— Странно, но я видела пустыню… — сказала она, откинувшись на спину, — и это было прекрасно. Хотя больше не было ничего, даже воздуха. Один лишь мутный туман и пыльный ветер в лицо.
— А как же холмы? — улыбнулся я и с нежностью прижал её к себе. — Лысые возвышенности вдали, которые надвигались на нас, но до которых мы так и не добрались. Разве ты их не заметила?
Каждый из нас в этот момент говорил о своём, предполагая встречное удивление со стороны другого. Тогда мы ещё не догадывались, что, по сути, видели одно и то же.
— Что это было? — спросила она, обняв меня в ответ на мой чувственный призыв. — Я даже не успела понять. Просто случилось что-то невообразимое, как не бывает. А потом разом оборвалось. А теперь мне хорошо и покойно. И ты рядом.
— Это ты про мою пустыню, что ли? — переспросил я, не выпуская её из объятий. — Не беспокойся, это нечто вроде маленькой галлюцинации, временной, на почве случайной радости, — исчезает у мужчин одновременно с потерей эрекции. А у женщин — обычно по утрам, после очередного макияжа. — Так я нередко пробовал отшучиваться и раньше, на всякий случай, чтобы до поры до времени, если история не обретёт какого-никакого развития и не завернёт в другие интересные географии, моей компаньонке по одноразовому сексу не было понятно, всерьёз я это или просто дуркую, отыгрывая очередную удачно вытянутую карту. Такой игривый тайм-аут, как правило, я брал на автомате, не успевая более-менее всерьёз прикинуть последствия тех или иных случайных приключений, сопровождавших меня все годы моей мужской свободы.
— Значит, ты тоже видел? — искренне удивилась она, уже совершенно не играя, и я отчётливо это почувствовал. — Как это возможно?
— Наверное, это происходит, когда люди влюбляются, — глубокомысленно изрёк я и, к своему удивлению, совершенно не обнаружил в своих словах фальши, даже самой незначительной. — Лично я влюблён по уши и никаких других чувств по отношению к тебе испытывать не желаю. Не знаю, в какой момент и почему это со мной произошло и как я буду теперь от всего этого отбиваться, но то, что всё не случайно, как и вся эта наша с тобой дурацкая ресторанная эпопея, — это уж точняк, это я знаю наверняка — готов поспорить. Да чего там — душу готов заложить, если не прав.
— Ну, душу ты, Герочка, прибереги для более важных дел, — улыбнулась Ленуська, — твоя замечательная душа нам ещё очень пригодится, особенно когда откроемся.
— С этой, что ли? — хмыкнул я, кивнув в пространство за окно, затем положил ей руку на живот и стал водить по нему ладонью туда-сюда, как бы стягивая пальцами в кучку бархатистую поверхность кожи вокруг пупка. — С рыбиной твоей? В принципе, я готов, дело-то хоть и дурацкое, но многое обещает, если, конечно, с умом подойти, чтобы суметь вытащить из человека всякое дурное, что в нём есть, что из него тайно просится наружу. И раскручивать, кстати говоря, это дело нужно внаглую, но по-тихому, с особым таким, очень нестандартным подходом. Я, конечно, околесицу всякую нёс, признаю, на ходу, можно сказать, сочинял, чтобы как-то в масть попасть, как понял только, что она задумала, Муза эта ваша, Рыба без чешуи. Но и согласись, Ленуська, есть же в этом моём глуповатом спиче и здравое начало: я потом ещё дополнительно про себя прикинул то-сё, пока они меж собой насчёт меня препирались, и окончательно уяснил, что очень даже есть куда это дело развивать, подо что и под кого. — Я вздохнул и обречённо развёл руками. — Как имеется во всём этом и то, ради чего самому рисковать. Да и чего я теряю? Агентство наше у меня уже вот где сидит, если честно, — я рубанул поперёк шеи ладонью, — ты для них креативишь, понимаешь, концепты создаёшь всевозможные, задницу себе рвёшь, стремишься не повторяться, выискиваешь свежие идеи, никем ещё не тронутые, самого отборного свойства и всё такое. А они что? Или не врубаются вообще, в принципе, или обещают подумать, но только голову всё равно не включают, потому что сами ничего в этом не смыслят. Или если и принимают чего, то от изначального замысла оставляют одни копыта, да и те потом себе присваивают. А ты на голяке сидишь, на чистой зарплате, и только мечтаешь, как бы лишний раз у сотрудницы, которая у конкурентов так же, как и я, задницу просиживает, заказ перехватить и с умом его у себя пристроить, чтоб и заплатили, и самому не противно было. Только всё равно очень редко что-то путное из всего этого получается, Лен, крайне редко.
— Стало быть, это я ей обязана нашим знакомством? — помолчав, отозвалась Леночка. — Этой сотруднице, с которой ты время от времени должен спать, чтобы иметь гарантированную работу? То есть, другими словами, не ты, а она должна была сегодня распинаться перед Рыбой и всякое разное сочинять на тему «сети не для всех»?
— Да она тут вообще ни при чём, — отмахнулся я, тут же с огорчением сообразив, что уже допустил первую оплошность, упомянув про эту левую тёлку, — она такая же неудачница, как и сам я. Просто в нашем деле существует нечто вроде корпоративной поддержки, ну, взаимовыручки. Это если тот, кто понимает, что не потянет, и так же, как и многие остальные, недолюбливает своих хозяев, то просто сбрасывает заказ на сторону, если тот ещё не успел пройти регистрацию. И чаще всего своему же коллеге по работе. Ну а взамен, как водится, имеет немного денег.
— И ты, разумеется, расплатился за Рыбу вот этой вот постелью, чтобы не тратиться, угадала? — не позволяя себе изменить прежний тон, высказала предположение Лена и похлопала ладонью по матрасу. При этом лицо её никак не выражало какого-либо неудовольствия или просто удивления, однако глаза её, не умея укрыть явного расстройства от услышанного, начали медленно наполняться влагой. Я увидел это, чуть сменив ракурс, потому что, пока мы с ней рассекали пустыню, лунный круг успел отъехать немного вправо и заметно опуститься, и теперь луч цвета манго на сливках падал уже непосредственно на лицо моей очаровательной гостьи.
Тогда я решил быстро сменить тему, поскольку уже надёжно знал про себя, что, ввязавшись в подобный неполезный разговор, вряд ли выберусь из него без потерь. А больше всего на свете мне в эту минуту не хотелось потерять Леночку, я даже в мыслях уже не мог себе этого представить. Она была моя, я уже это чётко для себя понял, она была той, кто постоянно был мне нужен, по которой я скучал, ещё не зная её, и кого я всегда любил, даже не вполне себе представляя, как она выглядит и в какие стороны света торчат её непослушные природные кудри. Короче, сделав вид, что предположение её осталось неуслышанным, я просто продолжил прерванную тему, подытоживая сказанное и переводя слова в конечные смыслы:
— Так вот я и говорю: смотри, как эти из «Ереван-плазы» оживились, добычу унюхали — что баба их с ереванского «Низа», что верхний, бутиковый, что сам он, мажоритарий этот, Гамлет. Вот и думай теперь, что он мне на это скажет, как ему такое понравится, если не с ним, а с ней в заплыв пуститься. Уж больно у него рожа бандитская, хоть и от Бриони. Видала, как он посмотрел на меня, когда прощались, — типа, мама, не горюй, а то папы не дождёшься!
— Да, ему это определённо не понравится, — согласилась Леночка, подхватив эту априори бесспорную мысль. — Как и самой Рыбе. Знаешь, если уж совсем честно, то ведь это она меня к тебе сегодня отправила. Просто в какой-то момент исхитрилась и шепнула, вроде как прозрачно намекнула, чтобы я постаралась тебя сегодня не выпускать из поля зрения. В общем, приложила бы максимально усилий, чтобы убедить тебя упасть в это дело. С ней, разумеется. Она вообще-то с головой, этого у неё не отнимешь, быстро сообразила, что к чему. И поняла, что если не ты, то дело не двинется куда надо или даже вообще не пойдёт. Просто никто другой этого не потянет, не наберётся столько креатива в сочетании с таким, как у тебя, чумовым талантом повара-рационализатора из фильмов ужасов.
— Стоп! — изумился я и резко отодвинулся от Ленки на полметра, так, чтобы удалось заглянуть ей в глаза. — Ты хочешь сказать, что… что всё это… что сегодня… что сейчас было между нами… вся эта твоя пустыня… ветер в лицо… что так не бывает и всё остальное…
Она прикрыла мне рот ладонью и улыбнулась:
— Не сходи с ума, так бы я тебе в этом и призналась, если бы просто отрабатывала номер. — От ладони её исходил едва ощутимый запах моих любимых пачулей. Надо сказать, что пачулям, к моему огромному сожалению, в отличие от прочих любовных творений природы с тёплой аурой вроде осоки, розы, салата-латука и тмина, я так и не сумел найти применения в каком-либо блюде — даже семенам их, а не только росткам. Слишком специфичен аромат, слишком поражает воображение сам букет, окончательно делающий вас заложником ваших же вкусовых рецепторов, и потому он не соединим ни с чем и ни в каком варианте. К слову добавлю, что даже практически несъедобной осоке я умудрился однажды найти применение, добавив основания её молодых побегов в свежие щи пополам с крапивой и ранней капустой. Просто потребуется заложить её несколько раньше, предварительно мелко нарубив, и дать хорошенько покипеть, чтобы снять некоторую жестковатость в том случае, если вы опоздали выдернуть её раньше конца апреля. Что касается вкусовых качеств, то с этим у неё всё в порядке: кто-то не заметит вовсе, кто-то прицокнет языком, выискав для себя в ощущениях нечто новенькое при попадании таких щей в ваш рот. Да, и по возможности больше моркови — вместе с недостаточной по сладости осокой смесь прозвучит чуть симфоничней, нежели при малом количестве…
Глаза же Ленкины, по крайней мере то, что мне удалось в них рассмотреть при свете луны, чуть смеялись, и никакая насмешка в мой адрес там не прочитывалась, как не присутствовал и любой дурацкий розыгрыш. Ничего не было в них, кроме нежности и тепла.
— Просто если бы она меня к этому не подтолкнула, я бы наверняка подтолкнулась сама. — Она откинулась на подушку и повернула голову ко мне: — Что я и сделала. И, надо тебе сказать, не без удовольствия. Не жалею ни одной секундочки. А на подсказку её, кстати, начхала бы, если б сама этого не захотела.
— То есть… другими словами, это означает, что я действительно настолько нужен ей, что она даже, плюнув на собственную гордость, готова идти на подобные ухищрения, так, что ли, получается? — искренне удивился я, тут же отбросив в сторону все дурные мысли насчёт Ленки. — Но это же замечательно, это значит, можно выдвигать условия и начинать уже совсем другую жизнь! — я даже чуть хохотнул, ободрённый своей неожиданной идеей. — Смотри, я сочиняю самые разные гастрономические проекты «не для всех», шокирующие воображение толстосумов, и осуществляю их на плите, ты, в свою очередь, изобретаешь им всякие чеканутые названия и соединяешь их с созданными тобой же крутейшими интерьерами из фильмов ужасов. Вместе мы работаем на единство цели и вместе потребляем плоды нашего труда — как тебе такое? Остаётся только сделать выбор между Гамлетом и Рыбой, и все дела. Правда, тому, кто возьмёт нас под своё крыло, придётся нам же выдать охранную грамоту от посягательств другого.
Ленка слушала меня внимательно, не делая попытки вклинить в мои слова свои встречные соображения, давая мне простор обозначить мои же благие намерения, всласть напитав воображение картиной будущего преуспевания в деле, о котором ещё несколько часов тому назад я не имел ни малейшего представления.
— Всё? — улыбнулась она и приникла ко мне.
— Всё, — в ответ я пожал плечами и притянул её к себе, — тебе остаётся лишь собрать пожитки и перебраться из Апрелевки ко мне сюда. Так нам будет гораздо удобней вместе добираться до места извлечения прибыли. И вообще, я уже плохо себе представляю, как стану теперь без тебя жить.
— Что, любовь с первого взгляда?
— Скорей с первого рецепта. Для этого берётся девушка, одна штука, малой жирности и высокой стройности, лучше парна́я, без признаков любой отмороженности, затем она быстро, пока не съёжилась от смущения, очищается от одёжной кожуры, смазывается елеем, после чего, не дав елею засохнуть, кладём полуфабрикат на матрас, добавляем в уши сахар, по вкусу, и чуть-чуть острого перца, в ходе предварительного ознакомления с продуктом. То и другое регулируется в процессе приготовления блюда к употреблению. Употреблять, кстати, нужно сильно разогретым, если не натурально горячим. Остужается блюдо уже само, по исполнении всех необходимых предписаний. Вкус, правда, оценивается не сразу, а по прошествии некоторого времени, когда он уже отстоится на ваших рецепторах и те выдадут анализ послевкусия. Только таким образом можно реально узнать, насколько адекватно это блюдо поставленной тобой цели, поскольку существует определённый риск перепутать вкусовую гамму с другой, похожей на эту. Впрочем, все они в процессе употребления поначалу кажутся почти одинаковыми, но лишь потом понимаешь, в чём состоит особенность истинно высокой кухни. И когда это, наконец, происходит, можешь с уверенностью брать тот самый исходный основной продукт и уже всегда держать его при себе. И будет гарантированно вкусно, даже если в доме отсутствует соль, сахар, перец и любой прочий елей в качестве необходимой приправы.
— Так я, выходит, и есть тот самый полуфабрикат, который ты искал? — усмехнулась Лена. — Получается, ты его нашёл и готов теперь употреблять в натуральном виде, даже без ничего?
— Нашёл, — без малейшего намёка на иронию в голосе твёрдо ответил я, — и готов. А ты?
— Вот что, Гера, — она приподнялась и поменяла позу, оседлав мою ногу, затем просунула подушку между плечами и спинкой кровати, совсем как-то по-домашнему, и подтянула одеяло под подбородок, — ты мне нравишься, не стану скрывать. Даже, пожалуй, очень. И я была бы готова и дальше слушать эти твои холостяцкие байки про то, какой ты по жизни девичий гурман. Но ты гораздо лучше того Германа, которого сейчас всеми силами пытаешься изобразить. Ты просто хороший и, безусловно, одарённый человек, хотя талант твой довольно своеобразный, тот, какой встречается не часто. Твои безудержные фантазии, обработав их надлежащим образом и слегка пригасив, вполне можно направить в нужное русло, пристроить к реальному делу, настоящему, без этого идиотического расчёта на людей непонятных, пресыщенных, обладающих больным или просто извращённым умом. Именно на это запали и Гамлет, и Рыба как люди, чьей единственной целью стало деланье денег из всего чего можно и нельзя, без особой оглядки на всякую там мораль и здравый смысл. Кстати, не побрезгуют и тем, что уже само по себе дурно пахнет, как в твоём случае. — Она мотнула головой, как бы избавляясь от допущенной ею оговорки. — Прости — как в нашем, разумеется, в нашем общем случае.
— И что ты в этой связи предлагаешь? — Я вникал в её слова, лишь только теперь осознавая, что причиной всему как пить дать явился мой дурацкий запал в паре с хроническим безденежьем, плюс желание понравиться Леночке Грановской в те самые минуты, когда я, находясь в рыбьем пентхаусе, сдуру и во всеуслышанье рисовал всё новые и новые картинки одна заманчивей другой. Именно это сочетание безнадёги и выпендрёжа подтолкнуло меня туда, куда вход приличным людям изначально не рекомендован.
— Мы сами откроем ресторан, твой и мой, и нам оба они не нужны, что тот, что эта, как и не понадобится в принципе вся эта подлая затея «не для всех». Наоборот, будем делать для всех, для нормальных живых людей, для таких, как мы с тобой и наши друзья. Надеюсь, они думают так же. И в такое плаванье, Гера, я готова с тобой пуститься, по жизни и по делу.
— Звучит заманчиво… — в раздумьях ответил я, уже мысленно представляя себе, как мы с Ленкой, проснувшись, занимаемся утренней любовью, затем вместе стоим в душе, после чего завтракаем за одним столом и едем на работу, не боясь опоздать к нужному часу; и это потому, что ресторан принадлежит нам, и больше никому, и начальников над нами нет, ни верхних, ни нижних. Дорисовав в голове светлый образ будущего, я спросил: — Тебя в детстве как называли?
— Шиншилла, — улыбнулась Ленка. — Они у меня с самых ранних лет во все стороны торчали, мои дурацкие кудри, никак не хотели приглаживаться и лежать как у всех. Они и сейчас живут по свои правилам, кудрявятся как и куда им заблагорассудится, и ничего я с этим не могу поделать, так и живу с этой неуправляемой копной. — Она состроила смешную мордочку и шмыгнула носом. В этот момент мне показалось, что лицо её, как и вся она целиком, её жесты, её абсолютно естественные и так неумело скрываемые реакции, быстрые обиды, моментальные смены настроения — всё это напоминает мне маленького ребёнка, засунутого в безукоризненное женское тело. — Никто у нас в классе не знал, кто такая шиншилла, мы просто так себе придумали, что если Винни-Пуха сделать девочкой, приделать мохнатую голову и добавить лицу весёлости, то получится эта не известная никому шиншилла. Ровно такой я и была — правда, со временем на моё лицо лёг отпечаток неизбывной печали, свойственной смиренным еврейским девушкам, особенно если в профиль.
— Что ж, это нам подходит, так и обзовём наше детище, лучше просто невозможно придумать, говорю как креативщик: тут тебе и экзотика, и радостное удивление, и любопытство, и интерес к живой природе, которую мы со временем научимся перерабатывать и пускать на десерт. Только вот не ясно, как будем от этих отбиваться, вряд ли, я думаю, они нам такое самоуправство простят. Что скажешь, Шиншилла?
— Да само как-нибудь всё образуется, так или иначе: в конце концов, кто мы для них такие — конкуренты, соперники, враги? — она решительно махнула рукой и выдернула подушку из-за спины. — А не утрясётся, тогда и будем думать. Главное в этом деле — не оказаться безпозвоночными.
— Это как? — не понял я. — В каком смысле?
— Это когда нет хребта. Или есть, но гнётся сильнее, чем положено природой, — отозвалась она, одновременно улыбнувшись. — И вообще, хватит об этом, иди ко мне.
Мы обнялись с ней и прижались друг к другу уже как совсем родные и близкие люди, совершенно не сдерживая себя и не испытывая от этого ни малейшего стеснения. Через пару секунд мы вновь неслись в безумной скачке, разом наплевав на своё же прошлое, которое для каждого из нас закончилось этой ночью. Впрочем, как и настоящее, резко уступившее место неясному будущему. Только на этот раз вокруг нас была уже не пустыня, а наша спальня в Плотниковом переулке. И свет, который деликатно проникал через незашторенное окно, был уже не манговый с ложечкой густой сои, и исходил он не от лунного круга, а был вполне обычным, умеренно рассеянным, как нельзя лучше подходившим раннему сентябрьскому утру, такому же безоблачному и чудесному, как и наши планы, в одночасье заявившие о себе. Планы, которые должны были теперь либо совершиться, либо забыться. Однако в тот момент нам уже было всё равно, мы неслись навстречу грядущей жизни, одной на двоих, потому что оба, не сговариваясь, так для себя решили…