не вещи Кэрол, – скажет он. – Но кто вы?» Однако этого не произошло. События разви­вались по своему сценарию. Может быть, еще не все поте­ряно?

– Все время забываю их забрать, – ответил он с доса­дой. – Не могли бы вы послать кого-нибудь вниз забрать их для меня?

– Сейчас позвоню и узнаю.

– Буду вам весьма признателен. Спасибо.

Сердце Эйвери бешено забилось. Она мысленно возно­сила Господу молитву. Вот сейчас, накануне операции, в одиннадцатом часу вечера, она будет спасена. Ей дейст­вительно нужна пластическая операция, но восстанавли­вать надо лицо Эйвери Дэниелз, а не кого-то еще.

– Ну, в операционной драгоценности тебе не понадо­бятся, – говорил тем временем Тейт. – Но я понимаю, что ты будешь чувствовать себя увереннее, зная, что твои вещи не пропали и находятся у меня.

Мысленно она ликовала. Все будет в порядке. Ошибка выяснится, ей больше не о чем волноваться.

– Мистер Ратледж, к сожалению, забирать вещи из сейфа кому-либо, кроме самого больного или его близких родственников, против правил нашей клиники. Я никого не могу за ними послать. Извините.

– Ничего страшного. Я постараюсь за ними зайти завтра.

У Эйвери внутри все оборвалось. Завтра будет слиш­ком поздно. Она спрашивала себя, почему Господь угото­вил ей это. Не достаточно ли уже она наказана за ту ошибку? Или вся оставшаяся жизнь будет для нее одним сплошным испытанием во искупление единственного про­вала? Она и так уже потеряла профессиональную репута­цию, лишилась доверия коллег, разрушила свою карьеру. Неужели у нее отнимут еще и собственное имя?

– Есть еще одно обстоятельство, мистер Ратледж, – неуверенно проговорила сестра. – Там внизу вас ждут два репортера.

– Репортеры?

– С одной телестудии.

– Здесь? Сейчас? Их что, прислал Эдди Пэскел?

– Нет. Я у них сразу спросила. Просто охотники до сенсаций. По-видимому, просочились слухи, что завтра операция. Они хотят поговорить с вами о последствиях авиакатастрофы для вашей семьи и предвыборной гонки. Что мне им сказать?

– Пусть идут к черту.

– Но, мистер Ратледж, я не могу им этого сказать.

– Конечно, нет. Если вы это сделаете, Эдди убьет меня на месте, – проворчал он себе под нос. – Скажите им, что, пока мои жена и дочь не поправились окончательно, я не намерен делать никаких заявлений по этому поводу. А если они не уйдут, обратитесь к охранникам. И скажите им также, что, если только они попытаются проникнуть в детское отделение и станут приставать к моей дочери или матери, они об этом очень пожалеют.

– Мне жаль, что я доставила вам столько хлопот…

– Вы тут ни при чем. Если они будут вам докучать, зовите меня.

Когда он снова повернулся к ней, Эйвери сквозь слезы заметила тревогу и усталость в его лице.

– Стервятники. Вчера одна газета выхватила из моей речи фразу о ловле креветок в прибрежных водах и процитировала ее вне контекста. Сегодня утром у меня телефон раскалился от звонков, пока Эдди не состряпал встречное заявление с требованием опровержения.

Всякая недобросовестность вызывала у него возмущение.

Эйвери хорошо его понимала. Она достаточно времени провела в Вашингтоне и знала, что из политиков не стра­дают только самые беспринципные. Людям честным, ка­ким ей казался Тейт Ратледж, приходилось нелегко.

Неудивительно, что он выглядел таким усталым. На его плечах было не только бремя предвыборной гонки, но еще и получивший моральную травму ребенок и жена, которой тоже предстоят тяжкие испытания.

Только… она – не жена ему. Она – чужая женщи­на. И она не может ему сказать, что он доверяется посто­роннему человеку. Она не может оградить его от нападок прессы или помочь справиться с проблемами Мэнди. Она даже не может предупредить его, что кто-то собирается его убить.

Он просидел с ней до утра. Просыпаясь среди ночи, она всякий раз видела его рядом. По мере того как уста­лость накапливалась, складки у него на лице становились все глубже. От недосыпания глаза покраснели. Один раз Эйвери слышала, как сестра уговаривала его пойти отдохнуть, но он отказался.

– Я не могу ее сейчас оставить, – сказал он. – Она очень боится.

Мысленно она зарыдала. «Нет, не уходи. Не оставляй меня одну. Я не могу остаться одна».

Наверное, было уже утро, когда другая сестра принес­ла ему чашку горячего кофе. Запах был потрясающий, Эйвери страстно захотелось кофе.

Явились техники перенастроить аппарат искусствен­ной вентиляции легких. Постепенно ее отлучали от маши­ны – по мере того как легкие оправлялись после химиче­ского отравления. По сравнению с тем, как работал аппа­рат в первые дни, нагрузка на него была снижена многократно, но все же на несколько дней он ей еще понадобит­ся.

Санитары стали готовить ее к операции. Сестры изме­ряли давление. Она пробовала перехватить чей-нибудь взгляд, чтобы попытаться еще раз донести до них, что происходит чудовищное недоразумение, но никто не об­ращал на запеленутую с ног до головы пациентку никако­го внимания.

Он просидел с ней до утра. Просыпаясь среди ночи, она всякий раз видела его рядом. По мере того как уста­лость накапливалась, складки у него на лице становились все глубже. От недосыпания глаза покраснели. Один раз Эйвери слышала, как сестра уговаривала его пойти отдохнуть, но он отказался.

– Я не могу ее сейчас оставить, – сказал он. – Она очень боится.

Мысленно она зарыдала. «Нет, не уходи. Не оставляй меня одну. Я не могу остаться одна».

Наверное, было уже утро, когда другая сестра принес­ла ему чашку горячего кофе. Запах был потрясающий, Эйвери страстно захотелось кофе.

Явились техники перенастроить аппарат искусствен­ной вентиляции легких. Постепенно ее отлучали от маши­ны – по мере того как легкие оправлялись после химиче­ского отравления. По сравнению с тем, как работал аппа­рат в первые дни, нагрузка на него была снижена многократно, но все же на несколько дней он ей еще понадобит­ся.

Санитары стали готовить ее к операции. Сестры изме­ряли давление. Она пробовала перехватить чей-нибудь взгляд, чтобы попытаться еще раз донести до них, что происходит чудовищное недоразумение, но никто не об­ращал на запеленутую с ног до головы пациентку никако­го внимания.

Тейт ненадолго вышел, а когда вернулся, с ним был уже доктор Сойер. Этот был бодр и весел.

– Ну, как дела, Кэрол? Мистер Ратледж сказал, что вы неважно спали, зато сегодня – ваш день.

Он внимательно изучал ее карту. Многое из того, что он говорил, произносилось чисто машинально, поняла Эйвери. По-человечески он был ей глубоко несимпатичен, как и Тейту.

Удовлетворившись показателями жизненно важных функций организма, он передал карту сестре.

– В физическом смысле у вас дела идут превосходно. Не пройдет и нескольких часов, как у вас будет новое лицо, и тогда можно будет говорить уже об окончатель­ном выздоровлении.

Собрав все силы, она стала издавать утробные звуки, пытаясь сказать о той роковой ошибке, которую они со­бираются совершить. Хирург истолковал ее по-своему, решив, что она все еще сомневается в успехе операции.

– Это вполне реально, обещаю вам. Через полчаса начнем.

Она снова попыталась протестовать, на сей раз прибе­гая к единственному доступному ей средству: она отчаян­но заморгала.

– Введите ей предоперационное седативное, чтобы она немного успокоилась, – бросил он сестре и вышел из палаты.

В отчаянии Эйвери мысленно вскрикнула.

Тейт сделал шаг вперед и сжал ей плечо.

– Кэрол, все будет в порядке.

Сестра ввела в вену шприц с наркотиком. В сгибе лок­тя Эйвери почувствовала легкое потягивание. Через не­сколько секунд по телу побежало уже знакомое тепло, и скоро даже кончики пальцев ног у нее стали горячими. Это была нирвана, ради которой наркоманы готовы убить. Восхитительное бесчувствие. Она в момент стала невесомой и прозрачной. Лицо Тейта начало расплывать­ся, а потом исчезло вовсе.

– Все будет в порядке. Клянусь тебе, Кэрол.

«Я не Кэрол».

Она усилием воли держала глаз открытым, но он за­крывался сам собой под тяжестью свинцового века.

– …ждать тебя, Кэрол, – сказал он нежно.

«Я Эйвери. Я Эйвери. Я не Кэрол».

Но после операции она уже будет Кэрол.

6

– Не могу понять, что тебя так огорчает.

Тейт круто развернулся и гневно посмотрел на менеджера своей предвыборной кампании. Эдди Пэскел выдержал его взгляд совершенно невозмутимо. По опыту он знал, что Тейт легко может вспылить, но быстро отходит.

Как он и ожидал, огонь в глазах Тейта скоро погас. До этого он стоял, агрессивно подбоченясь, а теперь опустил руки.

– Эдди, ради всего святого, моя жена только что пере­несла очень сложную операцию, которая длилась много часов.

– Понимаю.

– Тогда что непонятного в том, что я разозлился, ко­гда меня окружила толпа назойливых репортеров с их дурацкими вопросами? – Тейт недоуменно помотал голо­вой и вздохнул. – Придется тебе им объяснить. Я был попросту не в настроении давать пресс-конференцию.

– Даже если они перешли все границы…

– Это мягко сказано.

– Но ты сорок секунд был в эфире в шестичасовом и десятичасовом выпуске новостей – и притом на всех трех каналах. Я записал и потом прокрутил еще раз. Ты вы­глядел раздраженным, хотя, учитывая обстоятельства, это вполне объяснимо. Но в целом, я думаю, это сработало в нашу пользу: ты пал жертвой бессердечных журналистов. Избиратели будут на твоей стороне. Это безусловный плюс.

Тейт грустно усмехнулся, опускаясь в кресло.

– Ты не лучше Джека. Ты не можешь абстрагировать­ся от кампании, все время прикидываешь, что для нас хорошо, а что – плохо. – Он провел ладонями по лицу. – О Господи, как я устал.

– Выпей пивка. – Эдди достал из маленького холо­дильника запотевшую банку и протянул Тейту. Взяв и себе тоже, он устроился на краю постели. Они находились в номере Тейта. Какое-то время они молча потягивали пиво, потом Эдди спросил: – Что говорят врачи?

Тейт вздохнул:

– Этот Сойер после операции заливался соловьем. Го­ворит, что полностью удовлетворен, якобы это лучшая работа его бригады за все годы.

– Самореклама или правда?

– Остается только молиться, чтоб было правдой.

– А когда ты сам сможешь в этом убедиться?

– Сейчас вид у нее неважный. Но через несколько не­дель…

Он сделал неопределенный жест и еще больше ссуту­лился в кресле, вытянув перед собой длинные ноги так, что почти коснулся ботинками начищенных до блеска туфель Эдди. На нем были джинсы, еще усугублявшие контраст с Пэскелом, одетым в отутюженные темно-синие фланелевые брюки.

Пока что Эдди не придирался к его внешнему виду. Предвыборная платформа была рассчитана на то, чтобы найти отклик в душе простого человека, а именно – те­хасского среднего класса. Тейт Ратледж должен был стать защитником униженных. И его одежда пока вполне соот­ветствовала этой роли. Впрочем, это не был политический маневр, он одевался так еще с начала семидесятых, когда они с Эдди учились в Техасском университете.

– Сегодня умер один из уцелевших в катастрофе, – тихо сообщил Тейт. – Парень моих лет, женат, четверо детей. Получил множественные повреждения внутренних органов, но его как-то склеили, и все думали, он выкараб­кается. И вот – умер от инфекции. Господи, – он помо­тал головой, – ты можешь себе представить – пережить такое и умереть от инфекции?

Эдди Понял, что его друг захандрил. Это было опасно как для Тейта лично, так и для всей кампании. Джек уже высказывал опасения по поводу морального состояния Тейта. И Нельсон тоже. В числе прочего в обязанности Эдди входило следить за настроением Тейта и не допус­кать никаких депрессий или срывов.

– А как Мэнди? – спросил он нарочито бодрым голо­сом. – Все добровольные помощники в нашей штаб-квартире по ней соскучились.

– Мы сегодня повесили у нее в комнате плакат с авто­графами. Не забудь поблагодарить всех от моего имени.

– Да, ребята хотели как-то ознаменовать ее выписку домой. Должен тебя предупредить: завтра она получит плюшевого медведя больше тебя ростом. Ты ведь знаешь, она прямо-таки королева предвыборной кампании.

Наградой Эдди была вялая улыбка.

– Врачи говорят, что переломы у нее заживут бесслед­но. И от ожогов следов не останется. Она сможет играть в теннис, выступать на стадионе в группе поддержки школьной команды, танцевать – одним словом, делать все что угодно. – Тейт поднялся и сходил еще за парой пива. Опять устроившись в кресле, он сказал: – Физиче­ски она оправится. А вот с психикой – тут есть сомнения.

– Дай ребенку время. С такими потрясениями и взрос­лому нелегко справиться. Не случайно авиакомпании держат специальный штат психологов для тех, кто уцелел в катастрофе, и родственников погибших.

– Я знаю, но Мэнди и без того была чересчур застен­чива. А теперь она производит впечатление абсолютно закомплексованного ребенка. Она зажалась. Конечно, если я очень стараюсь, мне удается ее рассмешить, но мне кажется, она просто хочет мне угодить. В ней не осталось живости, подвижности. Она все время лежит, уставившись перед собой. Мама говорит, во сне она плачет и просыпа­ется от кошмаров.

– А что психолог?

– Эта дубина? – Тейт вполголоса выругался. – Она говорит, что нужно время и терпение и что мне не следует требовать от ребенка слишком многого.

– Ну видишь, все то же самое.

– Я не сержусь на Мэнди за то, что она отказывается действовать по команде, – отрезал он. – Психолог имела в виду именно это, отчего я и пришел в ярость. Но, пони­маешь, у моей девочки такой вид, как если бы на ее плечах лежал груз всей вселенной, а это ненормально для трех­летнего ребенка, согласись.

– Но ты ведь не видел детей, оставшихся в живых по­сле авиакатастрофы, – резонно возразил Эдди. – Эмо­циональное потрясение, которое она пережила, не может пройти в одночасье, это тебе не физическая травма.