— Не применяют уже сульфазин, — не к месту вставил Мозолевский.
— Я не выдержу! — остервенело заорал промысловик.
У меня не было слов. Что он помнит… Его пережженный шоком мозг ещё не был способен выстраивать стройные и связные картинки в цельный сюжет, да и мало их, похоже, было, картинок этих, пригодных к запоминанию. Он ещё что-то мычал, плакал и трясся одновременно, не успевая размазывать по щекам слёзы. Никогда такого не видел. Всякий страх наблюдал, но не такой — осознанный, и вместе с тем мистически заразный, впервые.
Механик тоже тупо молчал.
— Идиотизм, не, ну это же шиза полная! Цирк! — внезапно прокричал Сашка, до той поры переводивший взгляд с меня на Шведова и обратно, и вдруг со всей дури пнул незапертую дверь дома так, что она громко хлопнула. — Ну, чистый дурдом, блин! Командир, его лечить надо! Резко! А вы сю-сю! Все с ума посходили!
Механик в ответ лишь громко выматерился, секунды две помолчал, потом ещё раз покрыл непонятно кого по матушке, и поочередно посмотрел на нас троих с немым вопросом: на его лице было написано ровно моё состояние: абсолютное непонимание происходящего.
Конец беседы, приплыли.
Он действительно никуда не поедет, хоть палкой бей, хоть наручники надевай. А с ума сойти действительно может. И это будет на моей командирской совести, между прочим.
— Застыли все! Тихо, сказал! — резко приказал я. Безнадежно махнув на Шведова рукой, повернулся к Мозолевскому: — Далеко до этой лешачьей заимки?
— На КС-100 пара часов ходу.
— Тогда решаем так. Мы уезжаем, а ты, товарищ больной Шведов, быстренько собирайся, пакуй только самое ценное, и подвози прямо к берегу. Будь наготове, жди. Как появимся, сразу начнём грузить пожитки на катер, — усталым голосом инструктировал я, всматриваясь в окружающее двор пространство. В его застывшие глаза смотреть просто невозможно.
— Вот и верно, — с шумом выдохнув воздух, сказал Михаил.
— Может, ещё мальца правильный ход обдумаем? — как-то по-взрослому предложил пацан.
Я даже не понял сначала, что или кого он имеет в виду. Я вообще ничего не обдумывал. Собственно, сейчас и обдумывать нечего, мало данных, только психические рефлексии и непонятки. В идеале не торопиться: эх, сделать бы небольшой перерыв в концерте, посидеть в сторонке, побыть одному. Да, хорошо бы прийти в себя, успокоиться, и только тогда принимать все последующие решения…
Ну как тут успокоиться, если новые вводные всё продолжают поступать?
— Погодьте! Я не могу вот так эвакуироваться, с одними баулами, у меня же машины! — Артём взглянул на меня, как на несмышленыша. И добавил вполголоса, с откровенным отчаянием, уже понимая, что выходит облом: — Две, грузовик и джип, разве кто бросит такое богатство!
— Предлагаешь поставить своего таракана на катер? — съязвил Васильев.
— Зачем же? По зимнику, он до самого Кривляка идёт! — почти радостно провозгласил оживший Шведов. — Начальник, дай мне Мишаню, мы на двух машинах и пойдём. Я на джипе, Мишаня на грузовике, там несложно. За несколько часов…
— Гениальный план, — усмехнулся я.
— А что? — ещё не понял хозяин фактории.
— А то! Никого я тебе не дам, Шведов, вот мой ответ, окончательный и бесповоротный. Опергруппа пришла с конкретным заданием, и я его выполню, хоть сам расшибусь, хоть тебя расколю пополам! Да и зачем тебе эта рухлядь? — я показал рукой на яркий китайский грузовичок с лентами иероглифов по бортам и обшарпанный серый «Терракан» с ноздрёй на капоте. — «Сарепта» хорошая, вот её и забирай.
— С хранения, считай, новенькая, — машинально вспомнил он.
— Во-о! А машину ты себе в Подтёсово за два дня подберёшь, сейчас с этим просто, целая коллекция стоит. Я не знаю, может, ты ужастиков начитался или насмотрелся, может, что-то примерещилось. Могу даже допустить, что тут действительно всё сложней, чем кажется! Но дело от этого страдать не должно, понятно тебе? Страшно ему… Нам тоже на реке непросто было, особенно ночью.
— Книжек, говоришь, начитался? — с откровенной обидой переспросил он, перебирая губами, будто пытаясь выплюнуть несуществующий песок, такое же бывает после контузии. — Молод ты ещё, начальничек, чтобы судьёй быть, мало повидал. Стоят у меня такие книжки на полках, скрывать не буду, и фантастика всякая имеется. Но ты можешь их не читать, скоро сами всё увидите... Я тоже тебе кое-что скажу, по-книжному. На Шаманской как раз и прочувствуете всё наслаждение от обуявшего вас животного страха. Раз так выходит, то езжайте с богом, смелые. Возможно, такие ощущения вы испытываете в первый и последний раз.
— Да не каркай ты, Палыч! — раздражённо пробасил Михаил. — Наговорил тут всякого: то ли сорок бочек арестантов, то ли и вправду бесовское. Сам посуди, должен после этого командир предусмотреть вероятность, что обратный путь по реке тоже будет непростым? Негоже распыляться, сообща нужно.
— Не поеду, — сквозь зубы напомнил вредный промысловик. — Не хочу в Подтёсово, к воле привык.
— Пусть распыляется, — я вяло махнул рукой, пора завязывать. — Машины в сцепку, сам за руль, и катит по дороге грунтовой к Енисею на Кривляк, там будет время подумать ещё раз. Но учти, жителей в посёлке нет.
— Мертвяки есть. Там рядом могилки зэковские таятся, говорят, их, бедолаг, в общей яме хоронили, — тихо, обреченно сказал промысловик, заставив меня вспомнить о бывшем лаготделении, некогда располагавшемся рядом с Кривляком. — Я как-то упавший крест рядом с дорогой видел…
— Тьфу на тебя! Ты ещё, Артём Павлович, на закуску о зомби вспомни! — механик сплюнул чуть ли не ему на ботинок.
— А ты там стрелял? — вспомнил я о главном.
— Так точно, начальник, стрелял, а вот во что, или в кого, не помню. Дома патроны-то пересчитал в карабине — пяти штук не хватает, сжёг, когда к моторке бежал.
— Обрадовал.
— Мужики, откажитесь, я дело говорю! — Шведов зашептал быстро-быстро, с горячим присвистом при произношении окончаний, хватая нас с механиком за руки. — Плюньте вы на это проклятый вертолёт, что вам в нём заветного?
— Не обсуждается. Артём, успокойся, тебя уже никто не тянет, — осторожно отстраняя промысловика, сказал Мозолевский.
— Тогда амба. Придут. Деться-то нам, ребятушки, будет некуда, — тихо, обреченно сказал он. — Это же как развилка, одна дорога ведет к свету, а другая… туда вот, во Тьму, значится. Не хватит вам ни патронов, ни везенья: я не я буду, если Зло по вашим следам не пойдёт, даже если вырветесь.
Я уже конкретно устал от столь жёстких рефлексий, даже отвечать не хотелось. К чему всё это? Задание надо выполнять, вся служба на том держится... Если есть схема, как обойти опасности или отскочить гарантированно без потерь, так расскажи, предложи!
— Господи, ну зачем я радировал! Надо было просто сразу уезжать, пока силёнки были! Людей вот подставляю! Ну, лежит это геликоптер иностранный, хвост отдельно, почти весь сгорел, смотреть не на что, взять нечего. Да в тайге и не такое валяется! Тела эти страшен-ные, оружия совсем немного — зачем рисковать, Исаев, чего ради, скажи?
Признаюсь, я тоже об этом думал, считай, весь последний час в голове мелькало. Действительно, зачем лезть в непонятное? Староста всё поймёт, он человек мудрый, поживший и потуживший, таёжник.
— Нет, дорогой ты наш товарищ... Не могу я, Артём Павлович, по твоему совету слюной плюнуть. Враг рядом, неважно, живой он или мёртвый. Налицо работа группы бойцов специального назначения противника, успешно проникшая вглубь нашей территории с разведывательными или диверсионными целями. Здесь разъяснить нужно, при обнаружении пресекать, не бывает по-другому. Значит, так. Или собирайся резво, или закрывайся-ка ты обратно в избу и жди нас. Лучше бы тебя, конечно, в радиоузел поместить… Сможешь?
Он неуверенно пожал плечами.
— Дома сиди, — поставил я точку. — Сашка, что там у тебя?
— Собаку видел, командир! Маленькую, кудлатую, — бодро доложил пацан.
— Скелет?
— Почему же скелет? — удивился Васильев. — Обычная деревенская псина, живая, только очень злючая. Лаять не лаяла, но рычала на меня постоянно, прикинь. Даже садануть хотел из «Рэма». У самого леса стояла и рычала, метров семьдесят до неё было. Легко мог, она не двигалась. Так задницей в кедрач и отступила.
* * *
Если таёжные боги или духи действительно существуют, то мы подобрались к местам их постоянной дислокации, где они колдуют и, за неимением античной амброзии, пьют сибирский спотыкач.
Опять тишина, опять нет птиц.
Я, в силу ряда жизненных обстоятельств, трагических и драматических, давно не собачник, и в собаках не разбираюсь. Там, где меня учили охотничьему делу, обыватели с собаками не охотятся. Они есть у промысловиков, живут на разных дальних точках, выполняя охранные функции. В основном песца гоняют. Многие берут с собой на природу городских собак, я после пары уроков не брал никогда. У каждого в поле свои цели. Моя всегда была простой — пожить в дикой среде, максимально с ней контактируя на взаимовыгодных условиях. Могу неделю сидеть Буддой на берегу реки и просто смотреть в пространство. В тишине. Я так штопаю ранения души. И получаю очень и очень положительные впечатления. Непривязанная собака возле лагеря — хана буддизму. За месяц бегающая вокруг промысловой точки пара псов превращает округу в безжизненную среду, всё уничтожается либо уходит. Никакой близости не будет.
Так что, в моем случае, заброс на озёра плато Путорана собаки, где я больше всего любил отдыхать, проживая и работая в Норильске, только вредила идее. Но собаку можно заместить прямо в поле, научил меня один добрый человек, подсказал, век ему благодарен буду… Первые сутки после постановки лагеря природа за тобой пристально наблюдает, ждёт, как ты себя поведешь. Кто ты? Ровный пацан с правильными понятиями дикого края, или же безумный остолоп, который тут же развешивает на деревьях загодя припасенные мишени и начинает сажать из «Моссберга» во все стороны, как недослуживший?
А ты ведёшь себя тихо, спокойно, без ненужной резвости, и природа принимает решение быстрей — прилетают две кукши, они давно на тебя смотрели. Это птицы из семейства врановых размером примерно с сойку, в Путоранах они крупные, башкастые. Птицы-коты, как я их называю. Прилетают и пробивают точку, присваивают лагерь и человека! Нагло, как коты. «Так, мы пришли сюда жить, где кормушка, чем угостишь, показывай, где кто спит, сделай злую руку, погладь пузико». Больше двух птиц вряд ли появится, они лишних не пустят, это теперь их человек. Ну что, садишься обедать сам, откладываешь хлебушка и им, пока свежий. Обустраиваешь лагерь.
Тем временем эти коты обследуют все вокруг, до последней мелочи: это ружья, это топор, это палатка, что там внутри интересного? Утром пернатые коты будят тебя громкими характерными криками, даже если ты оставил им на сколоченном столике ранний завтрак. Как коты, им скучно. «Ты чего там дрыхнешь? Выбирайся!». Едят они, по-моему, всё. Вообще всё. Всё же и воруют. Мне кажется, кукши даже водку пьют. То-то я и смотрю: вроде бы в бутылке должно с вечера было побольше остаться...
Весь день они рядом. При желании можно добиться того, что кукши будут клевать тушёнку с одной тарелки и есть с руки. Они занимаются какими-то птичьими делами, но постоянно держат своего человека в поле зрения. Вот ты пошел через лесок на берег озера, чтобы надуть лодку — кукши сопровождают тебя до края деревьев. Но на берег не выходят... Потому что там хозяйничают огромные озерные чайки. Пока нет лодки — нет и чаек. Но как только из бесформенной кучи формируется корпус лодки, над водой тут же появляется облётчик — большая сильная чайка, самая зоркая. Смотрит, насколько ты серьезно подходишь к делу. Человек ставит сетку, и облётчик с радостным криком летит за бандой.
Я никогда не был охотником или рыбаком в чистом виде, не являюсь им и сейчас. Оружие и снасти для меня в поле были утилитарным инструментом для решения определенных задач. Утку летом бить не будешь, вот они, рядом плавают с выводком лапотунков, не губить же... Куропатка за зиму надоедает, а зайчатину не люблю. С другой стороны, набрать и привезти с собой провиант на десять-пятнадцать дней не просто, нужна подпитка. Но и рыбы ловишь немного, ровно в меру. Чтобы стало понятно: я никогда не привозил с озер хвосты, заготовкой не занимался. Сига берешь на небольшую сетку, гольца — на спиннинг.
Итак, начинается проверка сетей. Прёт проклятый налим. Налима в Норильске не очень жалуют, поэтому он часто выпускается в озеро, разве что один останется — для печени в уху. Часть рыбин глотает воздух, и какое-то время вынуждена болтаться на поверхности. Потом они всё-таки ныряют. Чайки тут же садятся на таких налимов и терпеливо ждут... Эти хищники порой не могут пробить толстенную шкуру взрослого озёрного налима даже своими тяжёлыми клювами и тупо дрейфуют, ожидая, когда прибьет к берегу. А там уж как кому посчастит. Несколько раз я имел счастье наблюдать, как с гор в парящем полете спускается огромный орёл-канюк, слету сгоняет чайку, хватает налима в лапы и начинает отход. Что тут начинается! Вся банда чаек поднимается в воздух и берётся атаковать канюка, пытаясь вернуть добычу. Лапы у того заняты, и он только матерится, продолжая полет с тяжелой ношей, как бомбардировщик под атакой истребителей. Финиши разные, но такое кино всегда дорогого стоит...
Рыба потрошится на берегу — чайки довольны. Теперь они ни за что никуда не уйдут. А ты возвращаешься с чистой рыбой к лагерю, сопровождаемый кукшами, в лесу хозяева они. Что бы ты ни делал: уху, жареху, сугудай или копчушку, — они всё будут есть, у этих котов уже имеется право на порцию. Идут дни, быт налаживается, вокруг тебя кипит жизнь, ты видишь всё и всех, со всеми с ладушках.
Именно птицы и берут на себя охранные собачьи функции. Ни одно живое существо крупней евражки не сможет и близко подойти к лагерю! Ни человек, ни медведь, ни росомаха.
Поднимается шум и крик с точным целеуказанием и сопровождением, у тебя будет время. А зверю проще уйти, чем так палиться и терпеть натиск. Странно, но тот же олень пропускается кукшами спокойно. А медведь — нет. Чайки ведут себя так же, постоянно проверяя акваторию.
Это двойное птичье кольцо есть результат замечательного симбиоза. Докладываю: ни одна собака на такое не способна, тут идёт слаженная работа групп птичьего спецназа. А уж разглядеть объект с дистанции... На реках, морском побережье и на островах — везде мне помогали птицы. Дружественная пуночка подскажет о приближении человека, а хорошо прикормленные огромные морские чайки, которых рыбаки иногда по ошибке называют бакланами, вполне способны наброситься и на медведя, чайки очень жадны и ревнивы. Особенная удача — общий язык с семейством крачек. Они меньше обычных чаек, но гораздо злей и отважней, бросаются на любого, подошедшего к гнездовьям.
Отличные сторожа. Если они есть, конечно.
Что же, с другой стороны, и тебя никто из пернатых не обнаружит. Но само отсутствие птиц… Ненормально это.
Красный, как стоп-сигналы идущего впереди автомобиля, сигнал тревоги забился в возбуждённом мозгу, и его пульсации становились всё сильней. Казалось, что меня даже немного раскачивает, как в гамаке. Плохо, что перенервничал, потерял навык, это никуда не годится, избаловался среди людей.
Глава 8 Ужасы зимовья Шаманское
На далёком водном перекрёстке местность оказалась ровная, терраса низкая, а берега без крутых откосов.
Чуть дальше от того места, где причалили КС-100 и моторка, в затон реки выдавался небольшой мысок, за которым находилась ещё одна заводь-курья и впадающий в реку крупный ручей. Шум двигателей стих, и стало слышно журчание воды, бегущей под курумником. Тут проходит каменная гряда, давно сглаженная водами. Справа и слева от нас поднимается густая стена молодого леса, из которого торчали высокие серые стволы мёртвых обгоревших деревьев. Опять гарь.
— Катя, ты остаёшься на берегу, будь на катере. И вот что, пулемёт приготовь. Первые пятнадцать минут после нашего ухода двигатель не глуши. Моторку вяжем на буксир. А там видно будет.
— Что брать, «Тигра» или помповик? — поинтересовался Васильев.
— Лучше помпу. Первым пойдёшь.
— Есть!
Было видно, что зимовьё тут стоит старое, даже натоптанной тропинки к нему нет.
В принципе, вдоль каждой сибирской реки натоптаны тропы, самые разные. Начиная от старых почтовых трактов, где они когда-то проходили, и заканчивая свежими звериными.
Охотничьих троп в тайге очень мало, потому что охотятся люди в основном зимой, по снегу, а следы, я бы даже сказал, следищи, геологических партий: ямы, канавы и просеки всегда хорошо заметны, их с деятельностью охотников не спутаешь. Верховые олени-учуги эвенков летом тоже идут по пути лесных жителей.
Так что почти все встречающиеся в лесу тропы — звериные. Тропа может прерываться, разветвляться на мелкие, переходить с одного берега на другой, теряться в оврагах и распадках. Тропу нужно беречь, а потеряв, настойчиво искать, но при этом никогда не двигаться по тайге или лесотундре напрямик, лучше уж двигаться по берегу реки или ручья.
Отсебятины не нужно. Звериные тропы протоптаны оптимально, по наиболее удобному маршруту, с минимальным набором или потерей высоты, они всегда стремятся к горизонтали. Зверь не человек, дурной работы делать не будет, он не пойдет в обход верхом, если можно пройти низом, разве что впереди есть препятствие, например, речной прижим. Часто звериная тропа идёт по границе форм рельефа или растительности разных типов. Летом таёжник чаще всего использует именно звериные тропки, исследует, обживает. А потом, спрямляя их, по треку пускают зимники. Тропе нужно верить, не сворачивать, думая, что так можно сократить путь, все такие эксперименты давно были произведены самыми хитрыми и разобраны самыми умными. Заупрямитесь — влипнете в бурелом или в болото. А на развилках всегда выбирайте наиболее широкую тропу, и не рассчитывайте, что более тонкая позже соединится с основной. Не соединится.
Даже обычному человеку, если он наблюдателен и разумен, тропа может поведать очень многое, а опытному следопыту расскажет втройне. И это отлично знают те, кто хочет скрыть свои следы и присутствие поблизости жилья. Как-то мы с другом битые сутки не могли найти избушку беглого зэка, отсидевшегося там весь срок давности, но по инерции продолжающего оставаться в глуши. Он никогда не ходил к жилью одним и тем же маршрутом, каждый раз выбирая новый путь, поэтому тропа зарастала, не успевая натаптываться.