— Погоди, — не врубился я в последние слова поводыря, ответственного за мою прописку на первом обороте, — это где ж ты там хороший смысл нашёл, на усиленном-то режиме? Ты чего, сидел, что ли, в той жизни? Отбывал, может, ненароком?
Я задал этот вопрос, вполне невинный и довольно предсказуемый в смысле ответной реакции, и порадовался собственной шутке: получилось и легко, и воздушно, и с долей милого юмора, неизменно цементирующего компанию малознакомых людей на почве общих пристрастий или схожих бед. Однако такую реакцию посланников на моё глуповатое предположение я предугадать не мог, поскольку была она сколь неожиданной, столь и обескураживающей.
— Обои отбывали, — пасмурно, одновременно за себя и за брата, отозвался Паша, — восьмёру тянули, на усилке́, натурально, на Краснокаменке. А после ещё и пятёру прицепили нам, за ничего, по сути, за фу-фу. От вердикта ихнего вплоть до самого Прохода чалились, да только маранули нас, типа, кореша свои же, гнойняки обои оказались; мы попервоначалу почти что родаки с ними сделались, а после прочухались и резво расканались, за шармак, что эти пидоры косячные учудили, вообще без макитры. А шнопа́ не въехала, на дурняк ихний повелась, на бота́ло хе́рово. Ну мы кипишну́ли, не удержались, прикинули, хватит, мол, дрочить судьбу, колонём уродов, и ваша не пляшет — готов на жопу забожи́ться?! А вышло как в Польше, — последнюю фразу он промурлыкал, прикрыв глаза, — тот прав, у кого хер больше! Не мы их, а они нас маранули заместо Химика того.
— До́ смерти? — ужаснулся я такому непредвиденному развитию беседы в таком неподходящем для этого месте. — До́ смерти, спрашиваю, маранули вас товарищи эти, если я правильно понял из ваших объяснений суть этого ужасного события?
— Если б до смерти, мы б не тебя тут встречали теперь, а блатовали б щас под яблоней, в райской куще, что сразу за Входом с той стороны произрастает, — горько отшутился Петька.
— Или ж радикулит бы теперь себе грели в подполе у этой самой вертикали хе́ровой, — не менее печальным голосом не согласился с братом Павел, — кто ж теперь знает, куда б нам с братухой ещё повезло.
И вновь тему подхватил Пётр:
— У нас, понимаешь, ещё начиная с малолетки, всё не как у людей пошло, даже сюда нормально залететь не вышло, обязательно через параллельные эти, будь они неладны, и хрен после пересечёшься, как говорится, нету такой на свете арифметики, чтоб линии эти перекосячить меж собой, жизни и смерти. Это только говорится так, для припевочки, что параллельные прямые типа не пересекаются. Ну, а если они кривые, а не прямые? И при том же самом параллельные по всей своей кривизне — не думал про такое? — И сам же ответил за меня: — А без вопросов, где хочешь, там и перекрестятся, в любой точке смыкания, что с жизнью, что со смертью, что с той и другой сразу. Стукнутся друг об дружку, поцелуются, местами поменяются и дальше кривыми дорожками разбегутся, навроде как снова в свою прежнюю параллель.
— Видал синусоиду типа сердечного графика? — неожиданно в беседу снова влез архангел Паша, не удержав в себе жажды довести меня до самой сути. Заручившись моим согласным кивком, он продолжил Петрово ученье уже со своей братской стороны: — Вот возьми теперь и в мыслях своих поднеси их одна под другую, но чтоб только они равные были. И сам же увидишь — кривые-то кривые, а всё равно всё у них параллельно, как на кривом параде ровных войск. А потом — р-раз! — одна горбина выше другой сделалась, всё как в жизни. А после — два! — и обратно вернулась. Вот и захерачились одна об другую, а никто не заметил, потому как все только про прямые знают, а про кривые ни хера не думают. Так себе и запомни, парень!
Всё это время Петя думал уже о другом, не менее наболевшем, и, дождавшись финальной точки этой части разговора, продолжил прежнюю больную для себя тему:
— Это ж особая процедура, не для всех — говорю ж, редкий случай. Мочканули б нас как людей, по-людски б приморили, как честно заслуживших, так нет, надо тех от этих отделить, понимаешь, и всей лафе облом закорячить. — Он снова тяжело вздохнул, но не выпустил из себя воздух отдельно, а сразу же продолжил говорить, на выдохе: — Мы ж и теперь там чалимся, не откинулись ещё, но только уже как параллельный Паштет и параллельный Сохатый, нам срок-то ещё накинули, ну что вроде это не те паханские кореша нас на перья поставили, а сами же мы разбиралово затеяли, что они не дали нам как надо Химика попортить, Лиахима этого. Типа они же его и спасли от нас, а не наоборот. Ну а дальше — по совокупности и рецидиву, новый вердикт, несмотря что самих нас потом еле отлепили, так что, как говорится, было до смерти́нки обоим три перди́нки, — уточнил ситуацию Пётр, но тут же снова поправился: — В смысле, не «нам», а «им» — «тем» нам, а не «этим», — и энергично постучал себя кулаком в обтянутую хламидой впалую грудь.
От принудительно принятого сигнала у него ярко вспыхнула подсветка, и, ослеплённый этой внезапной вспышкой, я вздрогнул, зажмурил веки и перекрыл рукой лицо оболочки. Впрочем, брат Пётр быстро вернул себя к исходному состоянию и резким изгибом хребта отключил питание излишнего светового дурмана. Попутно пояснил:
— Не дёргайся, как с первого оборота соскочишь, сразу такую же обретёшь. Сама появится, вместе с выключателем. Она, бывает, нормально помогает, особенно когда тоска придавит. А так — запалишь её и вроде повеселей сделается, не так вакуумно, и вроде как об конце света думать не придётся ни об каком. Выключат естественный — включим искусственный, и всех-то делов.
— А за что вас изначально-то судили, я не понял? — я всё же сделал робкую попытку прояснить ситуацию до конца. — И что за Лиахим такой? — Как-то уже теперь не хотелось взять и свернуть эту тему настолько бездарно, чтобы даже не осведомиться, на кого из двух внешне неотличимых поводырей мне как питомцу первого оборота следует положиться в большей мере.
— Да, в общем, ничего особенного, — равнодушно пожав плечами под хламидой, пробурчал брат Павел. — Чего уж теперь вдаваться во всю эту юридистику, это ж ещё тогда было, до надземки.
— Что было-то, чего?
— Да чего-чего — того и было: по 162-й проходили, — отмахнулся Павел, — часть вторая.
— А это что такое? — наивно поинтересовался я, уже поставив было мысленную точку в деле более углублённого знакомства с моими параллельными учителями. — За какие дела-то?
На этот раз удар решил принять на себя брат Пётр как параллельно равноудалённый от места преступления подельник и близнец. Он мечтательно прикрыл глаза, задрав голову в направлении мутного тумана, и неспешно, отрешённым, как не своим, голосом внятно продекламировал:
— «Разбой, совершенный группой лиц по предварительному сговору, а равно с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия…»
— Короче, тот самый, про который я тебе говорил, усиленный восьмер́ик плюс моральный штрафной лимон деревом в пользу потерпевшей, — закончил за него признание Паша и добавил: — А мы, Пётр и Павел, — в Краснокаменку. Ну а после этого оттуда — сюда, в параллель, в отрыв с короткого старта, от «тех» нас, от преступников, по большому счёту, от беспредельщиков и христопродавцев.
— Как они там, интересно… Паште-етик наш… Соха-атый… — с нотой мечтательности в голосе чувствительно протянул Петя. — Попробуй, почалься обездушенным, отведай тамошних сарделек, это ж ведь никакого авторитета на хватит, чтоб и зону держать, и не показать, что душа-то — тю-тю, откинулась, высвободилась раньше, чем кончилась сама плоть. А как без ней на зоне вопросы порешать, сам прикинь. Хреново, одно слово!
— Да нормально, Петро, не менжуйся, — отмахнулся Павел, — привычка ж вторая натура, не скурвятся, если что, отобьются по чесноку, всё путём. То есть отобьёмся. Здесь нормально ляму тянем и там не позволим всяким отморозкам на себе ездить. И вообще, как подумаешь про нас с тобой на краснокаменском месте, так сердце и сожмётся, ощущение, скажу я, не из приятных, фантомные боли рядом не стояли: это другое, а то другое… — он потёр бугорком Венеры место расположения виртуальной сердечной мышцы, левей и чуть выше солнечного сплетения, — а сам терпишь и думаешь, только бы оболочка в этом месте не лопнула от перегруза. Порой, бывает, завидуешь этим орлам непараллельным: у них-то, поди, такое невозможно, они-то не двоились, как амёбы дизентерийные, у них всё по правилам — откинулся, отлетел, остальное в прах ушло. Всё просто и ясно, без осложнений и двояких треволнений. Но только всё равно знаю, что, рано или поздно, найдём мы туда тропинку, нащупаем, натопчем. Главное, вызнать верный канальчик для связи через Овал, правильно нарыть его для ответа с той стороны и вовремя шептануть чего-нибудь ценное, чтоб мы сами ж про себя в курсе были. Помнишь, как мы ещё в детстве с тобой договорились, кровью спаялись, что кто первей другого кончится, тот пускай шепнёт второму сверху откуда-нибудь любую весточку, знак какой-никакой подаст, но только заранее оговоренный. Чтоб точно знать, что там ещё чего-то имеется, наверху, нормально потустороннее, кроме того безнадёжного и понятно устроенного, которое располагается снизу.
— М-да-а, как забыть такое… — раздумчиво согласился брат Петя, — я тогда ещё, помню, кроме нашей обоюдно кровавой клятвы загадал отдельную, свою: чтоб ты опередил меня по улёту вознесения, а я бы твою весточку снял и пользовался ею до самого конца, уже при полном бесстрашии от факта смерти физического тела. Теперь, я так думаю, уже можно сказать об этом, теперь уже не стыдно — не на первом мы с тобой обороте, поди.
— Не на первом… — одобрительно согласился Паша, — на первом я бы ещё подумал, идти с тобой на второй или просить у Магды другого нижнего себе в напарники, хоть младшего из посланников, хоть какого, а хоть вообще со стороны, лишь бы не с тобой, братан.
Оба помолчали. Наверное, каждый во время этой недлинной паузы мысленно представил себе картину, как бы он поступил, если б такое откровение имело место ещё на первом обороте.
Я решил прервать затянувшееся молчание и задать актуальный для себя вопрос. Тем более что уже всё больше и больше начинал вникать в суть этого сверхпланового урока изучения кодекса поведения на новом месте.
— А повлиять можно? — озадачил я обоих, закинув в виде новой темы то, что никак не давало мне расслабить собственную оболочку до состояния свободно обтекающей её хламиды. — В том смысле, чтобы чего-нибудь предпринять отсюда, и твоему параллельному реально сделалось лучше? В любом отношении, не в материальном, разумеется, скорее что-нибудь из области душевного свойства, коль уж он остался в этом смысле ни с чем. Или защитить, скажем, как-то, уберечь, упредить любое дурное. Да просто, в конце концов, донести туда, вниз, что это всё не сказки, чтоб знали, что такое хорошо и как бывает плохо. И были вечно настороже. Я вот, к примеру, не был настороже и поэтому такого успел наворотить, что если всё собрать вместе, то даже отсюда неприятно лишний раз об этом вспоминать, если настроиться на волну памяти.
— Так отсюда — особенно, — вздёрнулся Паша, лишний раз, как видно, припомнив нечто из личного прошлого. — Отсюда куда как видней, брат ты мой. А вообще, не вопрос, — с убеждённостью, достойной авторитета, выпущенного под взятый у бюджета невозвратный кредит, добавил он. — Повлиять — как два пальца обверзать, говоря понятным языком воли.
— Это как же, интересно, ты туда теперь повлияешь, Пашуня, — оберегами, что ли? — не согласился архангел-близнец.
— Это какими оберегами? — заинтересовался я. — А тут что, оккультная атрибутика тоже в ходу, как там у нас? То есть как у них, у наших параллельных?
Надо сказать, пацаны эти нравились мне всё больше и больше. Наверняка само небо так удачно распорядилось, чтобы встречать меня отправилась именно эта парочка. Местное небо — в паре, наверное, с этой мутной Магдой, хоть и не православной и без внятного по прошлой жизни статуса. Если так, то и ей пускай будет теперь моя попутная благодарность.
— Какими? — Паша закатал широкий рукав хламиды по самый плечевой сустав и ткнул пальцем в предплечье. — Смотри, Гер, чего видишь?
— Пусто, — пожал плечами я. — Ничего, чистая поверхность по типу кожной оболочки.
— Вот именно! — с победной интонацией произнёс отлетевший зэк и раскатал рукав обратно. — Чистяк, как на шалмане после ментярской зачистки. А раньше тут наколото было «SS», размером с безымянный щипа́шц. Означает на бывшем блатном жаргоне «Сохранил Совесть». Она и теперь у меня имеется, моя наколочка, только на параллельном осталась, на Паштете. Думаю, на раз обережёт, если снова грянет гром небесный.
— А у меня — «СЭР», — двинул вперёд плечом Петро. — «Свобода Это Рай». Как знал, наколол с опережением расписания. — Он хмыкнул и типа пошутил: — Знаешь, мы когда с Пашкой в утробе у мамки нашей на одном яйце чалились, я ещё тогда у него поинтересовался, по-братски, — есть ли, мол, жизнь после родов, братишка, как думаешь? — Он кивнул на брата в ожидании одобрения своим словам и, получив в ответ нужный жест, закончил мысль: — А Павло отвечает, что, мол, не знаю, братан, никто после родов, говорят, обратно ещё не возвращался.
Оба они заржали, едва удерживая равновесие, чтобы не завалиться на песок. Отсмеявшись, Пётр резко погрустнел, настроение его так же быстро сменилось, он сумрачно покачал головой и, демонстрируя лёгкую обиду, пробормотал:
— Вот обретаемся тут, обороты себе высиживаем, а про наших вообще не в курсе. Понимаешь, какое дело, — он ткнул меня в плечо, — мы же с Пашкой извелись просто, потому что ну никак не догоним насчёт — когда обездушенным на зоне заделаешься, то чисто зверь станешь, без понятий и справедливости, и в окончательный беспредел метнёшься, в полное отрицалово? Или ж, наоборот, пресмыкать начнёшь да шестерить, так что любой баклан враз тебя опетушит, и будешь после в душняке с дырявой ложкой у параши канифолиться да верзовозку свою кому ни попадя подставлять. Нормально это, скажи?
Я не знал, что на это ответить, и потому промолчал, преданно глядя ему в глаза. Собственно, никакого ответа он от меня и не ждал. Да и сам я уже понял, что такой удобный пацан, как я, — для них обоих лучший вариант выговориться, избавившись от попутного навара, накипевшего за всё время тутошнего обитания. Темы были разные, возникали довольно спонтанно, шли одна за другой практически без перерыва и не обязательно, что по пути следования выстраивались в строгий семантический ряд. Главным во всём этом было для меня — усечь и не прохлопать чего-либо важного, ценного, определяющего моё персональное будущее на этой земле. То есть — в этом надземном пространстве предварительного обитания. Я подумал об этом и сам же удивился собственной мысли; раньше я никогда не мог бы себе представить, что, оказавшись в этих далеко не смертельных условиях выживания, проявлю подобные чудеса выдержки, терпения и послушания в отношении чёрт знает каких посланников, пускай даже имеющих статус третьего оборота.
Тем временем Пётр продолжал изливать наболевшее:
— А вообще, понимаешь, всё тут так стерильно, всё как бы из ничего, всё какое-то нетвёрдое, не пахучее, не земное, что даже, грех сказать, жалкую козюлю в носовой оболочке скатать не из чего. Плююсь вон, и то чисто на рефлексе, одним пустым звуком, вообще без слюны. Но если зайти с другой стороны, то есть и натурально доброе, полезное, да только вот приложить негде, нет этому никакого практического применения. Понимаешь, там мы были разные, совсем: один, скажем, — такой, а другой — вообще ему обратный; так у нас с Павлухой с самого начала пошло, хоть и близнецы, но в какой-то критический момент сбой однояйцевой программы произошёл, то ль на рыбалке, то ли сразу после неё. И пошло-поехало.
А тут, как попали, сразу всё выровнялось. Стали одинаковыми, и не только на саму личность, но и внутри характера каждой оболочки. Ржём себе одним и тем же шуткам, кручинимся, если что, тоже похоже, ненавидим если, то с равной лютостью, хоть и некого, ну и добра желаем всем по-равному, хоть и не часто случай такой выпадает. Если уж на то пошло — всё больше такое по нынешней службе происходит, а не по само́й нутрянке.
Он сцедил нечто через зубы в сторону, и на этот раз я уже чётко успел заметить, что и на самом деле никакого следа от плевка нигде не осталось — как не было и самого пролёта любой жидкообразной субстанции в направлении песчаной пыли.
— А вообще, парень, всё более-менее нормальное начинается только после Входа, — сменив тему, Паша перехватил братову повествовательную инициативу. — Там, говорят, и пахнет всяким, и вообще бывает, что так могуче ароматит, что прям святых выноси, никакая «шанель» по силе духа рядом не стояла. А уж про зелёное любое, травное, разное приятное на ощупь оболочкой и остальным, об этом даже говорить не приходится — всего полно, только успевай пробовать и наслаждаться. Желудок, правда, по-любому не заработает, не дождёшься, но зато того, чем напитаешься, хватит не жуя. Деревья, кстати, обильно имеются, семена вокруг себя пускают плодовые. Растёт не хуже бывшего Черноземья: посох ткнёшь — тут же зацветёт и уже заколосится, зуб даю.
— Это вам Магда так про все дела описала? — я решил уточнить картину предстоящего рая серией наводящих вопросов. — А что она, к примеру, про воду говорила, про водоёмы разные, про рыбалку, например? Есть там это всё у них, будет?
— Ну море, это ты уже тут получишь, на третьем обороте, согласно третьему дню творения, если первые два нормально отстоишь, — включился в разговор Пётр. — Мы, правда, с Пашкой так до него покамест и не добрались, но ничего, живы, как видишь, и так не пересохли без мокрого, всё путём.
— А если тебя рыбы интересуют, в любом виде, так это ты добейся сначала перевода на пятый оборот. Рыб-то Высший только на пятый день организовал, раньше ему, наверно, не надо было. Рыбу любишь, что ли? — сочувственно поинтересовался Павел. — Я и сам стал бы, наверно, рыбак, если б только нас с братухой с самого начала в другую реальность не утащило.